«Гад ты, а не комсомолец, — ругнулась про себя Лара. — Нашел дуру. Так я тебе и поверила, фашистской душе. Как только выследил?..» Выследил? А зачем, собственно, ему надо было ее выслеживать? Он же не знал, что она партизанка. Нет, тут что-то другое, необъяснимое и потому страшное. Откуда, например, фашист знает ее, Лару?
Он сам ответил на ее вопрос. Знает, оказывается, от нее же, от самой Лары. Слышал, как она назвала себя, постучавшись в хату. А еще слышал, что она, Лара, и ее подруги пришли сдаться, чтобы спасти тех, кого гонят в Германию. А сдаваться не надо. Тем, кого гонят, грозит не смерть, а каторга. А ее, Лару, и подруг, как звать, не знает, могут расстрелять или повесить, если они сдадутся.
Лара, слушая, чувствовала себя так, будто она тонет и захлебывается в мыслях: врет он или правду говорит, этот немец? И вдруг ее осенило: провокатор. И на душе, как на лесной поляне, стало светло оттого, что взошло солнце и рассеяло ночной мрак. Провокатор, вот он кто! Решил, что она как-то связана с партизанами, и задумал воспользоваться. Услуга за услугу. Он ей как друг: не ходи, мол, к нашим, тем более что вашим ничто не грозит, а она его за это к своим: вот, мол, наш друг…
— Меня зовут Франц, — сказал он. — И я пошел. С добрым… Доброго…
— Доброй ночи, — задумчиво подсказала она. — Постойте! — Нет, этого странного немца она не могла так просто отпустить. Предупреждает об опасности… Не набивается в дом… Может, он и правда спартаковец, немецкий комсомолец?
Сказала, глядя на Франца снизу вверх:
— Нам нужна паника.
— Паника? — Франц, опешив, заморгал: — Какая паника?
— Завтра, когда мы будем сдаваться…
— Сдаваться?.. — Франц схватился за голову и простонал: — Я же говорил…
Но она не хотела слушать. Помотала головой.
— Завтра, когда мы будем сдаваться, нам нужна паника, — сказала она. — Если вы… — она запнулась, подбирая слово. — Если вы рабочий класс…
— Я рабочий класс! — с гордостью подтвердил он.
— Тогда вы сделаете эту панику, — сказала она.
— Хорошо, — сказал он, — я сделаю панику. Но когда и зачем?
— Завтра, когда мы будем сдаваться, я махну косынкой. — Она сняла косынку и махнула: — Вот так. А вы увидите и сделаете панику.
— Ладно, — сказал он, — я выстрелю и закричу: «Партизаны». До свидания, — и, как циркуль, зашагал по ступенькам вниз.
— Доброй ночи, — сказала она, провожая его долгим взглядом.
Одни учат словом, другие делом. Но не все годятся в наставники. Слово слову рознь, а уж дело делу тем более.
Шестиклассница Лариса Михеенко любила труд, ученье и спорт.
Всему этому — ученью, труду, спорту — она отдавала себя всю и поэтому во всем и всегда добивалась успеха. «Делай, как я», — учила она тех, кто подражал ей как физкультурнице, и это стало поговоркой 106-й ленинградской школы, в которой Лара училась до самой войны: делай, как Лара, и ты успеешь во всем.
Войну Лара встретила в Пиченеве. Приехала на каникулы да и застряла. «Все для Родины, все для победы», — сказала стране Коммунистическая партия. И это стало девизом пионерки Лары.
Она не искала друзей в деревне. Они сами ее находили, видя в ленинградке пример для подражания. И когда Лара позвала их за собой к партизанам, они чуть не все вызвались идти в лес. Но Лара отобрала только двоих — Фросю Кондруненко и Раю Михеенкову. В них она верила, как в себя, и могла положиться, как на себя.
Лес в сказках недаром зовут заколдованным. Он и на самом деле такой. Вот он, кажется, орешек, протяни руку и хватай. Дудки, так он тебе и дался. Подмигнул карим зрачком и скрылся. А гриб-карапуз? Ну не он ли только что шел прямо на тебя, выпятив живот и залихватски заломив шляпу! А попробуй наклонись, чтобы взять, и нет его, скрылся с глаз. Ягоды-обманщицы, птицы-пересмешницы, чащи дремучие… Лес, он такой, на след наведет, но тут же со следа и собьет. Да еще за любопытство накажет: веткой хлестнет, иголкой кольнет… Сколько протопали, а чего искали, не нашли. Старуха на пенечке сидит, гребнем волосы чешет. И волосы, как паутинки, по ветру летают. А может, не волосы, может, змеи? А старуха — не просто старуха — ведьма! Посмеялись над тем, что померещилось, и подошли. Рта не успели раскрыть, а старуха с вопросом:
— По добру пашете, ай так машете?
Лара, главная хранительница тайны, ответила уклончиво:
— Так… Из Пиченева мы… По грибы…
Старуха, не поленившись встать, сунула кривой нос в лукошко и гыгыкнула:
— По грибы… А в лукошке наплакала кошка. — И, лукаво посмотрев на Лару, продолжала: — Фроську ведаю, Райку ведаю, а ты чья?
Фрося и Рая, узнавшие в старухе лесничиху, представили Лару:
— Ленинградская… На каникулах у нас…
Старуха, горько усмехнувшись, передразнила:
— На каникулах… Сказывай, на войне. Ближе будет. — И с ухмылкой, зная, что огорошит: — Ай партизан ишшете?
Фрося и Рая переглянулись и уставились на Лару. Она командир тайны. Она пусть и отвечает.
— Ищем, — строго, считая, что ухмыляться тут нечему, сказала Лара. — А вы знаете, где найти?
— Знаю не знаю, а посидим, так набегут, — загадала старуха, пронзив Лару пытливым, но добрым взглядом. Как видно, Ларина строгость пришлась ей по душе. И вдруг приказала: — Кукуй!
Лара покраснела: с ума она сошла, что ли, или посмеяться над ней вздумала? Но старуха смотрела строго и ждала. Лара догадалась — приказала неспроста, и, спросив, сколько раз, трижды полным голосом и столько же подголоском прокричала:
— Ку-ку… Ку-ку… Ку-ку…
Лес тотчас же отозвался: ку-ку… ку-ку… На поляну вышел зеленый сарафан в кожаной куртке, крест-накрест перехваченной ремнями, на которых слева направо висели граната и наган в милицейской кобуре. И сарафан, и куртка, и женщина в них, суровая и властная, тоже казались сошедшими с журнальных картин давнего времени.
— Киселева, — шепнула лесничиха, — комиссар…
Женщина подошла и, спросив, как зовут, назвала себя:
— Татьяна Борисовна… А вы, чай, заблудились?
Лесничиха на пенечке многозначительно гыгыкнула:
— Заблудились у бабки под фартуком… Тутошние они. Лес, как грамоту, знают. В партизаны просятся.
Женщина насупилась и критически оглядела девочек: ладные, проворные, лес, как грамоту, знают, чего бы лучше? Да малы больно, школьницы и даже не старшеклассницы. Куда таких в партизаны? И вздохнула, решив: «Нет». Но чтобы не обижать отказом, подсластила пилюлю:
— Запомню. Надо будет — позову. — И лесничихе: — Мария Спиридоновна, уважь, проводи…
Сухонькая лесничиха легко, как перышко, подхватилась с пенечка, но тут вдали, размноженный эхом, послышался конский топот, и партизанку как сдуло с поляны.
Лесничиха снова заняла лесной «трон» и усадила у ног девочек. На поляну, осадив коня, ворвался молодой конник в кавалерийской фуражке дедовских времен, с красным околышем, с кривой, как серп, саблей на перевязи, и с каким-то длинноствольным пистолетом за поясом.
— Кузьма, казак! — кивнула на приезжего лесничиха и спросила: — Чего привез?
— Беду, Спиридоновна, — отозвался приезжий, — кличь наших. — И, бросив поводья, лихо соскочил с коня.
Кукушка «прокуковала», ей ответили, и на поляне снова появилась Киселева.
Приезжий был немногословен: немцы пиченевских в Германию угоняют. Составили списки, а трое сбежали. Если завтра не вернутся… капут… каждому десятому…
Лара, услышав, ахнула и кинулась в лес.
— Стой! — крикнула комиссар Киселева, и окружающие, вздрогнув, с уважением подумали о силе, которая таилась в ее голосе. Ну, а про Лару и говорить нечего. Голос, догнав ее, как гвоздем прибил к месту. — Вернись, — позвал он, и Лара, вернувшись, остановилась перед комиссаром, потупив взор и тяжело дыша. — Ты куда?
— Туда, — кивнула девочка за спину. — К ним… Спасать… Из-за нас они…
— Нет, — сказала комиссар. — Не из-за вас. Из-за Гитлера. А спасти их мы тебе поможем…
И поляна снова опустела. Партизаны разбрелись по лесу и заняли наблюдательные посты. А штаб, включая Лару, сел (буквально на моховых подушечках под сосной-вековухой) за разработку операции по спасению пиченевских невольниц.
