Растроганный прощанием с Уинни и с «Гиннессом», испытывая смутные укоры совести, причиной которых была отчасти моя последняя трапеза, я вдруг захотел перед своим исчезновением как-то отплатить лорду Сесилу за его гостеприимство. Правда, я привлек к нему драгоценных экскурсантов, но сделал это непреднамеренно, а стало быть, это не в счет. Все указывало на то, что мне следует в последний раз сыграть роль призрака, чтобы лорд Сесил мог извлечь из этого пользу, тем более что представление, которое я дам, совпадет с четыреста восемнадцатой годовщиной убийства Артура.

Что бы такое придумать, что произвело бы впечатление, но в то же время ничем не грозило моей особе и не потревожило бы ночной покой моих хозяев?

Я пошел в кухню поглядеть на стенные часы — они показывали один час ночи. Воскресенье 19 августа уже началось.

В буфетной мое внимание привлекли остатки иракских фиников, маслянистых, блестящих, и я из чистого гурманства съел один, потом второй…

Возле блюда с финиками лежала освежеванная заячья тушка — упитанный заяц дожидался, чтобы его превратили в рагу. Кровь животного слили в мисочку. Миссис Биггот наверняка добавила в нее немного уксуса, чтобы кровь не испортилась, — я видел, как однажды так поступила моя старшая сестра, готовившая кроличье рагу. Уксус не давал крови свернуться.

В былые времена, когда у любителей поесть, вроде Уинстона, кровь была слишком густая, цирюльники каждое утро впрыскивали им немного уксуса в вену, отчего, впрочем, у пациентов потом целый день бывало кислое настроение. В особенности, если цирюльник добавлял в уксус щепотку перца, чтобы усилить действие инъекции. Вот откуда пошли выражения: «уксусный вид», «не человек, а перец!»… Что вы уставились на меня, дорогие внучата? Шутка еще никому не принесла вреда.

Короче, я сообразил, что смешанная с уксусом заячья кровь поможет мне просто и изящно решить мою задачу.

Взяв миску, я поднялся в комнату Артура и старательно обмазал свежей кровью пресловутое бильбоке, лежавшее а шкатулке, выстланной малиновым бархатом. А чтобы с еще большим блеском отметить четыреста восемнадцатую годовщину, оставил на черном палисандровом дереве стола кровавый отпечаток детской ладони.

Я уже собирался водворить миску в буфетную, как вдруг мне пришло в голову добраться до библиотеки — Библия 1503 года, «почти инкунабула», заслуживала того, чтобы ею заняться.

Я долго раздумывал над толстой книгой, которая лежала под стеклом, открытая на первой странице Апокалипсиса [38]. Мне было стыдно начертать на этой почтенной Библии слова собственного сочинения. Надо было позаимствовать их из готового текста…

И тут я вспомнил, что мистер Баунти особенно любил один отрывок из Ветхого Завета, он охотно читал его ученикам, чтобы нагнать на них страху и напомнить им все кары, которые рано или поздно, в этом мире или в ином, обрушатся на головы лентяев и беспечных людей: то была история последнего вавилонского царя Валтасара [39], который увидел, как таинственная рука начертала непонятные слова на стене его пиршественного зала, когда Дарий был уже у ворот его города, готовый ночью убить царя.

Я помнил наизусть роковые слова, которые были начертаны на стене пиршественного зала и перевести которые смог один только пророк Даниил: «Мене, текел, фарес».

Приподняв защитное стекло витрины, я на первой странице Апокалипсиса размашисто написал окровавленным пальцем три священных слова. И, желая проявить широту натуры, оставил на стекле витрины второй отпечаток ладони.

Заснул я с сознанием того, что, насколько мог, оплатил свой долг гостеприимному лорду Сесилу. Моя инсценировка должна была возместить ему, и даже с лихвой, расходы, в которые я ввел его, пока ел и пил под его кровом!

Я проснулся при ярком свете дня, разбуженный взволнованными голосами участников первой воскресной экскурсии, которые находились ниже этажом.

Накануне заметив время, которое протекало между появлением экскурсантов у входа в замок и той минутой, когда они переступали порог комнаты, где совершилось преступление, я теперь решил, что, очевидно по просьбе любопытных, Джеймс изменил свой маршрут — поскольку посетители прежде всего хотели посмотреть комнату Артура и выставленную там фотографию, Джеймс смирился с тем, чтобы начинать показ с нее, а остальную лекцию подсократить.

Поэтому я ничуть не удивился, услышав голос Джеймса, который механически приступил к пояснениям. Очевидно, устав от проделанной накануне работы, дворецкий еще не совсем стряхнул с себя сон. Свежая кровь в комнате вначале ускользнула от его обычной зоркости.

Джеймс невозмутимым тоном продолжал свою речь:

— …С тех самых пор — этот факт засвидетельствован лучшими путеводителями Шотландии и даже французским «Голубым путеводителем», — неотмщенный призрак Артура посещает Малвенорский замок. А 19 августа при благоприятной погоде…

(Во время грозы Джеймс говорил: «…в грозовую погоду», а когда было солнечно, он стыдливо упоминал о «благоприятной погоде». Ох уж этот шутник Джеймс!)

— …на бильбоке иногда та…та…та… О, Боже мой!..

Джеймсу так и не удалось выдавить из себя привычное и неизменное «таинственным образом выступает кровь»!..

И я услышал, как под крики ужаса посетителей, внезапно утративших своего красноречивого гида, на пол грохнулось тучное тело. Джеймс от потрясения лишился чувств.

Экскурсии были отменены. К трем часам дня у ворот Малвенора в лучах палящего солнца понемногу скопилась порядочная толпа, которая возмущалась, выражая нетерпение, поскольку день был безусловно экскурсионный.

Пришлось лорду Сесилу сдаться и возобновить экскурсии. Беспокоясь о здоровье Джеймса, я обрадовался, услышав его голос.

Но теперь голос Джеймса звучал далеко не с прежней раскатистой мощью, так что на чердаке было плохо слышно, что он говорит.

Мне давно пора было убраться подобру-поздорову, радуясь тому, что моя благотворительная акция увенчалась таким успехом. Джеймс, и тот после минутного испытания, какому подверг его призрак Артура, о котором он так давно разглагольствовал, в него не веря, наверняка утешится чаевыми. В прошлое воскресенье я не мог сунуть ему в руку монету. Но теперь щедро, и к тому же тайно, с ним рассчитался. Я мог покинуть Малвенор, чувствуя, что никому ничего не должен.

Я бы с удовольствием сбежал прямо в маскарадном костюме, но в нем мне было далеко не уйти. Поэтому я стал искать мои старые лохмотья, которые сам разбросал по чердаку среди вороха другой одежды, перед тем как начался повальный обыск, нагнавший на меня такого страха.

Скоро я нашел все свое имущество, кроме брюк. Куда запропастились эти чертовы штаны? Само собой, слуги лорда Сесила перевернули все вверх дном, но все же штаны должны были быть где-то здесь…

Потратив три четверти часа на напрасные поиски, я решил надеть какие-нибудь другие штаны, ведь надо было спешить. Я торопливо перерыл все тряпье… Уже вечерело, когда я пришел к грустному выводу; панталоны от карнавальных костюмов, даже те, что мне как раз, слишком необычны и неминуемо привлекут внимание Джеймса или пробудят еще чье-нибудь неуместное любопытство, в обычных же брюках могло уместиться четверо таких мальчишек, как я… А убежать совсем без брюк… для этого надо было дождаться новейшей моды, которая пришла к нам в конце нынешнего века…

Сумерки сгущались, я услышал, как по лестнице поднимается последняя экскурсия — моя последняя надежда на побег до наступления утра. Если я не сдержу слова и по смехотворной причине — отсутствия брюк — продлю еще на день мое пребывание в Малвеноре, что скажет Уинстон?

Меня охватила паника. Но тут я заметил, что некоторые платья для девочек с виду были как раз подходящего для меня размера. Что если примерить одно из них? При моих длинных волосах, которые мистер Гринвуд не подстригал мне уже много месяцев, в потемках я легко мог сойти за девочку. Мне надо было только выгадать время, чтобы провести Джеймса и добраться до старьевщика, у которого я смогу купить мужскую одежду.