Да, так напечатано в газете. Двадцать одна пуля пронзила Володю… Эх, какой уж там стол обеденный под клёнами! Людей не щадят, а дерево и подавно не пожалеют. Срубили, раскололи, сожгли, должно быть.
Миргасим взглянул на Асию. Сидит она на сэке, поджав ноги, по-деревенски. Научилась! Не шьёт, не вяжет.
— О чём задумалась? — спрашивает Шакире.
— Новый год скоро…
И девочки пишут бойцам:
«С Новым годом, с новым счастьем, с победой!»
Наиля рисует на этих письмах ёлочки. Но получаются почему-то веники. Трудно художнице, не видала она никогда настоящей ёлки.
Асия рассказывает:
— Вершинка похожа на крест, верхние ветки как поднятые флаги, а нижние — будто флаги спущенные.
Ничего этого Миргасим не слышит, не замечает. Он ищет сегодняшнюю газету. Куда делась, кто взял? Смотрел на столе, под столом, на полке с книгами, на посудной полке, даже в печке искал. А газета оказалась у мамы под подушкой.
Взял Миргасим, развернул и чуть не закричал:
«Папа, папа!» Но сдержался.
Молча смотрел он на обведённое траурной рамкой широкое лицо. Низко надвинута серая папаха. В углах губ притаилась улыбка, из-под крутых бровей глядят озорно и пристально зоркие глаза.
Шакире взглянула и заплакала в голос:
— Ата, аткей… Папа, папочка!..
— Глупые вы, глупые, — сказала Асия, — подпись прочитайте!
Но буквы пляшут перед глазами брата и сестры.
— Мужчина ты или нет? — рассердилась на Миргасима Наиля и прочитала вслух: — «Второй кавалерийский корпус пытался с ходу форсировать реку Рузу. Однако рубеж этой реки фашисты хорошо укрепили. Кавалеристы вынуждены были спешиться и прорывать оборону в пешем строю. Здесь в жестоких боях погиб смертью храбрых любимец бойцов боевой кавалерийский начальник, командир корпуса генерал Лев Михайлович Доватор…»
— Как похож он на папу! — всхлипывает Шакире.
— Тоже, должно быть, жена, дети остались, — вздохнула Наиля.
— А конь его как? — спрашивает Миргасим.
— Ну, если «в пешем строю»…
Миргасим идёт за печку, достаёт спрятанный между ящиками с обувью коробок. Там, завёрнутая в белую бумагу, лежит красная лента, тот самый лоскут, что Миргасим подобрал на конном дворе и сохранил на память о коне-огне, о Батыре.
«Почему всадники шли в пешем строю?» — думает он, и сама собою слагается сказка:
«Пали, сражённые, кони лихие… Заморились, некормленные, обморозились, копыта потрескались, сами отощали… А Батыр? Ах, Батыр, Батыр, не на тебе ли скакал сам Доватор, лихой генерал? Нёс генерала конь, пока ноги не подкосились, пока голова не упала на гриву…»
— Нет, нет! — сам перебивает свою сказку Миргасим и придумывает другую:
«Увидал генерал на распутье трёх дорог камень, а на том камне слова высечены:
«Направо пойдёшь — сам погибнешь и коня погубишь, налево — сам жив будешь, а конь погибнет. Прямо пойдёшь — коню жить, а самому голову сложить».
Отпустил коня и пошёл пешим строем. Бился отважно. Одного фашиста разрубит — двое встают, двоих разрубит — четверо встают…»
Бережно свёртывает Миргасим обрывок красной ленты, заворачивает в бумагу, прячет обратно в коробок.
Вот будет радость отцу, когда вернётся!
«Это тебе подарок, аткей, — лента из Батыровой гривы». — «А сам Батыр где?» — спросит отец. И Миргасим ответит: «Батыр воевал и погиб». Да, он погиб, это ясно. Иначе для чего бы конникам воевать пешим строем?
— Миргасим! — зовёт Шакире. — Миргасим, спрячь газету, чтобы мама не увидела.
— Я у неё из-под подушки взял.
— Всё равно спрячь, пусть думает, что газета потерялась.
— Да, так будет лучше, — согласилась Наиля. — Удивительно, как этот генерал на отца вашего похож!
— Давайте поздравим семью Доватора с Новым годом, — предложила Асия и взяла красный карандаш.
— А про семью Панфилова ты позабыла? — отозвался Миргасим.
— Зови их всех сюда, к нам, — вскочила Разия. — Пиши, что картошка хорошо уродилась, до весны хватит. И валенки ребятам ихним сваляем, если приедут.
— Валенки всем? — усомнился Миргасим. — На всех шерсти, пожалуй, теперь не найдёшь. Зима ведь. Пиши, Асия, валенки сваляем, кому необходимо.
— Другим, конечно, тоже обувку подберём, — добавила Шакире, — босые не останутся.
— А куда письмо пошлём? — спохватился Миргасим. — По какому адресу?
— В Москву, маршалу Жукову, — сказала Асия и начала письмо: — «Просим вас, дорогой товарищ Жуков…»
— Может, о нашем отце напишешь? — вздохнул Миргасим.
— Нет. Надоедать нельзя. Нас много. Потерпим.
«Ишь ты! — подумал Миргасим. — Какие слова говорит: «потерпим». А раньше не терпела — чуть что не по ней, кулаками доказывала».
Глава тридцать четвёртая. Во сне и наяву
Сны! Для чего они снятся? А как же иначе? Не снились бы сны, никто спать не ложился бы.
Миргасим давно лёг. В комнате тихо, темно, а сна нет и нет. Почему не спится? Потому что Асия обидела.
Она с девчонками что-то к Новому году затевает, луну хотят они зажечь и звёзды.
— Будто без вас звёзды не горят!
— Это не такие, — улыбается Асия.
— Какие тебе ещё? Выдумщица!
— Без выдумки не проживёшь, — встревает Зуфер, — завянешь со скуки.
Почему Асия взяла в игру Зуфера, а Миргасима не взяла? Кому она про листья кленовые говорила, кому о Москве своей рассказывает? Миргасиму. А теперь не Миргасим ей нужен, а Зуфер. И Зианша с ними заодно. Учитель, а с девчонками шепчется…
Собрал Миргасим сегодня утром после школы всю свою ватагу, весь Золотой табун, и поскакали они следом за девчонками, к Насыровым.
— Откройте нам!
Копытами по крыльцу стучали. «И-го-го!» кричали. Не помогло.
Тогда Фаим запел нежным, тонким голосом:
— Отопритеся, отворитеся, я подарок принёс! Ох и вкусный!..
— Раз-зия, Ам-мин-нушка плачет! — крикнул Темирша.
— Наиля-а-а, — стучал в дверь Абдул-Гани, — пусти меня, я замёрз, пусти-и-и! Я маме скажу-у-у-у-у!..
— Асия, — просил Миргасим, — отвори, я тебе луну принёс. Скорей пусти меня, а то я луну разобью!
Дверь отворилась, но вместо Асии на крыльцо вышел Зианша:
— Малыши, зачем шумите? Не мешайте нам, у нас РЕ-ПЕ-ТИ-ЦИ-Я.
— И мы тоже хотим!
— Вы всё это увидите.
— Когда?
— Своевременно или несколько позже. — Сказал и скрылся за дверью.
Миргасим сжал ком снега и швырнул в оконную раму.
— Осторожней, — сказал Фаим, — в стекло попадёшь.
Но Миргасим бросает снежок за снежком, и всё в раму, ни разу не промахнулся. И всё напрасно. В избу не позвали.
— Ладно, припомню я это тебе, Асия! Ты ещё у меня поплачешь…
Но она не испугалась, двери не открыла.
Ворочается Миргасим на постели, не может уснуть. Ну пусть бы свои девчонки не пустили, но Асия! Всех околдовала она, никто ей ни в чём не перечит. Даже Зуфер, даже Зианша. Колдунья, настоящая колдунья!
А не лучше ли будет покинуть навсегда эту заколдованную деревню? Да, он убежит, сейчас же, сию минуту. Медлить нельзя, бежать надо, пока все ещё спят. Бежать, бежать!
Молча он одевается и на цыпочках выходит из дому, садится в санки, отталкивается и летит по улице. Беззвучно вспыхивают снежные огоньки под полозьями. Ого, как расскользились санки! Миновали деревню, скользят по степи, всё дальше, дальше, к самому краю земли. На краю земли снег такой белый, что кажется синим. По синему снегу ходят серые гуси. Миргасима увидали, закричали, загоготали:
«Ре-ре, пе-пе, ти-ти, тиция! РЕПЕТИЦИЯ!»
Миргасим дёргает вожжи:
«Домой! — хочет завернуть санки. — Домой, домой!»
Куда там! Уцепились гуси клювами за вожжи, впряглись и, широко махая крыльями, побежали. Оторвались от земли, полетели…
«Стойте, погодите!..»
Не слушают, тащат санки между туч, между звёзд.
«Эй, хоть на Луне остановитесь!»
Нет, обогнали Луну, летят дальше. Куда? К зелёной планете, к прекрасной Чулпан.
