– Родители – святое дело, – даю я разрешение.

Утром следующего дня мы с Любой направляемся в центральный гастроном. Накупаем двухсотграммовые пачки бутербродного масла. В Омске нет даже такого. В руки дают только две пачки. В очередной заход нас с Любой у кассы задерживает милиционер.

– Зачем вам столько масла? Для спекуляции? – язвительно замечает он.

– На хлеб намазать! Для ам-ам! – восклицает Люба. – Лечу в Омск к родителям. Хоть маслицем их побалую. Разрешите!

– Берите последний раз, – снисходительно бурчит милиционер.

У Любы прекрасное настроение. Концерты прошли отлично. На требовательной культурной публике. Первые «Вечера смеха» в Новосибирске. На всех концертах был аншлаг. Зрители прекрасно принимали Любу. Даже в суровую зиму дарили ей цветы. И самое важное – она летит к родителям, чего совсем не ожидала, да еще с подарком, весьма дефицитным в городе. Я провожаю Любу в аэропорт. Она приветливо машет мне рукой перед тем, как спуститься с трапа в самолет. Мне грустно и жаль расставаться с этой душевной, отличной и откровенной артисткой. Думаю, что и ей наши выступления понравились. Значит, еще увидимся.

Через годы становления и упрочения в своей профессии проходят многие артисты, и вообще количество рядовых, не известных массовому зрителю служителей Мельпомены, во много раз превышает число тех, с кем знакомы, кого любят зрители. Жизнь остальных проходит незаметно, в маленьких и неярких ролях. Я уже не говорю об артистах периферийных театров. А артистов из актерской глубинки, засиявших под московским театральным небом, можно пересчитать по пальцам. Это, как правило, люди фанатично влюбленные в искусство, недюжинной воли и силы, неприхотливые в еде и месте проживания. Наиболее примечателен из них артист Художественного театра Иннокентий Смоктуновский. Начинал актерскую деятельность в Норильском драматическом театре и при росте северных надбавок вскоре перекрыл разрешаемый городскими финорганами оклад для человека его профессии и был отчислен из театра. Менять профессию не захотел. Вспомнил, что еще два года назад инспектирующий работу театра руководитель Московского театра имени Маяковского Гончаров похвалил его игру и сказал, что для такого артиста, как он, место в его театре всегда найдется. Смоктуновский поехал в Москву, но Гончарова, отбывшего в четырехдневную командировку, не застал. Была ранняя осень, и ночевки на лавочке в парках не застудили Смоктуновского. Наконец его принял Гончаров и… не узнал, не вспомнил своего посещения Норильска, ни обещания, данного Смоктуновскому. И гневно заключил разговор: «Не морочьте мне голову, молодой человек, я вас вижу в первый раз!» Об этом в книге воспоминаний рассказывает Смоктуновский. Он огорчился, погоревал, но не пал духом, начал обход московских театров и всюду получал отказ в приеме на работу. Высказался против его приема и художественный совет Малого театра. Лишь старейшая актриса коллектива Народная артистка СССР Зуева, любившая противопоставлять свое мнение коллегам, заверещала фальцетом из своего кресла: «А мне этот молодой человек нравится! В нем есть что-то необычное! Я – за!» Зуева считалась в театре живой легендой, спорить с нею никто не решился и будущая звезда русской культуры оказалась принятой в Академический Малый театр. Этот случай единичен и нетипичен. Подавляющее большинство периферийных актеров после таких выездов в столицу возвращалась домой, навсегда распрощавшись с мечтой о театральной столичной карьере.

Более повезло алтайскому пареньку Михаилу Евдокимову. Он, прибыв в столицу, как и Смоктуновский, на свой страх и риск, даже без обещания кого-либо их эстрадной элиты помочь ему, ночевал на скамейках в сквере. Разговорился с присевшим на скамейку москвичом, рассказал ему о своей неудавшейся судьбе, а также об умении пародировать популярных артистов. Москвич отвел его к эстрадному администратору Феликсу Семеновичу Кацу. Тот прослушал паренька, уловил его способности и после нескольких репетиций оформил ему через Росконцерт актерскую ставку, и, что было редчайшим случаем – начинающего артиста направили на гастроли во Дворец спорта города Ижевска, хотя во Дворцах спорта, где за исполнение номера платили двойную ставку, посылали только опытных и шлягерных артистов. В Ижевске Кац поручил заботу о Евдокимове мне: «Напиши ему пародии. Я заплачу лично. И вообще объясни, что к чему на эстраде, – попросил он меня, – явно способный парень!»

Просьбу рассказать о сути эстрады я выполнил легко, сказал Мише, что с его номером – три музыкальные пародии – в дальнейшем, если он собирается расти как артист эстрады, можно только заканчивать свое выступление, и надо постоянно наращивать сатирический материал в виде рассказов и фельетонов, а пародии могут стать эффектной бисовкой. Молодой, обаятельный парень с лукавым прищуром глаз внимательно выслушал меня и, когда я выходил на сцену, устраивался поблизости за кулисами. Парень оказался толковым, правдивым, только представился почему-то родом из Алтайского села Сростки, где родился писатель Василий Шукшин, хотя появился на свет в другой деревне. Это был своеобразный обман, по крайней мере весьма бескорыстный, и сделан, наверное, лишь потому, что деревня Сростки – родина великого Шукшина, была на слуху у людей. Евдокимов имел успех у зрителей, особенно с пародией на Юрия Никулина.

«Для начала – хорошо, – заметил я ему, – но маловато. Репертуаром, увы, помочь не могу, не умею писать такого рода пародии. Обратись к другим авторам, попробуй что-нибудь сотворить сам. Ведь те пародии, что исполняешь, написаны тобой. И главное – постарайся поступить в театральный институт. Очень постарайся».

Паренек благодарно улыбнулся мне и через месяц на гастролях во Дворце спорта Ростова поразил меня и зрителей удивительно точной и смешной пародией на Иосифа Кобзона, исполняя одну из песен, напетых певцом в кинофильме «Семнадцать мгновений весны». Сходство, утрированное до гротеска, выражало и каменное, как бы застывшее в патриотическом экстазе лицо певца, и однообразное серьезно-фальшивое звучание песни, и внешне похожего на стоящего по стойке «смирно» солдата. Гордо задрав подбородок, воинственно и грозно выставив вперед скулы, Кобзон выглядел учебным манекеном советского воина, готового к борьбе с врагом. Это был действительно тот случай, когда зрители от смеха падали со своих стульев. Но, увы, на концертах в других Дворцах спорта эта пародия в репертуаре Евдокимова отсутствовала. Молодому артисту дали понять, кто есть на эстраде кто, ведь своей пародией он превзошел другого молодого, но уже ангажированного пародиста, дружившего с Кобзоном. Мише, как и Любе Полищук, сразу показали, что нечего вылезать вперед, что таким, как они, надо выживать, а не жить полной творческой жизнью и стремиться к совершенству. Потом, в почти аналогичной ситуации, Миша поступит иначе, чем Люба, отойдя от искусства.

Можно считать, что и с устройством в Москве Полищук повезло больше, чем Евдокимову. Она – член постоянного коллектива «На эстраде – омичи», обеспечена крышей над головой – общежитием, о ее учебе и репертуаре заботятся режиссер и заведующий литературной частью студии. Лично ее учебу курирует начальник Росконцерта Юровский, и наконец ее принимают на работу в самый крупный и значимый коллектив Росконцерта – Московский мюзик-холл. Она сразу – на виду, но в творчестве пока ничем особенным не выделяется, читает хорошо, но обыкновенные тексты, не вызывающие такой зрительский интерес, как монолог «Душа населения» у ее предшественницы на эстраде в женском сольном номере – великой Марии Владимировне Мироновой. Монолог Мироновой написан блистательно одним из самых лучших, если не лучшим, автором эстрады Владимиром Дыховичным: «В газетах пишут о том, сколько и чего приходится в стране на душу населения, сколько угля, нефти, газа, металла и других полезных ископаемых, помимо всего прочего. А ведь душа населения – это я. Я и есть душа населения. И только я знаю, чего мне хватает, чего не хватает, чего бы хотелось, какой колбасы, как у меня обстоят дела с марганцем, свинцом, хватает ли прокатного металла…»