– Дело мастера боится! – сказала она.

– А я что? Я ничего… – сказал Олег и вошел в зал.

Люба так обмерла от того, что он прошел мимо нее, обдав запахом гаража (он приехал с работы прямо на колесном тракторе) и сигарет, самыми мужскими запахами в мире, что и забыла бояться. Только когда он уже вышел на середину зала, она охнула и закричала:

– Осторожнее!

Олег оглянулся на нее недоуменно.

– А что здесь может быть? Мишки твои меня задерут? Так их давно моль почикала…

Он кивнул на зооуголок – известный и ему, и ей с детства мишка и правда был старый, с проеденными молью проплешинами.

– Я же не шучу… – сказала Люба, надувая губы. – Что-то было. Я так испугалась…

– Ну теперь-то я здесь, так что не дрейфь… – ободрил ее Олег и, она заметила, собирался сплюнуть, как он сплевывал всегда на улице – с некоторым шиком – но вспомнил, что он в музее, и прервал процесс на полпути.

– Да, давно я здесь не был, а все на своих местах… – озираясь, сказал Олег.

– Ну так чего здесь было-то?

– Голоса… – ответила Люба, против воли виновато на него глядя. Они прошли по музею. Олег, как и Люба за полчаса до этого, заглядывал везде – под шкафы, под столы и стулья. Но ничего необычного не нашел.

– Так, может, радио откуда слышно? – предположил Олег. Сам же он при этом почему-то теперь смотрел только на Любу, в упор. Глаза у него были такие, что у Любы загорелись уши.

– Слушай… – вдруг понизив голос, сказал Олег. – А что это ты мне говорила?

– Когда? – пересохшими губами спросила Люба.

– Ну, вот… тогда… перед тем, как чудиться тебе начало…

– Да ничего мне не чудилось… – ответила Люба, инстинктивно пытаясь увести разговор в сторону. Глаза ее были испуганные, но по лицу блуждала улыбка.

Олег придвинулся к ней вплотную и тихо спросил:

– Это правда?

– Что? – одними губами спросила она, пытаясь отодвинуться.

– Сама знаешь… – сказал он. – Повтори.

– Что?

– Повтори…

Люба замерла. Голова у нее кружилась. Она прижалась к Олегу вплотную и прошептала в самое ухо:

– Люблю…

Он обнял ее. Руки его сноровисто залезли под кофточку. Люба уже не соображала ничего. Олег поцеловал ее, она ответила. Он потащил ее за руку в зал, где был райкомовский стол.

– Подожди… – спохватилась она, вырвала руку и побежала – закрывать дверь. Поле этого она выключила в музее свет.

Он подождал ее, потом они снова начали целоваться, и она, то ли теряя голову, а то ли перед самой собой делая вид, что теряет, дала увести себя в зал с райкомовским столом. Там Олег быстро раздел ее, да и она сама ему помогала.

– Иди ко мне… – бормотал Олег.

– Подожди… Подожди… – бормотала она. – А ты мне скажи, ты же не сказал.

Он приостановился, внимательно на нее глянул и вдруг серьезно проговорил:

– Люблю. Одну тебя люблю со школы, все ждал, пока подрастешь, парней от тебя отваживал. Парни-то хоть дураки, а хорошую девчонку нутром чуют, но я к тебе никого не подпускал.

Голову Любы заволокло туманом. Она снова услышала какие-то голоса, но ей было уже все равно. Она и не видела, как Олег заоглядывался удивленно.

«И впрямь бормочет кто-то… – подумал он, – неужто радио?». Из соседнего зала шел какой-то свет. Олег подумал – может включился телевизор, хотя помнил, что телевизора в том зале вроде бы не было. Он хотел было посмотреть, что же там, но Люба помутневшими глазами глядела на него, почти голая, светясь всем своим телом в зимнем полусумраке кабинета, на полировке райкомовского стола. У Олега перехватило дыхание и он снова начал ее целовать…

15 декабря, в четверг, Филипп поехал в гости к Каменевым. Позвонил Андрей и позвал, а Филипп и рад был, что можно уехать из дома – уж больно тяжело было в последнее время общаться ему с Маргаритой (она то и дело заводила разговоры о новой квартире, об ипотеке, а официальная зарплата в их доме была только у Филиппа, да и от той после всех выплат оставались рожки да ножки).

Каменев попросил захватить с собой книжку.

– Армейские друганы приехали, хочу тобой похвастаться! – объяснил Андрей.

– Представь, они откуда-то про тебя и твою книжку знают, сами меня про тебя спросили. Так что слава уже пошла. А раз слава есть, так и заработаешь!

Филипп недоверчиво хмыкнул про себя, но себе врать не мог – было приятно.

Заехал после работы домой, взял штук пять книжек и поехал, радуясь тому, что Маргарита не спросила ни о чем.

Каменевы жили в одном доме, на одной площадке, занимая своими двумя квартирами весь этаж этой элитки. Маргарита не могла спокойно видеть эти квартиры, что у Семена, что у Андрея, и если они с Филиппом ходили к Каменевым вместе, то дома Филиппа неизменно ждал скандал. Особо выводила Маргариту из себя застекленная лоджия в квартире у Андрея, в которой он оборудовал себе кабинет – небольшой, технологичный и очень уютный, да еще и с обалденным видом на окрестности с высоты одиннадцатого этажа – поверх города, до самой реки. Ни шкуры зебр и антилоп у Семена, ни камины и гигантское вертикальное зеркало в ванной у Андрея, не выводили Маргариту из себя так, как этот крошечный кабинет. Как-то раз Филипп предложил Маргарите в шутку застеклить их балкон и устроить ей там рабочее место. Он сам оторопел от того, какую это вызывало истерику. С тех пор он про балкон разговоров не заводил и к Андрею старался ходить один.

Пройдя мимо жабообразного консьержа, поднявшись на лифте, нажав на звонок и дождавшись, пока откроется дверь, Филипп шагнул за порог и попал на разудалый праздник, почти День ВДВ. Это он понял сразу, как только увидел, что на Андрее тельняшка и черный берет.

– Братаны приехали! – закричал ему Каменев. – Братаны! Мы вместе в Чечне кровь проливали, штурмовали этот хренов Совет министров! Заходи, познакомлю.

В большом зале, где Каменевы обычно задавали званые обеды и праздники, был кое-как накрыт огромный стол – гости, как понял Филипп, приехали неожиданно. Он порадовался, что прихватил кое-какие продукты с работы, отдал пакет домработнице Андрея Каменева (его жена при полном параде, в макияже и в золоте сидела во главе стола), и сел.

– А вот это и есть наш Филипп! – торжественно объявил Андрей Каменев. – Известный российский писатель Филипп Третьяков! Автор нашумевшего бетселлера! Я правильно говорю по-русски?

– Бест! Бестселлера! – прокричал ему Семен с другого края стола. Филипп вдруг увидел, что с Семеном рядом не его жена, а какая-то незнакомая женщина лет двадцати пяти. Женщина эта внимательно смотрела на Филиппа странным непроницаемым взглядом. Филипп удивился – чего вдруг.

Женщина привстала и протянула ему руку.

– Жанна Миронова… – сказала она.

– Филипп Третьяков… – ответил он, несильно пожимая длинные прохладные пальцы.

– А вот это, знакомься, Филипп, наши братишки! – прокричал Андрей, указывая на двоих мужчин, тоже в черных беретах, хоть и в гражданке. – Громовы – Яша и Ваня.

Громовы были разного возраста – Яков явно старше – но все равно какие-то одинаковые: шкафообразные, гибкие, с быстрыми глазами. Они протянули Филиппу руки и он пожал их. Пожатия были слабые – Филипп еще по Каменевым, особенно по старшему из них, знал, что так, осторожно, жмут руку очень сильные люди – боятся нечаянно раздавить.

– За знакомство! – провозгласил Андрей Каменев. Выпили по первой. Филипп почувствовал, что водка не согрела его и выжидательно посмотрел на Семена. Тот понял его взгляд и прокричал:

– Между первой и второй!..

– … Пуля не должна пролететь! – закончил фразу один из Громовых, Филипп так и не разобрал, который. Только после второй рюмки, когда тепло потекло по жилам, отвалившись на спинку стула, Филипп расслабился и оглянулся, чувствуя на себе чей-то взгляд. Оказалось, та женщина по-прежнему смотрит на него.

«Будто царапает…» – подумал вдруг Третьяков. Жанна вдруг встала из-за стола и обойдя его, подошла к Филиппу.

– У вас свободно? – спросила она.