— Они прибыли на лошадях?

— Нет, в старом экипаже с кучером. Отдельно на лошади ехал проводник, которого они наняли в Альбукерке. А вчера ночью к ним приехал еще один белый. Он приходится отцом тому бледнолицему, что сопровождает жену вождя.

— От кого ты это слышал?

— От самого старого бледнолицего.

— Где же это вы так разговорились?

— Он заходил ко мне.

— Ночью?

— Да.

Я подумал, что все это очень странно: белый человек приезжает ночью в место, совершенно ему незнакомое, и отправляется прямиком в гости к индейцу, дом которого просто так не отыщешь, если не знаешь заранее, где его искать. Поэтому я спросил:

— А прежде этот человек бывал у тебя?

— Нет. Но мой огонь в ту ночь горел с вечера до утра, а вход не был занавешен. Он шел на огонь, чтобы узнать дорогу. Пробыл у меня до утра, а с первыми лучами солнца я проводил его.

— Как далеко отсюда пуэбло?

— Если ехать на хорошей лошади, часа через два можно добраться до места.

— Говорил ли тебе кто-нибудь, что мы должны появиться здесь?

— Нет. А вам тоже нужно в пуэбло?

— Да. Как ты думаешь, мы сможем сами найти дорогу туда?

— Это трудно. Тот, кто никогда раньше не бывал в этих местах, не замечает этого пуэбло. Река там течет по теснине с высокими каменными стенами. Только в одном месте на правом берегу скалы чуть-чуть расступаются. Этот узкий проход и ведет в пуэбло.

— А ты сможешь показать нам дорогу туда?

— Покажу.

— Появиться там мы хотели бы незаметно. Это возможно?

— Да. Я проведу вас так, что ни одна живая душа ничего не заметит.

— А велико ли пуэбло?

— Нет, но очень хорошо защищено. Из того прохода, о котором я говорил, выходишь на широкую зеленую поляну, где пасутся лошади юма, там же они выращивают тыкву, лук и еще много чего, у них есть даже фруктовые деревья. Вокруг поляны, как забор, — высокие-высокие скалы. Спуститься по ним сверху не может никто. Пуэбло расположено в самом неприступном месте. Это довольно узкое, но высокое поселение.

Зуни был с нами вполне откровенен, и тем не менее я не вполне доверял ему — уж слишком для индейца он был словоохотлив и радушен, обычно коренные жители Америки весьма сдержанны в проявлении дружеских чувств, во всяком случае до тех пор, пока не убедятся, что имеют дело действительно с другом. По выражению лица Виннету я понял, что и он думает так же. Было еще одно обстоятельство, насторожившее меня. По-прежнему лил дождь, сверкала молния, а жены индейца не было уже довольно давно. Судя по тому, что ее муж взялся выполнять женские обязанности по дому, причина для отлучки была серьезная и весьма экстренная. Уж не наше ли появление было этой причиной?

Чем дальше, тем больше крепли мои подозрения. Индеец предложил нам по большому куску хорошо прожаренного мяса, а сам есть не стал, мотивируя это тем, что сыт, потому что ел недавно. Но это была явная неправда. Не может мужчина, находившийся под дождем довольно долго, судя по расстоянию от его дома, не испытывать голода, тут важно другое: индеец никогда не станет делить трапезу с человеком, которого в душе не считает своим другом. К тому же теперь мне все больше казалось, что зуни вовсе не случайно оказался на нашем пути — когда мы его увидели, он стоял неподвижно, а едва завидев нас, тут же засуетился и спустился с холма, как будто специально ждал именно нас. В общем, решил я на всякий случай взять свое ружье из того угла, в который мы поставили оружие, когда вошли. То же самое сделал и Виннету.

Хозяин словно бы не придал этому никакого значения, продолжая нахваливать свое мясо. Когда я спросил его, богат ли дичью этот край, он пожаловался на апачей, которые добираются сюда и истребляют зверье.

— Этим собакам нечего делать здесь! — с ненавистью произнес он. — Пусть сидят у себя на севере и не высовываются. Ненавижу их!

— Вот как! — искренне удивился я. — Никогда не слышал, чтобы зуни враждовали с апачами.

— Это потому только, что нас мало, а их много.

— Но среди апачей много достойных людей.

— Не верю. Может ли мой бледнолицый брат назвать хоть одного такого?

— Ну, например, Виннету, вождь апачей.

— Лучше помолчи о нем! Завтра в пуэбло юма расскажут вам, что за шакал этот Виннету.

— За что они его ненавидят?

— Однажды по его вине они очень много потеряли…

— Расскажи, что это за история.

— Апачи Виннету напали на поселение юма и подожгли его. А вдобавок Виннету разрушил рудник, в котором должны были работать юма вместе с бледнолицыми.

— Как? Неужели такое мог сделать один Виннету?

— Он был не один. С ним был бледнолицый, он еще более жестокий и хитрый воин, чем вождь апачей, а зовут его Олд Шеттерхэнд.

— Хм. Сдается мне, я знаю этого бледнолицего. Я что-то слышал о случае с рудником. Он ведь назывался, кажется, Альмаден-Альто?

— Да, так.

— А индейцы юма не могли сами разрушить и сжечь свое поселение?

— Этого я не знаю… — заметно смутившись, ответил индеец.

— Насколько мне известно, к гибели поселка юма апачи никакого отношения не имеют. И что касается рудника, я слышал, дело обстояло совсем не так, как ты говоришь. В этих краях живет довольно много бледнолицых, и юма вознамерились использовать их как рабов в ртутном руднике, заставлять работать без всякой оплаты, пока они не вымрут от голода и болезней. Эти несчастные — земляки Шеттерхэнда, а на их родине один стоит за всех и все за одного. Шеттерхэнд не мог не помочь землякам, а Виннету, естественно, был с ним заодно, потому что они настоящие друзья.

— Вот потому все юма и ненавидят этих двоих друзей.

— Но я слышал, что юма выкурили трубку мира с ними.

— Это уже неважно.

— Кажется, ты — хороший друг юма, потому что говоришь так, как будто ты — один из них.

— Друг моего друга — мой друг, а враг моего друга — мой враг.

— Но, послушай, тебя же просто обманули. На самом деле тогда на руднике Виннету и Шеттерхэнд ничего плохого с юма не сделали, хотя они победили и имели все права победителей. Так что лучше не будем об этом.

— Да, лучше не будем, потому что у меня, как вспомню об этой истории, сразу появляется желание как можно скорее отправить Виннету и Шеттерхэнда прямиком в ад!

И он отвернулся от нас, сев лицом к огню. Виннету бросил на меня выразительный взгляд. Я понял, о чем он думает. Трудно не распознать в Виннету апача и вождя, про его уникальное Серебряное ружье известно всем, а хозяин не спросил нас даже о наших именах.

Наконец вернулась его жена, промокшая до последней нитки. Не говоря не слова, она прошла к своей лежанке и тяжело опустилась на нее. Она казалась совершенно забитым существом, что опять-таки не характерно для большинства индейских женщин.

— Господи! Куда она могла ходить в такую погоду? — воскликнул Эмери по-немецки.

— Ее не было часа четыре. Как раз столько времени необходимо, чтобы доехать до пуэбло и вернуться обратно.

— Я не уверен, что ты прав, Чарли, но все же это вполне вероятно. На всякий случай надо уносить отсюда ноги, и поскорее.

— Нет, мы останемся.

— Да ты с ума сошел.

— Не сошел. Скорее всего, они уже здесь, окружают дом.

— Черт возьми! И ты сидишь у самого входа, освещенный огнем!

— Не волнуйся из-за этого. Мелтонам мы нужны живыми.

Я взял свое ружье в руки и тщательно закрыл вход в дом. Зуни заметно заволновался.

— Ты что, хочешь, что мы все здесь задохнулись? — зло спросил он.

— Не задохнемся. Я оставил щель для дыма.

Индеец, не слушая меня, поднял руку, чтобы сорвать шкуру, прикрывающую вход. Пришлось мне приставить ружье к его затылку. Он медленно обернулся и сказал:

— Вы в моем доме. Разве так обращаются с хозяином?

— Этот хозяин пригласил нас к себе, чтобы убить. Если тебе жизнь дорога, садись немедленно рядом со своей женой!

Он сделал вид, что направляется к ней, а сам метнулся к углу, где стояло его ружье, но я успел встать у него на пути.