— Ты опять ступил на неверный путь. Не твое доверие привело к несчастью, а твои жадность и пренебрежение службой. Ты бы должен был воскликнуть: «Зачем я не остался верен своему долгу!» Ты совершил два тяжелейших преступления. Что ты теперь намерен делать?

— Разве ты меня не арестуешь? — удивился он.

— Нет. Я ведь ни начальник тебе, ни полицейский, ни судья. Ты можешь идти куда захочешь, мы тебя не задерживаем.

— Благодарю тебя, эфенди! Твоя доброта шире, чем пустыня, и выше, чем само небо! Но куда же мне идти? У меня ведь нет ни воды, ни еды, ни денег, ни оружия, ни лошади, ни верблюда. Да и кто меня примет? Я ведь дезертир, а значит, настолько нежелателен для всех племен, находящихся под защитой паши, что они скорее выдадут меня ему, чем дадут приют у себя. Коларази сделал меня несчастнейшим из людей, живущих в этой стране.

— Не коларази, а сам ты виноват во всем. Но ты раскаялся в своих поступках, и я узнал от тебя кое-что для меня важное; за это я укажу тебе выход. Вернись к господину ратей! Я передам ему с тобой записку, на которой напишу несколько слов, в которых я попрошу у него милости для тебя. Уверен, что тебе будет назначено мягкое наказание.

— Сделай это, эфенди, сделай! Твои слова облегчают мое сердце и укрепляют мой дух!

Здесь Эмери обратился ко мне по-английски:

— Ерунда! Мы вряд ли сможем ему помочь, а ведь парень-то не такой уж и плохой. Если он вернется к Крюгер-бею, его, конечно, не расстреляют, потому что ты за него заступишься, но нос и уши ему все-таки отрежут, в лучшем случае выпорют до полусмерти и выкинут из армии. И что ему делать дальше? А кроме того, своей просьбой ты доведешь господина ратей до того, что он вынужден будет нарушить свой долг, отпустить преступника, а все его солдаты убеждены, что такого он сделать не может. Значит, ты скомпрометируешь его перед подчиненными. Как далеко отсюда до алжирской границы?

— Если бы не нужно было останавливаться в деревушках и возле источников, они уже могли бы до нее добраться. Но на караванном пути, где время от времени попадается вода, а в деревушках можно купить или выпросить продукты, пешеход может за двадцать часов нагнать беглецов.

— А есть ли там какой-нибудь французский пост?

— Да, в Тебессе, в двадцати четырех часах пути отсюда.

— Так пошли дезертира туда! Я дам ему денег, а в Тебессе он сможет позволить завербовать себя в прославленную французскую армию.

Он вытащил свой длинный, туго набитый кошелек и бросил сверху немного денег солдату.

— Знаешь ли ты дорогу на Леис? — спросил я дезертира.

— Да.

— Тогда я пошлю тебя туда. Через Зауфур, Тале и Гидру доберешься до Кейфы, а там покинешь тунисскую территорию и попадешь на алжирскую. Ты окажешься неподалеку от Тебессы. Если тебе захочется, ты сможешь завербоваться во французскую армию. Вербовщики охотно имеют дело с бывшими солдатами. Отсюда и до Тебессы ты пойдешь все время по караванному пути, а значит, не будешь ни голодать, ни страдать от жажды.

Лицо араба просветлело, он стал рассыпаться в благодарностях, но мы быстро прервали эти словоизлияния и поскакали дальше.

След был виден очень хорошо; он шел на север с едва заметным отклонением к западу.

— Странно! — прогудел Эмери. — Мы думали, что парни свернут к востоку, а они повернули на запад!

— Не просто так, конечно, — ответил я. — Может быть, коларази знает какое-то место, где почва скалистая и следы на ней не остаются. Там он намерен исчезнуть от наших глаз.

— Такому тупице это не удастся!

— Вряд ли! Мы ведь скачем буквально вслед за ними. Мелтоны поскакали на запад, чтобы запутать свои следы; потом они свернут на восток; следовательно, мы должны, если хотим выиграть у них хоть немного времени, скакать напрямик, пока снова не наткнемся на их следы.

— Well!

Виннету ехал немного впереди нас и не мог следить за ходом нашего разговора, но я достаточно хорошо знал его, чтобы быть уверенным: он не может рассуждать по-другому. И точно! Он придержал своего верблюда, спешился, внимательно изучил следы, а потом поскакал напрямик, даже не оглянувшись на нас. Он без слов понимал ход моих рассуждений, а я — его.

Мы проскакали два часа. Эмери поначалу не хотел проявлять признаков нетерпения, но потом ему показалось, что мы, пожалуй, просчитались. И тут мы увидели, как Виннету, значительно опередивший нас, снова спешился и принялся разглядывать почву. Когда мы настигли его, то увидели следы трех верблюдов, шедшие с запада прямо на нас и уходившие дальше на восток.

— Это они, — сказал апач. — Они хотели провести Виннету и Олд Шеттерхэнда. Ха!

Надо было видеть его лицо при этих словах, оно походило на злорадную физиономию преподавателя астрономии, которому полный невежда, например, шахтер рассчитывает расстояние до Сириуса или хочет объяснить происхождение кометы. Когда апач садился опять в седло, я видел радость в каждом его движении. А он, нисколько не важничая, проявлял при этом уверенность, которая могла бы привести меня в изумление, когда бы я не знал, с какой легкостью он вживается во все требующее физического или духовного умения.

После того как Виннету оказался в седле, мы повернули почти под прямым углом направо, то есть на восток, куда уходил встреченный нами след. Мы ехали по нему весь день, пока не стало настолько темно, что следов нельзя было уже различить. Тогда мы остановились и переночевали в ровной, открытой степи. На следующее утро, как только достаточно рассвело, мы продолжили преследование. Следы были уже не такими отчетливыми, как накануне. Эмери предположил, что скоро они снова станут свежими, так как беглецы тоже, весьма вероятно, отдыхали в течение ночи, но я был другого мнения. Оба Мелтона, конечно, стремились получить как можно большее преимущество в расстоянии. А сделать они это могли, потому что старший из них знал эти места, бывая здесь в качестве офицера. Виннету согласился со мной.

— Странно: почему им до зарезу нужно такое большое расстояние? — спросил англичанин. — Они вполне могут обойтись и без этого.

— Вы так считаете? — ответил я. — Почему же?

— Потому как они надеются, что обманули нас.

— И что мы отправимся прямо в Тунис?

— Да. Вчера они же отъехали в сторону, чтобы сделать свои следы неузнаваемыми. После этого должны были увериться, что окончательно запутали нас.

— Нет, пожалуй, они в этом не уверились, вы и сами можете удостовериться, что возможность сомневаться у них оставалась. Томас Мелтон хорошо знает и Виннету, и меня. Возможно, он решит сначала, что обманул меня, но когда он припомнит все, что знает о нас, то вынужден будет признаться себе: его уловка могла сбить нас с толку самое большее лишь на несколько часов, а потом мы снова отыщем след, и уж во второй раз нас не проведешь.

— Хм! А я вот не уверен, догадываются ли они вообще о том, что мы их преследуем.

— Голову даю на отсечение! Если бы это было не так, то они не стали бы петлять и мы бы давно настигли их на стоянке. А они скакали всю ночь.

— Мой брат Чарли прав, — согласился со мной апач. — Они не задержались ни на минуту и теперь далеко от нас, потому что у них лучшие верблюды, да мы к тому же останавливались на ночлег. Нам надо спешить.

До полудня мы без передышки скакали по следу, становившемуся с каждым шагом все менее и менее четким, и нигде не заметили, чтобы беглецы хоть раз оставили седло.

Степь давно уже опять перешла в песчаную пустыню. Наконец мы наткнулись на единственный по пути участок с чахлой, скудной травой, которая становилась плотнее и гуще, а потом различили низкий, вытянутый с севера на юг холм, поднимавшийся к востоку от нас.

— Это, должно быть, вади [67]Будавас, — сказал я. — За ним расположены развалины Эль-Химы, которые мы должны оставить к югу от себя, чтобы проехать по северному склону Джебель-Уссала.

— Я думаю, мы должны ехать по следу, — заметил Эмери.

— Конечно, но я убежден, что Мелтоны выбрали тот же путь, потому что тут дорога удобнее, чем по берегу.