— Да. С той минуты, как я освобожу вас, беспокоиться о вас больше не буду.

— Значит, мы договорились?

— Конечно. Ну а сейчас деньги!

— Сию минуту! Мы должны быть откровенны друг с другом. Скажите-ка, сэр, вы действительно верите, что победите могольонов?

— Более того. Мы возьмем их всех в плен, от первого до последнего.

— А моего сына тоже?

— И его.

— Хорошо! Пусть он и мой сын, но поступил со мной как подлец. Он так поделил деньги Хантера, что почти все и заграбастал; я же получил сущий пустяк. Если я его за это выдам, ему только поделом будет. Итак, слушайте! У него при себе черный кожаный бумажник…

— Прекрасно!

— В этом бумажнике находится портмоне. А в нем — деньги.

— Неужели?

— Никакого сомнения. Я это точно знаю. Теперь вы довольны?

— Пока нет.

— Почему? Вы же получите миллионы! Только подумайте: миллионы! Я мог бы с ума сойти оттого, что приходится вам их уступать!

— Но вы же водили меня за нос. Я и так получил бы эти миллионы, не давая вам никакого обещания. Джонатан в любом случае мой пленник; я бы непременно нашел у него бумажник.

— Как хотите. Но я надеюсь, что из-за этой маленькой хитрости вы не разгневались на меня?

— Отнюдь. Но я надеюсь также, что ваши сведения окажутся верными и деньги пока еще у него, потому что я ставил условие, что получу их по вашей подсказке, с вашей помощью!

— Так и получается!

— А что потом произойдет с Джонатаном? Возможно, речь пойдет даже о его жизни!

— Каждый — творец своей судьбы. Я не могу ему помочь. Он слишком мало мне дал, обманул меня; я от него отрекаюсь, и мне совершенно все равно, что с ним станется. Если он умрет, то мне того и надо, я хоть потом отдохну от него. Ну а вы при этом обстряпаете очень хорошее дело, гораздо более выгодное, чем мое!

Вот так отец! На меня повеяло таким ужасом, словно бы мне на спину положили кусочек льда. Однако я превозмог себя и невозмутимо ответил:

— Да, награда очень высока, но меня она не вдохновляет, я ведь уже богат, владею миллионами.

При этих словах я постучал по бумажнику.

— Хотел бы я на них посмотреть! — улыбнулся он.

— Ну, так я охотно сделаю вам это одолжение. Это вас, пожалуй, все-таки немного позабавит. Итак, поближе сюда! Вот, вот, вот и вот!

Я вытащил бумажник, открыл его и с каждым словом «вот» подносил к его глазам один из конвертов. Ах, что за физиономию он скорчил! Как быстро менялось ее выражение! Глаза его как будто намеревались выскочить из глазниц. Он взметнул голову так высоко, как позволяли его путы, и прорычал:

— Это… это… это же… Откуда у вас этот бумажник? О, вы дьявол, дьявол, дьявол! — внезапно выкрикнул он, тупо уставившись на меня.

— Да не нервничайте вы так сильно, — ответил я. — Что плохого в том, что я нанес вашему сыну тайный визит в его палатку? Мне только за вас обидно. Вы не сможете сдержать свое слово и не поможете мне обещанными миллионами. Получил-то я их не по вашей подсказке и без вашей помощи. Теперь я вас не смогу выпустить.

— Не-е-е-ет? — выдохнул он, и все его тело содрогнулось.

— Нет. И деньги вы тоже не сможете получить.

Он не отвечал. Его голова откинулась назад, щеки впали, а глаза закрылись. Я полагал, что, получив столь сильный удар, он впал в обморок; я уже повернулся, чтобы уйти, как звук моих шагов пробудил его к жизни. Он выгнулся так, что затрещали ремни и изогнулся колышек, и рявкнул:

— Ты, порождение ада! Ты знаешь, кто ты? Сатана, живой Сатана!

— Чушь! Дьяволом был твой братец; я всегда его так называл, с первой минуты, как увидел. А ты — Искариот, предатель. Всем, кто сделал тебе добро, ты отплатил злом. Ты у своего собственного брата отнял и деньги, и жизнь, а только что выдал мне своего сына, единственного своего ребенка. Да, ты — Искариот и умрешь, как тот предатель, который пошел и сам себя удавил. Ты умрешь не от руки палача, а убьешь себя сам. Пусть Бог будет милостивее к тебе, нежели ты сам!

Я отвернулся от него и отошел к Францу Фогелю, который стоял поблизости, не замеченный им, и видел, и слышал все, что произошло.

— Ужасный человек! — сказал юноша. — Вы не верите, что он еще может исправиться?

— Я желаю любому грешнику раскаяния, на небесах радуются каждой заблудшей овце, какую удалось возвратить к праведной жизни, этого не удастся, да и от раскаяния он укроется. Он еще хуже своего брата, более грешен, чем тот, принявший смерть от его руки. Я бы плакал, если бы слезами здесь можно было помочь.

— Я боюсь его. Можно мне пойти с вами?

— Нет. Останьтесь пока здесь. Те молодые парни, что стерегут коней, еще не опытны; он может подбить их на опрометчивый поступок. И там, по ту сторону скал, еще не безопасно для вас. У нас перемирие, а не мир; дело может опять дойти до сражения.

— Вы считаете меня трусом?

— Нет; но вам нельзя подставлять себя под пули, что, может быть, вновь засвистят, ведь вам надо отвезти домой сестру и сберечь себя для родителей.

Он послушался и остался. Вождь, который привел меня, давно уже ушел, теперь и я, перебравшись через скалы, снова отправился на плато. Оттуда, со скал, я мог оглядеть его; все там было по-прежнему таким же, как я его оставил. Виннету находился около оружия могольонов. Связанный вождь все еще лежал внизу возле двух своих старейших воинов, а вождь нихоров только что отдал приказ обедать.

Нихоры поднялись к лошадям, где находились запасы мяса, и вскоре вернулись назад, чтобы разделить его. Вдоль опушки леса, на скалах и внизу, возле груды оружия, видно было множество сидящих на корточках и жующих индейцев. Я тоже, как и Виннету, получил несколько кусков мяса; для него и меня выбрали лучшее из того, что было.

Вскоре мог прибыть Эмери; я выслал навстречу ему нихора, которому наказал вернуться, как только он увидит отряд. Мне надо было узнать, когда поведут шестьдесят пленников, чтобы суметь принять необходимые меры предосторожности на случай, если среди могольонов, быть может, начнется брожение.

Было часа два пополудни, когда краснокожий верну лея и сообщил мне, что Эмери в десяти минутах отсюда. Я сказал Виннету, что нужно сделать; он пошел в лес к выставленным там на посту нихорам, я же — к их вождю и сказал ему:

— Оружие сторожат двадцать твоих воинов; этого может быть, недостаточно.

— Почему недостаточно? — спросил он.

— Вскоре приведут могольонов, взятых в плен у Глубокой воды и Тенистого источника. Возможно, их собратья, увидев их, придут в ярость и побегут к своему оружию, чтобы освободить пленников. Держи наготове еще двадцать человек. Как только я подам тебе знак рукой, ты пошлешь их вниз, к оружию; тогда его будут охранять сорок человек.

Распорядившись, я отправился к Крепкому Ветру и двум его старейшинам, подсел к нему и сказал:

— Время на обдумывание, что я дал тебе, скоро пройдет. Вы посоветовались друг с другом. Пришли ли вы к какому-то решению?

— Пока нет, — ответил он.

— Так поспешите сделать это! Мне надо получить ответ от вас.

— Ты не хочешь дать нам еще время?

— Нет, ни нам, ни вам пользы это не принесет.

— Я слышал, что Олд Шеттерхэнд — человек добрый; почему же ты не расположен к нам?

— Я был добр, и времени я вам дал достаточно.

— Но не столько, сколько нам нужно!

— Вам его было нужно гораздо меньше, чем вы получили, если бы в голове у тебя не таились черные мысли о спасении с помощью тех людей, которые не способны тебя спасти.

— О каких людях ты говоришь?

— О десяти воинах, которых ты сегодня поутру оставил возле источника.

Он ужаснулся, но быстро овладел собой и спросил меня довольно непринужденно:

— Ты говоришь о десяти воинах? Ты, может быть, имеешь в виду могольонов, которые находятся возле источника?

— Да, они остались там охранять двух белых пленников, мужчину и скво. Разве не так?

— Я ничего не знаю о них.

— Ты обещал мне, что твои губы никогда не скажут неправду, а теперь ты обманываешь меня! Ты сам прошлой ночью разбил лагерь у Тенистого источника. Ты присел у костерка, чтобы выкурить трубку с тремя старыми воинами, у воды, а я лежал возле вас, подслушивая ваш разговор. Два разведчика возвратились, и один из них сообщил тебе, что они встретили нихора. Так или не так?