— Да, — ответил он.

— Хорошо. Пусть оба твоих старых воина подойдут ближе, чтобы посовещаться с тобой. Но прежде я потребую, чтобы все твои люди отдали нам оружие.

— Они не сделают это!

— О, они сделают это! Ведь, если ты не прикажешь им сделать это, я велю начать бой, и это будет резня для твоих людей.

— Но ты же не можешь пойти на это! Ведь ты только что дал мне время и сказал, что я должен посоветоваться со своими воинами! Мы сможем отдать оружие лишь тогда, когда срок подойдет к концу и мы покоримся вашим требованиям!

— Это верно. И все-таки я уже сейчас требую этого от вас, правда, лишь на время, ибо хочу быть уверенным, что твоим людям понадобится оружие не раньше, чем истечет срок.

— Они его получат назад?

— Когда срок окончится, конечно; и только потом ты скажешь нам, что решил.

Тогда один из двух стариков крикнул ему:

— Это скверная ловушка, о вождь! Если ты пойдешь на это, мы все пропали.

— Молчи! — велел он ему. — Ты слышал хоть раз, чтобы Олд Шеттерхэнд нарушил свое слово или чтобы Виннету солгал? Их обещания все равно что обещания Великого Маниту!

И, снова повернувшись ко мне, он невозмутимо продолжил:

— Итак, ты боишься неожиданностей, и только потому мы должны до поры до времени сдать оружие?

— Да.

— И мы получим его назад, прежде чем я выскажу свое решение?

— Я даю тебе слово.

— А Виннету тоже обещает это?

— И я даю тебе слово, — ответил апач.

Тогда Крепкий Ветер приказал обоим своим старейшинам:

— Слова двух великих воинов словно две клятвы. Ступайте к нашим воинам, потребуйте у них оружие и велите сложить его на середине плато, потом пусть нихоры постерегут его! Затем возвращайтесь ко мне, мы будем советоваться!

Они поднялись с земли и удалились. И я, и могольон, пожалуй, тоже хорошо знали, что делали, только причины у них были на то разные.

Я дожидался Эмери с пленниками. Если бы он появился и могольоны, находившиеся на плато, увидели своих товарищей в плену, то, наверное, будь у них оружие, взялись бы за него, чтобы освободить друзей. Потому я выдвинул свое требование. Раз могольоны были разоружены, Эмери мог спокойно появиться. А Крепкий Ветер? Он рассчитывал сейчас на Джонатана Мелтона и его пятьдесят воинов, а также на десять, оставшихся с адвокатом и певицей. Эти шестьдесят, к которым, впрочем, прибыли еще и юма, могли уже кое-что сделать. Потому он и согласился на мое требование, чтобы обнадежить нас и усыпить нашу бдительность.

Могольоны, не прекословя, послушались своего вождя. Когда мы послали к ним нескольких нихоров, они мало-помалу отдали им все свои ружья, стрелы, копья, ножи и томагавки. Оружие было снесено на середину плато и сложено в кучу, а затем по моему приказу это место взяли под охрану не менее двадцати вооруженных до зубов нихоров. Оба старейшины вернулись к своему вождю и сели рядом с ним — мы уступили им место. Мы приставили к ним двух часовых, которым полагалось следить за тем, чтобы путы на вожде не ослаблялись, но находились те часовые на таком расстоянии, что не могли ничего расслышать и тем более понять.

Вождь нихоров отвел меня к Францу Фогелю, находившемуся за скалами. Виннету со мной не пошел, он остался на плато, чтобы надзирать за происходившим. Никто так не подходил для этого более, чем он.

Через скалистую гряду не пролегало троп. Нам приходилось карабкаться с камня на камень, и каждый шаг причинял мне боль. Я подумал, что падение с лошади еще долго будет давать знать о себе.

По ту сторону гряды, к подножию которой спускался лес, раскинулось что-то вроде прерии, где можно было встретить густую траву. Там, как я предполагал, протекала вода. Лошади нихоров паслись под присмотром нескольких молодых воинов. К вбитому в землю колышку был привязан пленник, лежавший на земле, — Томас Мелтон, а рядом с ним сидел Франц Фогель, скрипач, лучший и надежнейший из охранников, которому можно было доверить прожженного мошенника. Франц, увидев нас, вскочил и поспешил ко мне навстречу, крича по-немецки:

— Наконец я вижу вас! Сколько страха я натерпелся! Вы могли попасть в большую беду!

— В таком случае я был бы, по-моему, освобожден от своего слова. Но ничего подобного, к счастью, не случилось.

— К моей огромной радости! Вы мне все расскажете, да! Некоторое время назад я слышал по ту сторону скал выстрелы; потом все опять стихло. Это было жутко. Сражение с врагом, который располагал несколькими сотнями воинов, должно было, пожалуй, длиться все-таки немного дольше!

— Нет, если к нему хорошо подготовиться, — а здесь так и было, — то нет. Пока что у нас перемирие.

— Надолго?

— Еще на четыре часа. Впрочем, я могу сообщить вам несколько чрезвычайно радостных известий.

— Каких, каких? Говорите же!

— Давайте сначала сядем! Как устоять, если под ногами расстелен такой чудесный мягкий ковер из травы!

— Да, усядемся! Но теперь рассказывайте! Что за сюрпризы, о которых вы говорите?

Когда мы сели, я ответил:

— Сначала о двух, хотя их несколько. Вам нанесет визит некий господин, которого вы надеялись разыскать.

— Неужели Мерфи, адвокат из Нового Орлеана?

— Он самый.

— Чего он хочет от меня?

— Это он сам вам скажет. Впрочем, его поездка была совершенно бесполезна. Но будет у вас и еще один визитер.

— Вместе с этим Мерфи?

— Да.

— Кто же?

— Ваша сестра.

— Вот так чудеса! Они оба здесь! Для этого надобно мужество!

— Мужество? Скажем лучше — легкомыслие или, выражаясь мягче, полное неведение о тех тяготах и бедах, которые им придется здесь пережить. Я предупреждал о них вашу сестру тогда, в Альбукерке, когда она, как вы помните, высказала намерение сопровождать нас.

— Вы правы, правы! Но раз уж она здесь, не хочется ее упрекать. Как же она встретилась с адвокатом и разыскала нас?

Я рассказал ему то, что он хотел знать. Он обнял меня.

— Сдерживайтесь, мой друг! — охладил я его. — Если вы сейчас израсходуете весь свой восторг, у вас не хватит радости на другой сюрприз, ожидающий вас.

— Вовсе нет! Что бы там ни было, разве это сможет обрадовать меня так же, как известие, что освободили мою сестру из рук могольонов?

— Ого! Не нужно слишком много клясться! Второй сюрприз потрясет вас гораздо сильнее, чем первый.

— В самом деле? Тогда выкладывайте!

— Выкладывайте? Вы полагаете, что я эту вещицу ношу в кармане?

— Нет. Это я так, к слову.

— Но сюрприз действительно лежит у меня в кармане.

— Тогда, пожалуйста, покажите его!

— Вот! — произнес я, доставая портмоне Джона Мелтона.

— Бумажник? — разочарованно протянул он.

Он взял его в руки и осмотрел со всех сторон.

— Откройте же, — настаивал я.

Я наслаждался, наблюдая за менявшимся выражением его лица. Его глаза расширились, стоило ему прочесть надпись на первом кожаном конверте и затем, вскрыв его, взглянуть на ценные бумаги. Он вскрывал один конверт за другим; его глаза становились все больше и больше; он подпрыгнул и остановился передо мной; его руки дрожали, а губы подергивались, но говорить он не мог. Мне стало чуть ли не страшно за него, ведь радость иногда может и повредить человеку, даже убить его; в этот момент он внезапно бросил бумажник в траву, сам повалился наземь, уткнул в ладони лицо и громко зарыдал, пожалуй, даже чересчур громко, и долго.

Я не стал ничего говорить, а сложил выпавшие конверты в отделения бумажника, закрыл его и положил рядом с Францем. Потом я подождал, пока его плач не перешел в постепенно стихающее всхлипывание, затем прекратился. Он еще несколько минут пролежал в молчании, потом встал, вновь взял бумажник в руки и спросил, все еще со слезами на глазах:

— Это… это… это бумажник Джонатана Мелтона?

— Да, — ответил я и коротко рассказал обо всем, что случилось.

— И это действительно имущество старого Хантера? — спросил он.

— Я могу поклясться, что это так.

— И принадлежит мне, или, скорее, моей семье?