— А где же сам мост?

— Его разрушили. Может быть, даже те же самые люди, которые им пользовались, сбросили его в пропасть. Надо было скрыть, что над пропастью когда-то был переброшен мост. Поэтому ямки тщательно засыпали, чтобы пришедшие позже люди не смогли их заметить. Но глаза моего юного брата оказались достаточно острыми.

— Нет, не глаза. Я почувствовал носком своей ноги землю, более мягкую, чем окружающие скалы. Да, жаль, что нет моста; если бы он еще существовал, мы бы могли перейти на ту сторону.

— Нам вовсе не нужен мост, потому что мы другим способом попадем в подземный ход, начинающийся на той стороне. Там есть, как я предполагаю, пролом; в него мы и проникнем.

— Когда?.. Сегодня вечером?

— Нет, завтра. Пролом заделан, и я не смог бы найти его в темноте, а свет мы не можем зажигать, чтобы не привлечь к себе внимание. Когда же наступит день, мы проберемся в подземный ход и исследуем его. А теперь мы перекусим, затем я пойду познакомлюсь с окрестностями.

— Олд Шеттерхэнд позволит мне пойти с ним?

— Нет. Я охотно взял бы тебя с собой, но кто-то должен остаться с нашими лошадьми.

— Здесь они в полной безопасности. Ни один юма не сможет их найти.

— Верно, но наши лошади не знают пещеры, они боятся ее. Пока они ведут себя спокойно, потому что мы находимся радом. Если же мы оставим коней одних в темноте, то потом их придется искать в пропасти.

Мальчик, выходит, должен был остаться, а я, как только мы покончили со своим скромным ужином, ушел на разведку. Конечно, я не надеялся совершить какое-то крупное открытие, потому что снаружи было темно; мне пришлось выждать, пока звезды стали ярче. Но я не остался возле пещеры, а пошел дальше, к скальной стенке, добравшись до ее северного угла. Там я опустился на землю и стал ждать.

Я намеревался разведать путь, ведущий на плато, но в такой темноте это было не только бесполезным занятием, но и просто опасным. Совсем не обязательно, но все же возможно, что кто-нибудь окажется на дороге и услышит мои шаги. В таком случае можно было предположить, что моя прогулка примет совсем не желательный для меня оборот.

Там, где я сидел, лежало множество камней различной величины. Поэтому я и не пошел дальше, потому что если бы на пути оказалось много таких обломков, то задуманный поход мог в темноте стать непрерывным спотыканием и падениями.

Так я прождал, пожалуй, с час. Кругом царила глубокая тишина. Бледные поначалу звезды заблестели ярче. Я смог теперь видеть дальше и только что собирался подняться с места и идти, когда услышал, как кто-то приближается ко мне. Я, естественно, предположил, что незнакомец намерен пройти мимо, и нырнул за один из упомянутых валунов. Шаги приближались, и скоро я различил фигуру индейца, который остановился неподалеку от меня и огляделся. Никого не увидев, он издал негромкий, свидетельствующий о разочаровании крик, подошел еще ближе и уселся на камень, находившийся не дальше чем в трех шагах от меня.

Да, сложилась неприятная ситуация. Камни были разбросаны так, что я не смог бы отойти, без того чтобы меня не увидели. Двигаться вперед я также не мог, потому что тогда как раз наткнулся бы на индейца. Значит, мне не оставалось ничего другого, как терпеливо ждать, пока он не уйдет.

— Уфф! — услышал я после долгой паузы голос индейца. Он встал и прошел несколько шагов вперед. Кто-то пришел, и это была еврейка! Я оказался свидетелем очень интересной беседы. В ходе ее индеец называл себя Змеем. Значит, он был владельцем палатки, которую я видел, и предводителем находящихся здесь трех сотен юма, в то же время он подчинялся Большому Рту. Как я слышал, его английский и испанский словарный запас был необычен для индейца-юма. Еврейка не знала и двадцатой части этих слов, а по-индейски она вообще ничего не понимала. По этим причинам они никак не могли сказать один другому то, что хотели. Однако понимание между ними было, хотя случались и казусы, о которых можно было судить по их выкрикам. Когда не хватало слов, они прибегали к помощи жестов. Короче, несмотря на все языковые препятствия, они понимали друг друга, и я тоже улавливал смысл их беседы.

Когда Юдит пришла, он взял ее за руку, подвел к камню, на котором только что сидел, и сказал:

— Хитрый Змей уже думал, что Белый Цветок не придет. Почему она заставила меня ждать?

Ему пришлось много раз повторять свой вопрос, прибегая к помощи все новых слов, прежде чем она его поняла и сразу ответила:

— Мелтон задержал меня.

Теперь не понял он, но она повторила фразу, пояснив ее жестами.

— Что он теперь делает? — спросил Змей.

— Спит, — ответила она скорее пантомимой, чем словами.

— И он думает, что Белый Цветок тоже уснула?

— Да.

— Тогда он глупец, которого будут обманывать, потому что он сам хочет быть обманутым. Белый Цветок не может верить тому, что он говорит. Он обманет и не сдержит ни одного из своих обещаний.

За каждой фразой, если она не понималась, следовала мучительная пантомима разъяснения, причем они искали слова, понятные обоим. Меня это веселило, однако читателю быстро бы наскучило, если бы я и дальше захотел таким образом передавать их разговор, как они его вели на самом деле. Поэтому на бумаге лучше беседу изложить гладко, как будто обоим говорившим были полностью понятны все употреблявшиеся выражения.

— Разве ты знаешь о том, что он мне обещал?

— Мне так кажется. Разве он не говорил, что хочет сделать тебя богатой?

— Да. Он полагает, что очень скоро получит с рудника миллион. Потом я должна буду стать его женой, я буду обладать бриллиантами, жемчугами и другими дорогими украшениями, у меня будет замок в Соноре и дворец в Сан-Франциско.

— У тебя не будет ни драгоценных камней, ни золота, ни замка, ни дворца, потому что он хотя и заработает много денег, но не сможет ими распоряжаться по своему усмотрению.

— Это почему же?

— Это — тайна юма. Но даже если бы все произошло так, как ему бы хотелось, тебе бы он ничего не дал из этих богатств. Ты — единственный цветок в округе, поэтому он тебя и добивается, пока ты единственный цветок. Когда же позднее появятся другие, он тебя бросит.

— Пусть только попробует! Тогда я отомщу и расскажу обо всем, что он здесь совершил!

— Ты не сможешь этого сделать. Если Цветок увянет и попытается стать опасным, его здесь попросту растопчут, вместо того, чтобы отпустить на свободу. Поверь мне, что при нем ни одна из твоих надежд не сбудется!

— Ты говоришь это, потому что тоже хочешь обладать мною. Докажи свои слова!

— Хитрый Змей сможет доказать все, о чем он рассказал. Скажи мне, почему ты согласилась, чтобы твой отец пошел вместе со всеми в шахту?

— Потому что отец не должен будет трудиться, он станет надсмотрщиком и получит кучу денег.

— Он связан, как и все остальные, должен будет работать наравне с другими и даже пищу будет получать нисколько не лучше. Я знаю, что ему обещали, будто время от времени он сможет выходить на поверхность, чтобы увидеть тебя и подышать свежим воздухом, но это обещание никогда не будет осуществлено.

— Я заставлю Мелтона сдержать обещание!

— Не надейся на это! На такого человека не смогут повлиять и тысяча прекраснейших скво всей земли. Вырази-ка желание увидеть своего отца! Мелтон его не выполнит.

— Тогда я уйду и донесу на него!

— Попытайся сделать это, — с коротким смешком сказал краснокожий. — Тогда Мелтон запрет и тебя. И через короткое время твоя красота исчезнет, а твое тело сожрут ядовитые пары ртути. Я еще раз повторяю, что он — подлый обманщик. Но мое сердце расположено к тебе. То, что он предлагает только для видимости, я тебе обещаю на самом деле. Он только собирается разбогатеть, но я буду богаче, много богаче Мелтона.

— Индеец — и богач! Странное сочетание! — рассмеялась она.

— Ты в этом сомневаешься? Мы ведь настоящие хозяева той земли, которую у нас отняли белые. При той жизни, которую ведем мы, нам не надо ни золота, ни серебра. Мы знаем, где их можно найти в горах в большом количестве, но никогда не скажем об этом бледнолицым, хотя нам нет никакой нужды ни в золоте, ни в серебре. Но если Белый Цветок захочет прийти в мою палатку и стать моей скво, она получит столько золота и серебра, сколько захочет, и я дам ей все, что обещал Мелтон. А он этого никогда не даст.