— Утрись рукавом, — советует он.

Она послушно утирается рукавом. Делает долгий вдох через нос.

— Ты… — начинает он.

Но она качает головой, словно прося ничего больше не говорить. Нужно выбросить из головы этот свет. Ей надо думать о том, что может быть на той ксерокопии, о том, как ей придется сидеть на матраце, чтобы делать домашнюю работу, о тете — от этих мыслей слезы наверняка остановятся.

— Линда, — произносит Томас, беря ее за руку.

Она сжимает его руку, вонзая в нее ногти, будто вот-вот упадет. Он делает движение, чтобы поцеловать ее, но она отворачивает голову. Его губы лишь задевают край ее рта.

— Я не могу, — говорит она.

Он отпускает ее руку. Отодвигается от нее на дюйм или два. Вытряхивает из пачки сигарету и закуривает.

— Ты мне нравишься, Томас. — Линда, уже сожалеет о том, что обидела его.

Он кривит рот и кивает, будто говоря, что не верит ни слову:

— Кажется, тебе во мне ничего не нравится.

— Просто… — начинает она.

— Просто что? — невыразительно спрашивает он.

— Есть вещи, которых ты обо мне не знаешь.

— Так расскажи.

— Не могу.

— Почему?

— Не могу.

— Нет такого, чего бы я тебе не рассказал. — В голосе Томаса слышится обида.

— Знаю, — говорит она, думая, правда ли это. У каждого есть что-то личное, смущающие моменты, которые человек держит при себе.

Она вздрагивает.

— Давай не будем, ладно?

В темной машине, стоящей на пляже через пару дней после этого разговора, все почти точно так же. Они слышат прибой, но не видят его. Окна запотели от дыхания, от их разговоров. Линда замечает, что на ветровом стекле образовалась изморозь, на которой она может написать свое имя.

Она смотрит на полоску ржавчины в том месте, где откидной верх соприкасается с корпусом машины.

— Ну, так куда ты будешь подавать заявление? — спрашивает Томас.

— Заявление?

— В колледж. Ты умная. Ты должна понимать, что можешь поступить куда угодно.

— У нее вокруг шеи намотан клетчатый шарф. Сейчас не так уж поздно, только семь часов. В это время она должна находиться в библиотеке, а он — на тренировке по хоккею.

— Не знаю, — говорит она. — Я думала о школе секретарей.

— Господи Боже, Линда.

— Мне нужно найти работу.

— Так поступай в колледж и найди лучшую работу.

— Может возникнуть проблема с оплатой.

— Есть стипендии.

Ей не хочется разговаривать об этом. На ней розовая шерстяная кофта, шерстяная юбка в тон и одна из белых блузок Эйлин. Она начала расчесывать волосы на прямой пробор, и они локонами падают с обеих сторон. Ей нравится, как волосы закрывают лицо, когда она наклоняется.

Томас выглядывает из окна машины, разозлившись на нее.

— Тебе нужно преодолеть этот… комплекс неполноценности, — произносит он.

Она соскребывает ногтем какое-то пятнышко на юбке. Линда в нейлоновых чулках, но ноги мерзнут. В «скайларке» куча дыр, сквозь которые просачивается холод.

— Томас, если я тебе расскажу все, ты уже никогда не сможешь думать обо мне, как прежде, — наконец выговаривает она.

— Это все гребаная фигня.

Линда никогда не слышала, чтобы он употреблял такие слова.

Томас долго молчит и дышит так, что ветровое стекло начинает очищаться. Она уже может различить коттедж в пятидесяти футах перед ними. Он выглядит одиноким и холодным. Линде хотелось бы открыть дверь, включить свет, зажечь огонь, вытряхнуть в доме постельное белье. Сварить кастрюлю супа. Ей хочется иметь свой дом.

Если бы она могла иметь свой дом!

Ей становится жарко в кофте.

— У моей тети был любовник, — начинает она как раз в тот момент, когда Томас наклоняется, чтобы поцеловать ее. Она сжимает кулаки на красных кожаных сиденьях.

Его рот осторожно прикасается к ее губам. Она чувствует его верхнюю губу, полноту нижней. Он кладет руку ей на щеку.

Она смущается и опускает глаза. Он следит за ее взглядом и видит сжатые кулаки.

— Не бойся меня, — успокаивает он ее.

Линда медленно разжимает руки. Она чувствует запах его дыхания и пота, уникальный и узнаваемый, как отпечатки пальцев.

Томас поворачивается на сиденье, куртка цепляется за руль. Он прижимает губы к ее рту, и она чувствует его пальцы у себя на ключице. Вопреки себе она вздрагивает.

Он убирает руку.

— Прости, — говорит она.

Он притягивает ее голову к своему плечу.

— Так что насчет любовника? — спрашивает Томас.

— Он ушел.

Они продвигаются крошечными шажками, как боязливый пловец может входить в студеный океан, дюйм за дюймом, привыкая к обжигающему холоду. Прежде у Линды не было случая узнать, как это может быть тяжело; не было необходимости представлять физическую близость с парнем.

Разум ее спокоен, но вздрагивает тело, словно у него другие, свои собственные воспоминания. Другой парень мог бы посмеяться над ней или бросить, сочтя безнадежной, не стоящей его усилий. Либо мог быть настойчивым, так что ей пришлось бы стиснуть зубы и думать о чем-то постороннем, навсегда забыв о наслаждении. Но Томас не торопит ее.

Однажды ноябрьским утром тетя говорит Линде:

— Ты должна найти работу. Эйлин работает. Томми и Майкл работают. Пэтти работает. Ты хочешь одеваться, значит, должна найти работу.

Бродя по городу, Линда встречала несколько предложений работы: в магазине уцененных ювелирных изделий, в прачечной самообслуживания, в кегельбане, в фотографической студии. В конце концов она устраивается в кафе официанткой. Линда носит серую униформу из синтетического материала, который хрустит, когда она садится. У платья короткие цельнокроеные рукава, белый воротничок и глубокие карманы для чаевых.

В удачный вечер она возвращается домой с пятнадцатью долларами монетами. Это кажется целым состоянием. Ей нравится выходить из кафе, засунув руки в карманы, чтобы нащупывать деньги.

Линда — хорошая официантка, очень расторопная и сообразительная. Хозяин — попивающий виски из бокала для сока, когда думает, что никто не видит (однажды он пытается прижать ее к холодильнику и поцеловать), — в редкие трезвые минуты говорит ей, что она лучшая официантка, которая когда-либо у него была.

Это кафе — популярное место. Некоторые школьники бывают тут регулярно. Донни Т. каждый день сидит здесь на одном и том же месте и, кажется, находится в центре внимания. Кроме того, похоже, что он злопамятный.

— Наша олимпийская надежда, — ухмыляется он, когда Линда достает свой блокнот. У него похотливый взгляд и хитрая усмешка. Он мог бы считаться симпатичным, если бы не желтые зубы.

— Вишневую коку и картошку, — заказывает белокурый Эдди Гэррити, такой тощий, что почти потерялся внутри своей кожаной куртки, — как она замечает, точной копии куртки Донни Т.

— Сколько заходов сегодня? — спрашивает Донни Т., едва подавливая смешок.

— Оставь ее в покое, — говорит Эдди чуть слышно.

Донни Т. поворачивается на своем сиденье.

— Эй ты, таракан, если мне понадобится твой совет, я спрошу.

— Будешь что-нибудь есть? — невозмутимо спрашивает Линда

— Только тебя. — Донни Т. тут же поднимает руки вверх, словно защищаясь: «ШУТКА. ШУТКА». Он смеется. — Два чизбургера. Картошку. Шоколадный коктейль. Только не надо мне делать этого вашего жиденького пойла. Я люблю, когда много мороженого.

Линда смотрит поверх головы Донни Т. на следующий столик, где у какого-то мужчины проблемы с портфелем: один замок постоянно открывается, когда он пытается закрыть его. Линда наблюдает, как он возится с замком и затем, словно признав поражение, кладет портфель на стул. Мужчина кажется ей знакомым, и она думает, что, возможно, знает его. Ему двадцать два или двадцать три года, прикидывает она, и он симпатичный, в пиджаке и галстуке. Ей интересно, кем он работает. Коммивояжером? Учителем?