«Хорошая погода для сушки». Фраза — как трубный зов. Сырое белье, которое в подвале никогда полностью не высыхает, развешивают на веревках, закрепляя деревянными прищепками, оно заворачивается на ветру и пахнет солнцем, когда его заносят внутрь в плетеных корзинах.

Возвращаясь после занятий, огибая угол дома, Линда видит выстиранное белье на веревке: целые акры белых и цветных фигур, движущихся на ветру. От этого захватывает дух — от вида всего этого белья. Это похоже на поля хрустящих цветов, на странный, зачаровывающий посев. Окровавленные простыни чисты, тяготы труда забыты, пятна всей этой похоти смыты. Рубашки наполняются воздухом и движутся, так что она может поверить, будто в них кто-то есть. Комбинезоны выбрасывают сильные ноги, ночные сорочки соблазнительно шевелятся в воздухе. Рубашки раздуваются, хлопают и словно живут собственной жизнью, не обращая внимания ни на своих владельцев, ни на девочек.

Дом называется «Магдалина», как и все заведения подобного рода, куда отправляют оступившихся девочек за грехи — совершенные и воображаемые. Разница, похоже, очень маленькая: родители хотят, чтобы они были здесь, и платят за это. Страховые деньги, которые нигде больше использовать нельзя, отсылаются банком для оплаты счетов Линды Фэллон.

Иногда монахини называют свой дом школой-интернатом для молодых католичек. Но это никого не может обмануть.

Порой одна из девочек убегает, и кто может сказать, куда она делась? Другие девочки рожают, и детей у них забирают. Изредка семья, чье белье неоднократно стирала и доставляла какая-то девочка, просит ее жить у них.

С Линдой ничего такого не происходит.

У нее и желания нет убегать. Она не видит в этом смысла. В школе тяжело, но ей нравится вид белья на веревке.

Она научилась рассчитывать на шум белья, прибой, главный выходи на монахиню, которая ее поддерживает.

Поначалу от тети приходят письма. Грубые послания со сводками новостей, просто короткие записки о том, что не произошло ничего серьезного. Однако за месяц до того, как Линде исполняется семнадцать, в дом для оступившихся девочек приходит письмо другого рода. Линда Фэллон должна вернуться домой. Она протестует, говорит монахиням, что у нее нет дома, что там она будет чужим человеком, что ей осталось меньше года до окончания католической школы для девочек. Сестры безучастно смотрят на нее.

Ты должна ехать, говорят они, сверяясь со своей бухгалтерией. Деньги закончились.

О матери у Линды сохранились только смутные воспоминания, а об отце — вообще никаких. У матери, она в этом уверена, были длинные темные волосы, уложенные волнами. Когда мать смеялась, то прикрывала рот рукой. Она носила облегающие шерстяные платья, драгоценные камни на шее или была женщиной в шубе, держащей за руку маленькую девочку, когда они гуляли по улице. У нее изящные коричневые туфли-лодочки и очень маленькие ступни.

На фотографиях отец высокий и, несмотря на кривые зубы, чем-то похожий на кинозвезду. Скажем, на Лесли Говарда [55]. На фотографиях отец всегда в мягкой фетровой шляпе и улыбается.

Наверху, в спальнях дома для сбившихся с пути девочек, Линда плачет вместе с другими девочками, которые здесь живут. Истерично, как обычно плачут девочки-подростки, с которыми случилась беда. Она обещает писать и мужественно улыбается сквозь слезы, как это делали героини тех редких, поднимающих настроение фильмов, которые им разрешали смотреть.

Приехав домой, Линда обнаруживает, что любовник тети ушел к другой женщине, бросив тетю с ее шестью детьми от неудачного брака. В результате такого предательства тетя и двоюродные братья и сестры были вынуждены переезжать во все меньшие квартиры. Так что, когда Линда возвращается, ее тетя с детьми живет на верхнем этаже трехэтажного дома в неприглядном районе рабочего поселка.

Квартира, куда приезжает Линда, — это лабиринт крошечных комнат, пропахших детским маслом «Джонсон» и луком. Она живет в одной комнате с двумя двоюродными сестрами, Пэтти и Эрин, которых она не видела больше трех лет, и те сейчас едва ее помнят. Линда будет носить одежду Эйлин, приказывает тетя; денег на новую одежду нет. Однако одежда, которая когда-то была впору Эйлин, уехавшей искать удачи в Нью-Йорк, Линде немного мала, потому что она выше Эйлин. Эта одежда — юбки, такие короткие, что в них вряд ли пустят в школу, и тесные свитера с вырезом. Линда годами носила униформу, и поэтому одежда кажется ей непривычной и странно волнующей, будто в ней она может стать другим человеком.

Слово «шлюха» все еще отражается слабым эхом от стен. Линда пользуется помадами ярких тонов, которые ей дает Пэтти, и учится взбивать волосы.

Двоюродные братья и сестры относятся к Линде по-разному — одни враждебно, другие заботливо. Они понимают, что она ущербна, хотя не знают и никогда не узнают, за какое конкретно преступление она была изгнана. Это тайна тети и Линды.

Тете сейчас невообразимые пятьдесят лет. У нее похожая на бумагу кожа с веером морщин, тронутые сединой брови. Ее рот взялся складками, верхняя губа сморщилась. Чтобы выглядеть моложе, тетя красила волосы в светлый тон, в результате чего образовался странный сплав медно-золотистого цвета с темно-серебристым у корней. Однако, несмотря на разницу в возрасте, Линда замечает, что при определенном освещении она похожа на тетю. Более того, она больше походит на тетю, чем некоторые двоюродные братья и сестры, — внутренняя связь, которая ни одну особенно не радует.

Тетя каждый день посещает мессу. Ее требник лежит на подлокотнике дивана в комнате-берлоге, как бомба, которая вот-вот взорвется литургией и зловещими предсказаниями последствий греха.

Линда начинает свой последний учебный год в бесплатной средней школе в первую неделю октября. На ней темно-серая юбка и белая блузка Эйлин, но она отвергла предложение Пэтти покрасить ногти, потому что стесняется своих рук.

Школа расположена на самом конце длинного полуострова. С первого взгляда она напоминает тюрьму. Низкое кирпичное здание с плоской крышей окружено сетчатым ограждением, чтобы учащиеся не подходили к воде. Деревьев нет, а есть только асфальтированная автостоянка. Здание такое, что навевает мысли о часовых на башнях.

Средняя школа имеет мало общего со своим окружением, будто намеренно игнорирует его. Именно в это октябрьское утро океан ослепляет своим блеском, а небо безукоризненно синего цвета. Вдали Линда видит Бостон. Школа, как и сам рабочий поселок, кажется какой-то аномалией: будто поселок перенесли на место, которое, сложись все иначе, могло бы стать южным районом Бостона с самым дорогим жильем.

Стекла окон в школе, мутные от морской соли, защищены проволочной сеткой, чтобы чайки, которые периодически пытаются разбить стекло, не проникли внутрь. Они хотят полакомиться завтраком учеников. Одно из главных школьных правил гласит: никогда не кормить чаек.

Братья и сестры оказались довольно болтливыми, и слухи о Линде распространились еще до того, как та пришла сюда. Заместитель директора школы подозрительно оглядел ее, уже отмечая нарушения. «Избавьтесь от этой юбки», — заявил он.

И тем самым поставил Линду на место. На тот случай, если ей что-то взбредет в голову.

Линда идет по коридорам и останавливается перед оранжевой дверью с узким окошком. Сквозь стекло она видит преподавателя и группу учеников — парней в красочных спортивных рубашках, девушек с завитыми волосами. Когда она открывает дверь, преподаватель замолкает. Лица учеников — словно расплывчатые пятна. Долго стоит тишина, дольше, чем следовало бы, — кажется, она тянется вечность. Учитель, в очках с черной оправой, спрашивает ее имя.