Вот еще один африканский опыт, который, как он сразу понял, описать будет невозможно.
Через некоторое время Мэри встала и, извинившись, объяснила, что ей нужно покормить ребенка. Ндегва засмеялся и добавил:
— У нее сейчас такая большая грудь, что Мэри напоминает согнутое дерево.
Прощания заняли не меньше часа.
— Ну, теперь вы знаете, где нас найти, так что приезжайте еще, — напутствовал Ндегва Томаса, когда тот уезжал.
— Да, спасибо.
— Не пропадайте.
— Ладно.
— В следующий раз зарежем двух козлов.
— Прекрасно, — ответил Томас.
— И когда вас арестуют? — спросил Томас у Ндегвы в кафе.
— Через неделю? Через две недели? Через пять дней? Не знаю. — При этих словах Ндегва взмахивал кистью руки.
— Стоит ли стихотворение того, чтобы за него умереть?
Ндегва облизал губы.
— Я служу своего рода символом для многих таких, как я. Я буду лучшим символом, если меня арестуют, чем если убегу, и мой народ сможет слышать, читать обо мне.
Томас кивнул, пытаясь понять этот политический акт. Понять логику человека, который ради политической идеи ставит себя и свою семью под угрозу. На протяжении истории за идеи погибло огромное число людей. А он не мог придумать ни одной идеи, за которую стоило бы умереть.
Ему хотелось сказать Ндегве, что его произведения слишком хороши, что не нужно ими жертвовать во имя политики. Но кто он такой, чтобы советовать? В стране, где столько страдания, кто может позволить себе роскошь заниматься искусством?
— Оставайтесь у нас с Региной, — предложил Томас. — Вас никогда не станут искать в Карен.
— Посмотрим, — сказал Ндегва. Ответ, который ни к чему не обязывал. Зато он связал себя обязательствами в другом. И фактически уже был арестован.
Здоровяк встал. Потрясенный Томас поднялся вместе с ним. Он чувствовал себя беспомощным.
— Скажите, что я могу сделать? — спросил Томас.
Ндегва посмотрел в сторону и снова на Томаса.
— Съездить и навестить мою жену.
— Да, — произнес Томас. — Конечно.
— Вы мне это обещаете?
— Да. — И не было ли то, что увидел он в лице Ндегвы, мельчайшим проблеском страха?
Томас расплатился за пиво и вышел из «Колючего дерева», ощущая головокружение и дезориентацию. Это могло быть от пива или от пустого желудка. Или от новостей Ндегвы. К нему подошел мужчина — совершенно голый, если не считать бумажного пакета. В пакете были сделаны разрезы для ног, и мужчина придерживал его, зажав руками разрезанные концы по бокам. Он выглядел так, словно был в подгузнике. У мужчины были грязные волосы с запутавшимися в них разноцветными нитками. Он остановился перед Томасом — американцем, простаком, легкой добычей. Томас выложил содержимое своих карманов в мешочек, висевший на шее у мужчины.
Ему нужно было найти Регину.
Он прошел улицу, которая вела к отелю «Глория», где они с Региной провели свою первую ночь в этой стране, не зная, что это бордель. Раковина была забита чем-то коричневым, и проверять, что это такое, ему не хотелось; проснулись они все в блохах. Сейчас мимо него проходила женщина с ребенком на спине, глаза которого были облеплены мухами. Томасу хотелось выпить воды. Краски казались сейчас более яркими, кричащими, звуки более громкими и сочными, чем час назад. Он вспомнил, как впервые увидел длинную красную вереницу блестящих муравьев и как слишком поздно понял, что они ползут вверх по его ноге. В Джил-Джиле голая женщина лежала на асфальте, покрывающем двор. Голые люди свисали с зарешеченных окон. Он сплюнул под ноги. Почему в этой стране столько людей без одежды? Перед правым глазом начали появляться сотни ярких движущихся точек. Только бы не мигрень, подумал он, только не сейчас. «ШКОЛЬНИЦА УМЕРЛА В РЕЗУЛЬТАТЕ ОБРЕЗАНИЯ». Он вспомнил ночной экспресс в Момбасу, сексуально возбуждающий ритм рельсов. Они с Региной спали вместе на узкой полке, и между ними была нежная ночь, своего рода перемирие. Он читал тогда роман Э. М. Форстера «Морис» [23]. Куда подевалась эта книга? Ему захотелось перечитать ее. Кенийцы ненавидели гомосексуалистов, никогда о них не говорили, будто они вовсе не существовали. Приезжает Рич, и, возможно, Томас даст ему пожевать эти веточки. Что там написала мать? Газопровод был в ужасном состоянии. «ОБЕЗГЛАВЛЕНЫ ТРИ АМЕРИКАНЦА». Будет ли машина на месте? Или он недостаточно заплатил? На улице продавали горшки и одежду. На витрине была реклама «Квизинарта» [24]. Регина, должно быть, уже серьезно беспокоится. Вчера в «Норфолке» он ел гренки с сыром и до сих пор чувствовал их вкус. На самом деле он чувствовал вкус «Таскера». Слова. Они преследовали его по ночам. Однажды мимо него прошли двадцать львов. Он стоял, оцепенев, рядом с машиной, не в силах даже открыть дверь, чтобы влезть внутрь. Они ехали тогда в Кикорок [25]с подсевшей батареей и четырьмя «лысыми» покрышками. Рычаг передач отвалился у него в руке. В другой раз, во время сафари, когда все ушли из лагеря, он остался писать. На него напали бабуины, и ему пришлось отбиваться деревянной ложкой и металлическим горшком. «КОЛДУН АРЕСТОВАН ЗА ВЛИЯНИЕ НА РЕЗУЛЬТАТ МАТЧА ПО РЕГБИ». «ЧЕЛОВЕК ПОПАЛ В КАПКАН ДЛЯ ЗЕБРЫ». На приеме в посольстве женщина в белом костюме приняла его за шпиона. Воздух в Карен имел привкус шампанского. На холмах Нгонг он был еще лучше. Томас тосковал по их прохладе, их зелени. Он прислонился головой к стене какого-то здания, но горячий шершавый цемент не успокаивал. У Регины в сумочке должно быть лекарство. Ему бы только добраться до тихой комнаты. Томас вспомнил пещеру с тысячами летучих мышей над головой и то, как Регина в ужасе упала на колени. Он умолял ее двигаться, но в результате ему самому пришлось вытаскивать ее наружу. «У меня все в порядке. У меня не бывает неудач». Шутка, которую не следует принимать за правду. Еще какие бывают неудачи у Ндегвы! «ДОЖДИ ПРИНЕСЛИ ОПУСТОШЕНИЕ». «НЕУХОЖЕННЫЕ ДОМА СНЕСЕНЫ БУЛЬДОЗЕРОМ». «ОБНАРУЖЕНА МАШИНА СКОРОЙ ПОМОЩИ СО СЛОНОВОЙ КОСТЬЮ». Поначалу Регина будет в ярости, оттого что ее заставили столько ждать. Но она смягчится, когда увидит, что у него мигрень.
На рынке он дал глазам привыкнуть к полумраку. Сейчас вонь была еще хуже, и он старался дышать ртом. Люди и ларьки на рынке приняли неясные очертания, словно стали проявляться изображения на фотографиях. Он увидел женщину в канге, ткань плотно оборачивала ее бедра. У нее были восхитительные крепкие ягодицы. Ндегва тогда смотрел на африканских женщин, а вот он, Томас, обращает сейчас внимание на узкую талию белой женщины и то, как ее хлопчатобумажная блузка пузырилась над кангой. И тут ему так сдавило грудь, что он был вынужден глотнуть зловонного воздуха.
«Это невозможно», — подумал он. Как только понял, что возможно.
Боль осталась, но в голове прояснилось. Нарушенное зрение восстанавливалось. Она стояла к нему спиной, своей длинной стройной спиной. На руке корзина. Она слегка нагнулась к лотку с ананасами, проверяя их спелость. Длинный ряд серебряных браслетов на правой руке позвякивал, когда она шевелила рукой. Ее ноги были обнажены от середины икры до ступней. Он посмотрел на стройные загорелые ноги, пыльные пятки, кожаные сандалии, довольно сильно поношенные. Возможно, он ошибся? Невозможно. Здесь он ошибиться не мог. Волосы — просто чудо, светлее, чем он помнил. Завязаны в свободный узел на затылке.
Теперь женщина расплачивалась за ананас. Она повернулась и двинулась в его направлении. Какое-то мгновение она выглядела забавно, с соломенной корзиной в одной руке и кошельком в другой. Ее лицо похудело, было не таким округлым, каким он помнил. Даже в полумраке рынка Томас видел золотой крест. Он услышал сдавленный возглас изумления.
