«Мне доставляет огромное удовольствие сообщить Вам, что, по моему представлению, Его Величество милостиво согласился на присвоение Вам с 1 сентября звания фельдмаршала, признав тем самым Ваши выдающиеся заслуги в незабываемой и, может быть, решающей битве во Франции, которой Вы лично руководили».
Позже сэр Ален Лассельс, тогдашний личный секретарь короля, рассказал мне следующую историю о том, в каких обстоятельствах был подписан указ о присвоении мне звания фельдмаршала. В конце августа премьер-министр вернулся из Италии, и доктора уложили его в постель, поскольку у него повысилась температура до 39,4 градуса. Утром 31 августа король в сопровождении сэра Алена Лассельса приехал во флигель в Сториз-Гейт, где лежал премьер-министр, и нашел его в отличном настроении, одетым в роскошный бледно-голубой халат восточного покроя. Премьер-министр подал королю уже приготовленное представление и попросил тут же подписать его — что король и сделал, использовав в качестве стола подушку. Интересно было бы узнать, случалось ли ранее, чтобы британский генерал был произведен в фельдмаршалы в разгар боев, а постановление об этом монарх подписывал бы на подушке премьер-министра?
Уже второй раз за время войны я получал повышение во время боевых действий. Би-би-си сообщила об этом в выпуске новостей на следующее утро. Очень характерно, что сразу же после этого Эйзенхауэр направил мне телеграмму с искренними и горячими поздравлениями.
Чем больше я размышлял над тем, что мы готовились предпринять, тем больше убеждался в том, что это неправильно. Британская экономика и ситуация с людскими ресурсами требовали победы в 1944 году — никак не позже. Война ложилась тяжелым бременем и на население Великобритании; мы должны были завершить [284] ее как можно скорее. Наше «должны» отличалось от «должны» американского: разница заключалась как в степени срочности, так и в самой доктрине. Американские генералы не понимали этого — на территории их страны никогда не велись войны. Почему мы должны были отказываться от всего в угоду американскому общественному мнению и американским предвыборным интересам (1944 год был в США годом президентских выборов)? Стратегия, которую нам предлагалось принять, означала бы большие потери убитыми и ранеными. Развертывание армий по широкому фронту производилось вовсе не в интересах безопасности; наш южный фланг был вполне надежен, и его можно было удерживать практически силами одной авиации, с небольшой наземной поддержкой. Если «Драгун» чего и добился, то хотя бы этого. В моих предложениях не было ничего рискованного. И мой план давал единственную возможность быстро довести войну до конца.
Мой офицер связи в штабе Бредли сообщал мне, что американские силы на моем правом фланге не получили приоритета в снабжении. План Эйзенхауэра по осуществлению двух прорывов (одного на Рур, другого на Саар) предполагал разделение всего — войск, авиации, снабжения, транспорта, подвижного состава и т. д. Мы отказывались от принципа сосредоточения усилий.
Штаб Эйзенхауэра размещался в Гранвилле, на западной стороне Шербурского полуострова. Может быть, это место подходило для Верховного главнокомандующего, но оно было совершенно бесполезным для командующего наземными силами, которому надлежало держать руку на пульсе своих войск и принимать быстрые решения в постоянно меняющейся обстановке. Он находился более чем в четырехстах милях за линией фронта. Более того, у него разболелось колено, и он лежал. Между его штабом, штабом Бредли и мной не было ни телефонного сообщения, ни связи по радио. По сути дела, в первые дни сентября он, насколько я мог видеть, не имел никакой связи с войсками, ведущими наземные операции.
Я решил еще раз обратиться к Эйзенхауэру и попытаться добиться принятия разумного плана. 4 сентября, в тот день, когда мы заняли Антверпен и Лувен, я направил ему следующее послание: [285]
«Хотелось бы представить Вам некоторые аспекты будущей операции и изложить свою точку зрения. 1. Считаю, что в настоящее время мы достигли стадии, когда одно по-настоящему мощное и решительное наступление на Берлин вполне может увенчаться успехом и, таким образом, положить конец войне с Германией. 2. У нас недостаточно ресурсов для осуществления двух мощных прорывов. 3. Выбранное направление наступления необходимо подкрепить всеми имеющимися ресурсами без ограничений, а любая другая операция должна проводиться максимально эффективно в опоре на оставшиеся ресурсы. 4. Существует только два возможных направления для наступления: один через Рур, другой — через Саар. 5. Я считаю, что наилучшие и скорейшие результаты принесет наступление на северном направлении, через Рур. 6. Фактор времени играет жизненно важную роль, и решение о направлении прорыва должно быть принято незамедлительно, после чего следует приступить к осуществлению п. 3. 7. Если мы попытаемся принять компромиссное решение при выборе направления, ни одно из наступлений не будет достаточно мощным, и тем самым мы затянем войну. 8. Я считаю проблему в вышеизложенном виде очень простой и ясной. 9. Ввиду жизненной важности этого дела я уверен, что Вы согласитесь с необходимостью скорейшего принятия решения по вышеприведенным вопросам. Если Вы собираетесь в наши края, может быть, Вы заедете, чтобы обсудить их. Если это так, то с радостью пообедаю с Вами завтра. Не думаю, что сам я могу сейчас оставить район боевых действий».
Фактически на тот момент мы уже почти упустили время. Уже началось наступление на Саар, а Паттону выделили необходимые ресурсы для наступления на Мец. На моем правом фланге 1-я американская армия оказалась вынужденной прикрывать продвижение Паттона, и в результате не могла поддерживать мои операции, как ей было приказано. Но, если бы нам удалось быстро принять какое-то решение, что-то еще можно было бы спасти. [286]
Эйзенхауэр получил мое послание 5 сентября. В тот же день в 7.45 утра он направил мне ответ. Связь с его передовым штабом в Гранвилле работала так плохо, что этот ответ пришел двумя частями. Сначала, в 9 часов утра 7 сентября, пришли пп. 3 и 4, а пп. 1 и 2 дошли до меня в 10.15 утра 9 сентября. Я привожу текст послания полностью, после того как все части собрали воедино:
«1-я часть (получена в 10.15 9 сентября 1944 г.) 1. Полностью принимая Вашу концепцию мощного и решительного наступления на Берлин, я не согласен с тем, что мы должны начать его немедленно, отказавшись от всех прочих маневров. 2. Основные силы немецкой армии, находившиеся на Западном фронте, разгромлены. Следует немедленно воспользоваться достигнутыми успехами и быстро прорвать линию Зигфрида, широким фронтом форсировать Рейн и занять Саар и Рур. Я собираюсь сделать это как можно скорее. Это позволит нам прочно закрепиться в двух главных промышленных районах Германии и в значительной мере разрушит ее возможности вести войну, какой бы дальнейший ход ни приняли события. Это также поможет отрезать силы, отступающие сейчас из юго-восточной части Франции. Более того, это обеспечит нам свободу действий на любом направлении и заставит противника рассредоточить по широкому фронту все силы, которые он сможет собрать для защиты на западном направлении. 2-я часть (получена в 9.00 7 сентября 1944 г.) 3. Продвигаясь вперед, мы откроем порты Гавра и Антверпена, необходимые для поддержки мощного наступления в глубь Германии. Никакая перегруппировка ресурсов, имеющихся у нас в настоящее время, не обеспечит адекватную поддержку наступлению на Берлин. 4. Я намерен занять прежде всего Саар и Рур, и к тому времени, когда мы осуществим это, Гавр и Антверпен окажутся в состоянии поддерживать одно или оба наступления, о которых Вы пишете. В этой связи я всегда отдавал и по-прежнему отдаю приоритет Руру (повторяю — Руру) и северному направлению наступления, о чем говорится в моей вчерашней директиве, разминувшейся [287] с вашей телеграммой. Локомотивы и подвижной состав перемещаются в соответствии с этим приоритетным направлением, чтобы поддержать темп наступления ваших войск, а также войск Бредли к северо-востоку от Арденн. Пожалуйста, сообщите мне немедленно, что еще нужно Вам для этого наступления».
