Британцы и канадцы 68 000

Американцы 102 000

170 000

В это время у нас во Франции было 37 дивизий, в том числе:

в 12-й (американской) группе армий 21

в 21-й группе армий 16

Мои критики в штабе Верховного главнокомандования, безусловно, пользовались этими различиями в наших военных мировоззрениях, чтобы сеять смуту, и я всегда считал, что именно они убедили Эйзенхауэра пожаловаться 26 июля премьер-министру, что 2-я армия сражается не так, как ей подобает. Эти действия сослужили самую скверную службу союзническому делу. И самое обидное в том, что никакой нужды в них не было — победа уже приближалась, и через несколько дней мы полностью обеспечили ее. Ссоре, начатой таким образом в Нормандии, предстояло разрастись до размеров настоящей бури, которая временами угрожала потопить корабль союзников.

Можно сказать, что битва за Нормандию закончилась 19 августа, потому что именно в этот день мы окончательно разгромили остатки сил противника, окруженные в котле к востоку от Мортена. Одержанная победа была окончательной, полной и [275] решительной. В следующей таблице приводятся потери противника в ходе операции.

Потери противника: Нормандская операция 6 июня — 19 августа 1944 г.

Командующие армиями Убиты или взяты в плен 20

Командующие корпусами

Командующие дивизиями

Командующие армиями (Роммель, Хауссер) Ранены 2

Главнокомандующие (фон Рундштедт, фон Клюге) Смещены 2

Дивизии (уничтожены или понесли большие потери) Около 40

Общие потери противника оценить трудно. Вероятно, около 300 000, но, некоторым немецким официальным источникам, общая цифра потерь составляет менее 200 000.

Орудия (захвачены или уничтожены) Более 3000

Танки (уничтожены) Более 1000

Я не хочу заканчивать эту главу на горькой ноте. В Нормандии мне предъявляли много обвинений. Может быть, самым интересным из них стало официальное обвинение меня одним из офицеров моего тактического штаба не только в попустительстве мародерству, но в непосредственном участии в нем. Вот как было дело.

В конце июля в Имперский генеральный штаб поступило письмо из министерства иностранных дел, в котором обращалось внимание на возмутительные случаи мародерства британских солдат в Нормандии, ставшие известными благодаря частным источникам. Ввиду жалоб со стороны французов МИД настоятельно требовал расследования случившегося. Я тут же связался [276] с г-ном Куле, представителем генерала де Голля в наших войсках, и получил от него информацию, что никаких жалоб не поступало и я могу быть уверен, что выдвинутые обвинения необоснованны. Но дым без огня бывает редко, и мне стало ясно, что сплетни распространяются в Лондоне неким полковником, которого я уволил из своего тактического штаба. В начале июля один из моих адъютантов гонял свинью местного фермера, а потом пристрелил из револьвера — она носилась вокруг моего лагеря, а поймать ее не удавалось. Полковник разобрался с этой историей, фермеру заплатили за свинью, и солдаты ее съели.

Позже тот же полковник обвинил нескольких других моих офицеров связи в том, что они собирали продовольствие в поездках по передовой: крестьяне бросили свои фермы, и вся местность кишела бегавшими на свободе курами, кроликами и так далее.

Полковник приходил ко мне по этому поводу. Я ничего не знал о таких случаях и попросил рассказать подробности. Поскольку это происходило в очень сложный момент сражения, я в конце концов сказал полковнику, что ему следует обсудить проблему с начальником штаба. Тогда он начал спорить со мной и заявил, что я потворствую подобным действиям своего персонала и даже готов сам принять в них участие. Это было уже чересчур. Я позвонил своему начальнику штаба и сказал, что полковника следует немедленно убрать из тактического штаба. Что и было сделано. После его возвращения в Лондон в конце июля пошли сплетни, а сам полковник написал письменный рапорт в военное министерство.

После войны, став начальником Имперского генштаба, я прочел материалы по делу, собранные в министерстве. Наверное, впервые в истории войн один из офицеров штаба обвинил в мародерстве полевого главнокомандующего. Но, без сомнения, военному министерству и без этого было чем заняться. [277]

К середине августа 1944 года положение немцев во Франции было отчаянным.

25 августа пал Париж, и в вышедшей на следующий день сводке штаба Верховного главнокомандования говорилось:

«После двух с половиной месяцев ожесточенных боев, завершившихся для немцев кровавой баней, превосходившей даже их экстравагантные вкусы, окончание войны в Европе стало близким, почти осязаемым. Немецкие силы на западе разгромлены, Париж вновь принадлежит Франции, а армии союзников идут к границам рейха».

Изданные вскоре после этого оперативные инструкции штаба Верховного главнокомандования начинались следующими словами:

«В сопротивлении противника по всему фронту отмечаются признаки краха. Оставшиеся у него силы, составляющие, по оценкам, эквивалент двух слабых танковых и девяти пехотных дивизий, сосредоточились к северо-западу от Арденн, но они дезорганизованы, отступают и вряд ли способны оказать сколько-нибудь значимое сопротивление, если не получат передышки. К югу от Арденн силы противника равны, по оценкам, двум мотопехотным и четырем слабым пехотным дивизиям. В составе разнородных войск, отступающих с юго-запада Франции, могут насчитываться примерно сто тысяч человек, но их боеспособность оценивается как эквивалент примерно одной дивизии. Силы, равные половине танковой и двум пехотным дивизиям, отступают к северу по долине Роны. Единственный способ, с помощью [278] которого противник может помешать нашему вступлению в Германию, состоит в усилении его отступающих сил за счет дивизий из Германии и с других фронтов и в укреплении этими силами наиболее важных секторов линии Зигфрида. Вряд ли он сможет сделать это вовремя и в достаточных масштабах».

Так обстояло дело. С моей точки зрения, окончание войны в Европе было, безусловно, «почти осязаемым». Но теперь требовались быстрые решения и, прежде всего, план. А у нас, насколько я мог знать, плана не было. Мы втянули в Нормандскую битву почти все дивизии, имевшиеся у немцев во Франции; мы вынудили противника к сражению к югу от Сены и там нанесли ему решительное поражение. Сражение решает все, но оно должно быть доведено до конца.

У меня был готовый план и, еще до завершения боев в Нормандии, я решил повидаться с Бредли и попытаться заручиться его согласием. 17 августа мой тактический штаб находился в Ле-Бени-Бокаж, и именно в этот день я вылетел в штаб Бредли, находившийся к северу от Фужера. Я предложил ему следующий общий план:

«1. После форсирования Сены 12-я и 21-я группы армий должны действовать вместе, как единый кулак из примерно сорока дивизий, настолько сильный, что ему нечего будет опасаться. Эти силы должны двигаться на северо-восток. 2. На западном фланге 21-я группа армий должна очистить побережье Ла-Манша и Па-де-Кале, Западную Фландрию, занять Антверпен и юг Голландии. 3. 12-я группа армий образует восточный фланг наступления, и ее правый фланг идет на Арденны, в направлении Аахена и Кельна. 4. Основная цель наступления — Париж. Крупные силы американцев располагаются в районе Орлеан — Труа — Шалон — Реймс — Лаон, их правый фланг идет назад по Луаре в направлении Нанта. 5. Силы «Драгуна» подходят с юга Франции и направляются на Нанси и Саар. Мы сами не должны выдвигаться правым флангом на воссоединение с ними, чтобы не нарушить собственную стратегию. [279] 6. Главная задача наступления — сосредоточить крупную группировку ВВС в Бельгии, создать плацдармы за Рейном до наступления зимы и быстро занять Рур».

Можно сказать, что это был немецкий «план Шлиффена» 1914 года наоборот, с той лишь разницей, что теперь он должен был быть обращен против разбитого и дезорганизованного противника. Его успех зависел от сосредоточения сил союзников и, следовательно, от сохранения ресурсов на левом фланге. Бредли полностью принял этот основной план.