Когда он вернулся (он побывал и в Мексике) из Америки, я как раз и спросил его о тех звездах.
Он сперва не понял, потом, поняв, сказал, что не видел. Пожалуй, я в чем-то путаю здесь, что-то забываю. Не может быть, чтобы он — головою над всеми — не увидел Южного креста!
О, пусть он, этот крест, даже и снобизм, но не мог же он не заметить, что созвездия нарисованы по-иному, что звезды горят иные!
Там есть темная туманность — так называемая «лошадиная голова».
Она, кто-то сказал мне, закрывает, как может закрывать, свет лампы приставленная к ней специально с этой целью книга, тот центр, вокруг которого вертится наша Галактика.
Мы этого феноменального источника света не видим именно из-за присутствия этой туманности. Источник света обнаружится с течением годов, поскольку мы переместимся с нашим солнцем и как бы заглянем за туманность. Суточное изменение света и тьмы исчезнет, да и все переменится, поскольку появится источник света, более сильный, чем солнце.
Возможно, что все это рассказывал мне Кирсанов, который любит импровизировать как раз на космические темы.
Талантливый этот поэт как-то делился со мной сюжетом о человеке, который попал в машину карманных часов и бродит там между шестернями, дисками и гигантскими рубинами.
Вышел трехтомник сочинений А.И.Куприна. Нет сериозного, вдохновенного исследования об этом писателе. Мало того, мы просто не можем ответить себе, кто же этот писатель — что он за величина, какова его роль в истории русской литературы, что представляет он собой, скажем, в сравнении с Чеховым, Горьким?
Тень бегства из родной страны, бегства от народа лежит на этом писателе, мешая нам думать о нем без холодка.
Словом, мне кажется, что я мог бы написать о Куприне не хуже, чем написал Катаев.
1954
2 февраля
Совершенно тепло. Снег лежит только там, где огорожено — на бульварах, во дворовых садиках. Он грязный. Неприятно смотреть на этот, существующий вопреки обстоятельствам, снег — как смотришь в музеях на какие-либо муляжи: зрелище в данном случае начинает влиять на глубокие корни самочувствия, из которых вырастают ощущения собственного возраста — чувство времени. Оно нарушено видом снега при теплоте — отсюда мучительность переживания.
Днем с Володей Бугаевским [151]в «Национале». Он выпил полтораста граммов коньяку, съел де-воляй. Я пил кефир, что тоже очень вкусно. Это верно, что молоко, в конце концов, очень вкусный продукт. Он в какой-то борьбе с алкоголем. Во сне после тяжелого пьянства мне иногда представлялись ледяные, из тяжелого стекла, кубки, наполненные молоком, которые хотелось выпить залпом.
7 февраля
То, что я могу делать по пять-шесть записей в день, ничего не доказывает. Они ничем не объединены; тут моя душа ничего не вычисляет, и поэтому это настолько же нетрудно, насколько и неценно.
Когда я был моложе и главным образом когда пил, то подобные высказывания имели место, но не на бумаге, а раздавались над грязными скатертями в кабаках, над рачьей шелухой, над промокшими папиросными коробками. Кто только не слушал! (Оценивали не все.) Теперь я это записываю. Кстати говоря, вспоминаю также и кое-что из того, летавшего среди дыма.
Одно из первых посещений пивной у меня связано с воспоминанием об Асееве. Действительно, как-то соединилась компания в пивной возле Арбатских ворот — очень давно; может быть, даже тогда, когда литературного имени у меня еще не было… Асеев, тогда, разумеется, молодой, но с тем же серым лицом, все предлагал заказать целый ящик пива. Причем не ради того, чтобы побольше выпить, а только из желания позабавиться — тащат ящик, ставят у ног!
Незримо присутствует в этом воспоминании Катаев.
Этой пивной теперь на площади нет. Да и площадь совсем не та! А какая была та? Не помню. Трамвай «А» совершал тогда Бульварное кольцо и здесь, у Арбата, чуть застаивался… Памятник Гоголю тоже был другой [152]. Где он теперь? Он казался издали не то вскрытым пакетом, не то серой тучей…
14 февраля
Из П.Гензеля (профессора Гейдельбергского университета) — книга «Т.Карлейл».
«Всякое новое изобретение есть не что иное, как созерцание природы с доселе неизвестной точки зрения».
Вот так, например, я никогда не скажу, не додумаюсь до этого!
Я знаю два определения неизменности Вселенной — художественных, доступных любому воображению: одно принадлежит Паскалю, другое — Эдгару По.
Ольга Владиславовна и Карл Антонович — мать и отец писателя.
«В детстве говорили, что я похож на отца… Чем таинственней, чем ближе к первой любви становилась жизнь моей души, тем явственнее проступало сходство с матерью».
Слева направо: Карл Антонович, Ольга Владиславовна, Ванда, Юра, бабушка Мальвина Францевна Герлович. Одесса, 1902.
Брат и сестра. Юрий и Ванда. Конец 1900-х годов.
Ванда. 1917. «Сестра была для меня существом удивительным…»
Сестры Суок. Слева направо: Лидия, Серафима, Ольга.
Фотография подарена Ольге Густавовне Суок-Россинской с надписью: «…милому, дорогому и уважаемому другу с благодарностью и нежностью. Ю.Олеша. 14/XII-22».
В редакции газеты «Гудок». Второй слева — Юрий Олеша.
С Валентином Катаевым и Михаилом Булгаковым. 1931.
Илья Ильф.
«Если искусство наше — дом, то Мейерхольд стоит посреди этого дома».
Сцена из спектакля «Три толстяка» во МХАТе. В роли продавца шаров Василий Топорков.
Анна Никритина в роли Суок в спектакле БДТ «Три толстяка». Ленинград, 1930.
Ольга Суок. 1930-е годы.
Зинаида Райх. Под фотографией дарственная надпись: «Олечке любимой с сердцем нежным мою верную любовь навсегда. Зинаида Райх. 1931 г. 30/IX».
«На днях смотрел в Художественном театре «Отелло». Боря Ливанов играет Кассио. И вот я воскликнул, разговаривая с кем-то в антракте: Ливанов похож на ангела Джорджоне».
Александр Вертинский в костюме Пьеро. Леонид Утесов.
