«Империя ромеев» (римлян), как и Российская Империя, по внешним характеристикам являла в некоторые исторические периоды признаки и той, и другой имперской модели, однако духовная составляющая неизменно оставалась доминантной и в первом, и во втором случаях.
Константинополь до самого своего падения являлся мировым земным фокусом Православия не только потому, что здесь находился Константинопольский Вселенский Патриарх, но в первую очередь потому, что там пребывал Православный Вселенский правитель. Его именовали и «императором», и «василевсом», и «царем», – в данном случае формальный титул не имеет существенного значения; важна его функция, его духовная роль – земного хранителя Веры Христовой. Потому Константинополь-Царьград оставался до самого падения центром мировой Империи, вселенской «свечой Православия», хотя к середине XV века фактическая территория Империи ограничивалась только столицей и ее пригородами. Потому же на Руси столицу «Империи ромеев» называли не Константинополем, а именно Царьградом, городом, где пребывал Православный Царь – «Самодержец всей вселенной».
Базовая задача Христианской Империи – Евангелизация рода человеческого и приуготовление его ко Второму Пришествию Спасителя. Подобная установка являлась доминантно-смысловой и для Царьграда, и для Москвы, после того как она в XV веке приняла эстафету вселенской духовной мессианской миссии от Царьграда.
«Русское Православное Царство» являлось великим духовным организмом, раскрывшимся миру во всей своей красе как раз в эпоху Царя Алексея Михайловича. Именно тогда идеал «Святой Руси» из области отвлеченных упований приобретает форму не только желаемого запредельного устремления, но и возможного исторического воплощения. Конечно, долго чаемый порыв превратить Завет Спасителя в норму жизни не только отдельного человека, но и всего государства никогда не мог во всей полноте реализоваться. Град Небесный нельзя было сделать повседневной реальностью. Абсолютный Идеал, невозможно опустить с сакральной выси на землю, в мир повседневных государственных забот и человеческих страстей, именно потому, что это – Идеал. Люди, в силу своих моральных несовершенств и подверженности тварным искушениям, не в состоянии нравственно подняться до метафизических высот. На такое способны были только отдельные избранные христианские праведники.
Потому нельзя принять за полностью достоверные встречаемые в литературе утверждения, что Русь стала «Святорусским Царством». Она им не стала и стать не могла. Но если и существовал в Русской истории период, когда сакральные эталоны и земные упования приблизились друг к другу в максимально возможной степени, то это – годы правления Царя Алексея Михайловича. При нем закон сакральный и закон земной находились в полной смысловой гармонии, причем закон формальный, государственный весь был пронизан духовной интенцией. Защита и отстаивание церковного установления и церковного священнодействия ставились первее и выше всех прочих государственных интересов. Это в полной мере отразил выдающийся универсальный правовой свод той поры – «Уложение 1649 года».
Русь позиционировала себя Государством-Церковью, где воцерковленность жизни была всесторонней, где духовные приоритеты безусловно преобладали, а любые выступления против Веры и Церкви квалифицировались как первостатейные преступления. Показательный пример: за годы правления Алексея Михайловича на Руси было открыто более 150 монастырей, этих очагов молитвы, милосердия, учености и иконописи[7]. Иными словами, каждый год царствования второго Царя из Династии Романовых на Руси открылось по несколько монастырей! Подобных интенсивных форм проявления Богоподвижничеста Русская история никогда не знала.
Смыслом земного существования и человека и национального сообщества признавалось Богообщение, причастность к богочеловеческой жизни. Высшими идеалами всего Русского народа того периода, по словам известного богослова, являлись: «стремление к сближению с Богом на «узком пути» (Мф. 7. 13–14) подвига по правилам православной аскезы, с тем чтобы находить в этом единственное подлинное благо уже здесь, на земле, и в полной мере – в «Иерусалиме Новом» в неизреченной радости вечного общения с Богом, Пресвятой Богородицей, ангелами, всеми святыми и друг с другом. В соответствии с этими основными принципами земная жизнь воспринимается не как самоцель, но как средство к достижению жизни вечной»[8].
Родство во Христе, духовное единение признавалось первее и значимее кровнородственных уз. Потому на Руси ни до Алексея Михайловича, ни при нем, ни после был невозможен этнический национализм, так жестоко и уродливо проявлявшийся во многих иных странах. Такие понятия, как «русский народ» и «православный народ», в русском историческом контексте неизменно следует воспринимать как тавтологические. Об этом надо говорить ясно и определенного, так как по поводу «русского национализма» написано и сказано невероятно много лукавого и заведомо лживого. «Состав крови», «племенное клеймо» облик и смысловое содержание русского социума никогда не определяли, и не характеризовали.
Русский народ – великая духовная общность, а не этнический монтаж. Все прочие утверждения – тенденциозные русофобские антиисторические мифы и не более того.
Особую функцию в русской государственной духовно-имперской композиции исполнял Царь Православный, являвшийся и по определению, и по факту главным и высшим земным хранителем Православия. Не собственно Церкви как учреждения, а в первую очередь – защитник благодатной жизни, страж, охранитель вселенской миссии Церкви.
Вопреки различным спекулятивным утверждениям, на Руси никогда не обожествлялся ни сам Монарх – носитель нераздельной высшей властной прерогативы, ни государство. В отличие от Западной Европы, русские не знали ни «священного» государства, ни «священного» правителя. Титул «pontifex maximus»[9] («верховный первосвященник») применительно к сюзерену был невозможен[10]. Определение «Святая Русь», вошедшее в обиход в XVI веке, относилось не к государству как к таковому, а к «земле». Русские богословы-интеллектуалы («книжники»), как и православные миряне, всегда разграничивали произведение Божие («земля») и творение рук человеческих – «государство»…
Самосознание Царя Алексея Михайловича отражало преданность самодержавному идеалу – правлению полноправному, нераздельному, но вместе с тем ограниченному Волей Божией, церковной традицией и святым христианским преданием. Он был истинным Самодержцем: монархом полностью суверенным в делах внутренних и внешних. Однако, вопреки расхожим утверждениям секулярной науки, «самодержавие» не было тожественно западноевропейскому «абсолютизму». Царь Православный полностью и безропотно являлся «рабом Всевышнего». Эта грань, подчеркивающая вассалитет царя земного по отношению Царя Небесного, – есть качественное отличие «самодержавия» от обычного «всевластия» или абсолютизма. Самодержец не сомневался, в том его убеждала христианская мудрость, что «сердце царево в руце Божией»[11].
Алексей Михайлович в полной мере осознавал свою Царскую миссию как духовно-подвижническую. В послании своему сподвижнику князю Н.И. Одоевскому (1602–1689) в 1652 году Самодержец выразил сокровенное, признавшись, что молится ежедневно Всевышнему, чтобы Господь Бог даровал бы «людей Его рассудить в правде, всех равно»[12].
Правда Божия – вот смысл, путь и ориентир для человека, но и для государства. В подобных сентенциях слышится и отголосок мечтаний Первого Царя Иоанна Грозного о превращении Руси в обитель христианского-монастырского благочестия, но вместе с тем и голос духовного пастыря.
Царь Алексей первым из русских правителей гласно провозгласил защиту Вселенского Православия от притеснений иноверцев не только как сокровенное чаяние своей души, но и как высшую установку царского служения. В 1656 году перед лицом Антиохийского Патриарха (1647–1672) Макария произнес: «Я боюсь, – говорил Царь, – что Всевышний взыщет с меня за них (гонимых православных. – А.Б.), и я принял на себя обязательство, что, если Богу будет угодно, я принесу в жертву свое войско, казну и даже кровь свою для их избавления»[13]. Подобный обет – наглядное проявление вселенского мироощущения вождя Третьего Рима.
