– Этого шанса мы и ждали! – восклицал он, похлопывая Фернао по спине. – Я знал, что рано или поздно один из моих осведомителей пройдет по становой жиле от нас к его величеству!

Фернао про себя заменил слова «я знал» на «я надеялся».

– Сколько бы ни захотел этот Коссос, – заметил он вслух, – нам это обойдется недешево.

Шеломит только плечами пожал. Они остановились на весьма убогом постоялом дворе только ради того, чтобы не привлекать внимания. Золота у Шеломита было много – сколько именно, Фернао не имел понятия. Во всяком случае, достаточно для любой обыкновенной и большинства необыкновенных целей.

Так что при посредничестве Варвакиса Фернао уже через несколько дней смог попасть во дворец короля Цавелласа. Янинская архитектура тяготела к острым декоративным шпилям и куполам-луковицам и практичному лагоанцу казалась экзотической донельзя. Стражники у ворот выделялись панталонами в ало-белую полоску и алыми помпонами на башмаках, но, невзирая на нелепые костюмы, глядели сурово и бдительно. Варвакису они поклонились, узнав поставщика деликатесов, а Фернао пропустили, потому что тот сопровождал бакалейщика.

С картин на стенах дворца глядели древние короли Янины в странных коронах-шлемах – тонкие скорбные лики, мантии, так густо расшитые золотом и серебром, что под их весом опускались плечи. Другие полотна восславляли победы янинского оружия. Если судить по этим картинам, Янина ни разу в своей истории не проигрывала даже битвы, не говоря о войне. Если судить по карте, картины о чем-то умалчивали.

– Поговорим здесь, – вымолвил Коссос, пропуская Фернао и Варвакиса в тесную комнатушку. Как и бакалейщик, он прекрасно владел альгарвейским. Янинцы многому научились от великого восточного соседа. Не все уроки истории бывали приятны.

– Говорите между собой, – бросил Варвакис. – Не хочу слышать, о чем пойдет речь. Чего не слышишь, о том и врать не придется.

Он поклонился вначале Фернао, потом Коссосу и вышел, прежде чем хоть один из них успел промолвить слово.

– Боров холощеный, – бросил Коссос, откидывая голову янинским презрительным жестом. Лакею было лет сорок пять, и на вид он был типичный янинец: жилистый, хитроватый, с носом, похожим на ятаган. – Ну а теперь, друг мой, чем могу тебе помочь?

– В том, что я твой друг, весьма сомневаюсь, – отозвался Фернао, – но, если все пойдет хорошо, я могу стать твоим благодетелем.

– Этого будет довольно, – сухо ответил Коссос. – Спрошу еще раз: чем могу помочь?

Фернао поколебался. Капкан мог захлопнуться в любой миг. Если кто-то, кроме Коссоса, услышит его… то Фернао знает о янинских темницах гораздо больше, чем ему хотелось бы. Он не ощущал присутствия соглядатаев, но не мог судить, способны ли здешние чародеи скрыть наблюдателей от колдовского взора.

Но он пришел сюда не ради осторожности.

– Я бы хотел провести полчаса наедине с королем Пендой, – заявил он, глубоко вздохнув, – так, чтобы никто не узнал об этом. Также мне потребуется от тебя стойкая забывчивость, чтобы тебе не пришло в голову вспомнить об этой встрече.

– Стойкая забывчивость, а? – Коссос оскалил зубы в гримасе, отдаленно напоминавшей искреннюю усмешку. – Да, могу понять, зачем. Что ж, это мне под силу. Очень надеюсь, что под силу, иначе за крепкую память я поплачусь головой. Но обойдется такая встреча недешево.

Он назвал сумму в янинских лептах. Фернао мысленно пересчитал ее в лагоанские скипетры и присвистнул тихонько. Коссос не мелочился. Но у Шеломита хватало золота.

– По рукам, – бросил чародей, и Коссос сморгнул: наверное, ждал, что с ним начнут торговаться. – Я готов поклясться чем угодно, что не желаю Пенде зла, – добавил он.

Коссос пожал плечами.

– Если бы ты желал ему зла, обошлось бы дешевле, – подсказал он. – Король Цавеллас не был бы огорчен его смертью. Тогда за Пенду не пришлось бы беспокоиться дальше. Принесешь деньги, и…

– Половину суммы, – перебил его Фернао. – Вторая половина – после встречи. На случай, если ты не будешь сильно огорчен моей смертью.

Коссос ощерился. Однако Фернао твердо стоял на своем, на все жалобы отвечая только: «Тебе потребуется веская причина, чтобы не предать меня». В конце концов лакей, ворча, уступил.

Довольный собою, Фернао направился обратно на постоялый двор. Шеломит оплатит услуги изменника, не торгуясь, – в этом чародей был уверен. В том, что ему удастся покинуть дворец вместе с Пендой и не привлечь ничье внимание, он слегка сомневался, но лишь слегка. Лагоанские волшебники знали куда больше, чем шаманы в этом медвежьем углу мира. Фернао уже обкатывал в голове несколько неплохих идей и знал, что успеет родить еще парочку.

Он завернул за угол – и остановился как вкопанный. Вокруг постоялого двора кишели, точно муравьи на мусорной куче, жандармы в зеленых мундирах. Двое волокли на носилках мертвое тело. Еще не глянув, Фернао понял, кому оно принадлежит – Шеломиту, и не ошибся. Жандармы перешучивались и хохотали так весело, будто нашли сокровище. Скорее всего, так и было – сокровища шпиона. Фернао сглотнул. Все его состояние теперь умещалось в кошельке. Он остался один в чужом, враждебном городе.

Драконы пролетали над самыми крышами Трапани. Маршируя в рядах триумфальной процессии по улицам альгарвейской столицы, полковник Сабрино искренне надеялся, что ни одна клятая ящерица не вздумает опростаться над его головой. Недоверие его к драконам питалось долгим и печальным опытом.

Мысль эта едва успела прийти Сабрино в голову, как ему пришлось сбиться с шага, чтобы не наступить на здоровую лепешку бегемотьего навоза. Пехотные колонны перемежались дивизионами бегемотов, чтобы толпам горожан, заполнявшим улицы, было кого осыпать приветствиями.

Сабрино вышагивал по проспекту: грудь колесом, плечи расправлены, голова гордо поднята. Он хотел, чтобы каждый из зевак видел: вот идет суровый боец, который никогда не отступит перед злым врагом. Альгарвейцы огромное значение придавали форме. «Почему бы нет? – подумал Сабрино. – Разве не доказали чародеи, что форма определяет содержание?»

А еще он хотел, чтобы на него обращали внимание. Особенно красивые дамы. Полковник был доволен женой и вполне счастлив с любовницей, но если какая-нибудь юная красотка бросится в восторге к его ногам, он не был бы особенно разочарован. Совсем даже не разочарован…

Правда, улыбнется ли ему постельная фортуна по окончании парада, Сабрино не знал. Многим простым солдатам повезет, это уж точно. Женщины подбегали, чтобы поцеловать проходящих мимо, и приветствия, которыми осыпали солдат горожанки, не относились к числу тех, которыми принято встречать защитников отечества в приличном обществе – так могли бы поклонницы приветствовать известных трубадуров или лицедеев.

Нечто подобное, должно быть, пришло в голову и шагавшему позади Сабрино капитану Домициано.

– Если сегодня солдату не удастся покувыркаться в постели, сударь, – заметил он, – так лишь потому, что он просто ленивая каналья.

– Тут ты прав, – отозвался Сабрино. – Не поспорить.

Сам он продолжал заглядываться на красавиц, хотя и напоминал себе, что занятие это пустое: те, кто попадается ему на дороге сейчас, давно разойдутся по домам к тому времени, когда для полковника завершится парад. Но глаза его были не столь благоразумны, как мысли – или, иначе сказать, полковнику приятно было посмотреть на прекрасных женщин, невзирая на то, может ли он рассчитывать на нечто большее.

Над головами зевак реяли плакаты, гласившие: «ПРОЩАЙ, ФОРТВЕГ!», или «ОДНОМУ КОНЕЦ, ОСТАЛОСЬ ТРОЕ!», или «АЛЬГАРВЕ НЕПОБЕДИМА!». В Шестилетнюю войну, вспомнилось Сабрино, все было иначе. Тогда страна шла в бой с неохотой. Но теперь, когда соседи объявили ей войну на том лишь основании, что держава помыслила вернуть по праву принадлежащие ей земли, Альгарве, как один человек, поднялась за короля Мезенцио – и за армию, которая заслужила нынешний триумф.

Парад завершался перед королевским дворцом. Люди и звери проходили под тем самым балконом, откуда король Мезенцио объявил когда-то, что на Альгарве обрушились войной Фортвег и Сибиу, Елгава и Валмиера. И сейчас монарх стоял на том же месте, озирая войско, что одержало столь славную победу. Сорвав с головы шляпу, Сабрино помахал ею в сторону балкона.