– Это лучший способ убедиться, что их прилично кормят, – ответил Скарню. – Когда простой солдат жалуется и воротит нос, кухари только рукой махнут. А вот когда ворчит капитан, его заметят.

– Точно так, вашбродь, – подтвердил Рауну, – особенно если капитан учился вместе с сыном герцога Клайпеды. Странно, – добавил он почти про себя, – что вы капитан, а не полковник.

Скарню пожалел, что упомянул о своих связях с герцогом, чей сын был если не гнусным чудовищем, сколь любимым бесталанными романистами, то, во всяком случае, одним из самых занудных молодых людей, какие только встречались капитану. А еще он пожалел, что герцог больше внимания уделяет светским знакомствам сына, чем командирам, которые поведут в бой части валмиерской армии.

Однако, невзирая на все недостатки герцога, Скарню поспешно привел себя в порядок и торопливо направился в деревню Бонорва. С тех пор, как Скарню впервые увидел поселок с опушки леса, ныне лежавшего в тылу валмиерских позиций, деревню не раз накрывало обстрелом. Герцог со своим штабом занял один из самых просторных домов. Здание выглядело обгорелым и полуразрушенным: не было смысла восстанавливать его и тем указывать альгарвейцам цель. Скарню рассмеялся про себя: когда он соберется написать Красте, та позеленеет от зависти – в таких высоких кругах вращается ее брат.

Шагнув через порог непримечательного домика, Скарню словно перенесся по волшебству в иной мир, где дворянство Валмиеры лениво убивало время в Приекуле и сельских поместьях. Сияли лампы; темные занавеси на окнах и перед дверью не позволяли свету просочиться и привлечь внимание альгарвейских драколетчиков в небесах или лазутчиков, размечавших мишени для вражеских ядрометов.

Марсталю, герцог Клайпеда, приветствовал гостей в дверях. То был солидный мужчина, давно разменявший пятый десяток лет, румяный и седой как лунь – воплощение всеобщего доброго дедушки. Мундир его привел Скарню на память облачение каунианских императоров. И сверкающее созвездие наград на груди – серебряных, золотых, изукрашенных самоцветами, увешанных лентами, словно кометы хвостами, – тоже.

– Ваша светлость. – Скарню низко поклонился.

– Рад видеть тебя, мой мальчик, рад видеть! – воскликнул герцог, по-отечески сияя. – Будь как дома. Угощения довольно и вина – лучшего, смею заметить, чем ты найдешь на фронте.

– Без сомнения, ваша светлость.

Невзирая на дружеское приветствие Марсталю, Скарню чувствовал себя не в своей тарелке. Большинство присутствовавших офицеров сверкали орденами едва ли меньше своего командира, и ничем не украшенный мундир Скарню заставлял капитана чувствовать себя лакеем – или настоящим солдатом в толпе расфранченных петухов. Быть может, это чувство заставило его спросить:

– Ваша светлость, когда начнется штурм альгарвейских укреплений?

– Когда все будет готово, – не раздумывая, ответил Марсталю.

Это могло означать все что угодно – а могло и ничего не означать. Скарню решил, что скорей последнее.

– Возможно, – продолжил герцог, – мы могли бы действовать более решительно, если бы достигли нынешних позиций прежде, чем альгарвейцы довершили разгром Фортвега.

Что тут ответить, Скарню не знал. То же самое капитан недавно сказал сержанту Рауну. Тот считал, что особенной разницы не было бы. Скарню оставалось надеяться, что сержант прав, а они с командующим армии ошибаются. Но, если бы герцог Клайпеда желал достичь полосы укреплений прежде, чем рухнет Фортвег, ему следовало усилить напор. Это было возможно. Конечно, никто не мог знать, что альгарвейский прорыв поставит фортвежцев на колени, но все, что усвоил капитан в военном деле, утверждало, что промедление всегда губительно.

Усилив сейчас напор на Марсталю, Скарню добился бы лишь того, что командующий внес бы его в свой черный список – это видно было с первого взгляда. А потому что оставалось капитану, как не насладиться отборными деликатесами и винами на столах?

Скарню присел на свободное место между двумя по горло обмедаленными полковниками. Один как раз вонзил вилку в бок жирной поджаристой птичьей тушки на блюде перед собой. Брызнул сок.

– Угощайтесь, капитан, – проговорил полковник. – Как видите, мы наконец поджарили альгарвейских каплунов.

Второй полковник расхохотался так буйно, что Скарню решил про себя – его сосед уже не первый раз осушает свой хрустальный кубок.

– За то, – произнес капитан, поднимая стакан, – чтобы мы послужили королю не хуже, чем этот каплун – нам.

– Отлично сказано, юноша, отлично сказано! – хором воскликнули оба полковника.

И выпили.

Скарню тоже выпил, потом отрезал себе изрядный кусок каплуна и наполнил тарелку пастернаком, тушенным в сливках и сбрызнутым топленым маслом, добавив салата из свежего латука и мелко рубленного шалота с винным уксусом и ореховым маслом.

Один полковник хвастал рысями скаковых лошадей, которых он освободил из конюшен альгарвейского дворянчика. Другой хвастал гибкостью прекрасной девицы, которую он освободил из спальни альгарвейского дворянчика. Скарню пытался хвастать воинскими доблестями своих солдат, но это полковников, судя по всему, не интересовало. А вот похвальба друг друга их, похоже, завораживала. Порой трудно было разобрать, кто из них ведет речь о своем новом приобретении.

Тоска накрыла Скарню, как зимний туман накрывает Приекуле. Королю Ганибу важней было развязать войну с Альгарве, чем его офицерам – вести ее. Они полагали, что противник готов сдаться. Теперь, когда альгарвейцы сдали все вплоть до своей давно заложенной линии крепостей, больше они отступать не станут. А брать линию приступом было, очевидно, самым страшным кошмаром любого валмиерского офицера.

Один из хвастунов, кажется, лишний раз опрокинул свой стакан: опустив голову на стол, полковник захрапел. Скарню захотелось по его примеру напиться. «Почему бы нет? – подумал он. – Без меня Рауну справится с ротой ничуть не хуже».

Все же капитан решил воздержаться. Он направился было попрощаться с герцогом Клайпедой, но Марсталю, похоже, сам утонул на дне рюмки. Скарню вышел в холодную темную ночь и двинулся на восток, в расположение своей роты. Ему подумалось, что без приглашения на ужин с главнокомандующим он мог бы обойтись. Скарню рассчитывал развеять свои сомнения. А они только усилились.

Фернао шагал по улицам Сетубала, наслаждаясь бурлением городской жизни. Столица Лагоаша издавна была самым космополитичным городом в мире. Теперь, с грустью подумал чародей, она осталась чуть ли не единственным таким городом – в мире.

Лагоаш ни с кем не воевал. Этим островное королевство стояло наособицу среди великих держав Дерлавая. Строго говоря, Ункерлант в настоящее время тоже ни с кем не воевал, но Фернао, как и все окружающие, полагал, что лишь потому, что конунг Свеммель, заглотив добрую половину Фортвега, теперь обдумывает, за кого бы еще из соседей взяться. Зувейза оскорбляла его самим своим существованием, зато Янина приютила короля Пенду, когда тот бежал из Эофорвика. Той или другой стране вскоре придется туго. Возможно – обеим. Фернао ставил на Янину.

Но Лагоаш, если повезет, сможет остаться нейтральным на протяжении всей этой безумной войны – или так надеялся чародей. О прошедших войнах напоминали монументы в многочисленных парках и на площадях Сетубала: недавно возведенные – в честь битв с альгарвейцами в Шестилетнюю войну, более древние – в честь войны с Валмиерой, еще более древние – в честь битв с куусаманами и пиратами Сибиу, столь излюбленных ныне авторами слезливых романчиков, а кое-где можно было видеть каунианские колонны, воздвигнутые прежде, чем империя увела свои армии обратно на Дерлавайский континент.

Какой монумент воздвигнут потомки в память о войне, в которой страна не приняла участия? Перед мысленным взором Фернао тут же предстала мраморная статуя в три человеческих роста: солдат, с облегчением утирающий со лба пот. Миг спустя чародею пришло в голову, что солдат изрядно напоминает его самого. Фернао рассмеялся про себя. Он знал, что тщеславен, но, кажется, не догадывался насколько.