Так что Леофсиг вместе с тысячами его товарищей теперь коротал время в лагере для военнопленных между Эофорвиком и Громхеортом, близ того места, где его полк – или то, что от полка осталось, – наконец сдался альгарвейцам. Он скривился, вспомнив, как щеголеватый рыжеволосый офицер оглядывал грязных, измотанных, разбитых фортвежских солдат – тех, кто смог встать в строй на официальной церемонии сдачи.

– Вы сражались хорошо. Вы сражались отважно, – сказал тогда альгарвеец, сминая протяжные звуки фортвежского, будто говорил на своем родном наречии. А потом подпрыгнул, прищелкнув в воздухе каблуками в знак выдающегося презрения. – И с тем же успехом для себя, с тем же успехом для своей страны вы могли бы остаться по домам. Подумайте об этом. У вас будет много времени на раздумья.

Он повернулся к пленникам спиной и удалился, вышагивая, словно петух.

Времени Леофсигу и впрямь хватало. За дощатым забором, в тени вышек, откуда альгарвейские часовые скорей пристрелят пленника, чем заговорят с ним, у бывших солдат не осталось почти ничего, кроме времени. Только форменный кафтан да башмаки, которые оставили пленному, да жесткая койка в бараке.

Еще у него была работа. Если пленникам нужны были дрова для стряпни и дрова для обогрева – в Фортвеге их требовалось меньше, чем в южных краях, но забывать о близкой зиме все ж не стоило, – им приходилось рубить и таскать дрова самим. Каждый день из лагеря выходили рабочие бригады под охраной альгарвейцев. Если хотели, чтобы лагерь не затопили нечистоты и не подступила холера, выгребные ямы тоже приходилось копать самим. И все равно в лагере воняло так, что Леофсигу постоянно вспоминался хлев.

Если пленникам нужна была еда, ее приходилось вымаливать у хозяев. Те выдавали муку, словно то было серебро, и солонину – как золото. Подобно большинству фортвежцев, Леофсиг был сложен точно кирпич, но с того дня, как он попал в плен, кирпич неуклонно превращался в черепицу.

– Им же плевать, – зло бросил он соседу после очередной скудной трапезы. – Им же на нас просто наплевать!

– Почему бы нет? – отозвался солдат с ближайшей койки, светловолосый и от рождения тощий каунианин по имени Гутаускас. – Если мы умрем с голоду, нас уже не потребуется кормить, верно?

Прозвучало это до такой степени цинично, что у Леофсига язык отнялся. Другой его сосед, здоровяк Мервит, плюнул со зла.

– Ты бы заткнулся да сдох лучше, чучело соломенное, – буркнул он. – Ежели б не вы, проклятые, нас бы на эту войну дрыном не загнали.

Гутаускас поднял бледную бровь.

– О да, без сомнения, – ответил он. Его фортвежский звучал без малейшего чуждого призвука, но с изящной точностью, более характерной для старинного наречия. – Король Пенда как именем, так и внешностью являет свое происхождение от древних кауниан.

Леофсиг хихикнул. Пенда был, подобно большинству своих подданных, смуглокож и крепко сбит. Имя у него тоже было самое обыкновенное. Мервит злобно глянул на своего противника; он, верно, был из тех людей, что в споре орудуют словесной дубиной, и не привык ощущать на своей шкуре рапиру сарказма.

– Да вокруг него кавнянские лизоблюды так и кишат! – рявкнул он наконец. – Мозги ему запудрили, вот что, покуда голова кругом не пошла! Какое королю дело, что там с Валмиерой и Елгавой сотворится? Да чтоб их альгарвейцы дотла сожгли! Туда и дорога!

– Да, лизоблюды при королевском дворе творят чудеса, – все так же сардонически отозвался Гутаускас. – Они нас всех одарили богатствами. Они принесли нам всеобщую любовь. Если бы на тебя одного приходилось десять кауниан, Мервит, ты бы понимал нас лучше. – Он примолк. – Хотя нет. Не понимал бы. Некоторые неспособны понимать самые простые вещи.

– Вот что мне понятно! – Мервит показал ему здоровенный узловатый кулак. – Что я из тебя сейчас дух вышибу!

Он шагнул к каунианину.

– Стой, твою так! – Леофсиг ухватил его за плечо. – Если затеешь драку, рыжики сбегутся!

Мервит едва не вырвался.

– Да им наплевать, хоть мы это чучело глумливое по стене размажем! Рыжики их сами на дух не переносят!

– В отношении солдат короля Мезенцио – чувство, могу заверить, вполне взаимное, – невозмутимо отозвался Гутаускас.

Леофсиг не ослаблял хватки, и Мервит постепенно отступился.

– Ты язык-то длинный укороти, ковнянин, – посоветовал он Гутаускасу, – а то в один прекрасный день вам, уродам, бошки соломенные в нашем лагере-то пооткручивают. И дружкам своим передай, коли соображалка осталась.

Он вырвал рукав из пальцев Леофсига и вышел. Гутаускас посмотрел ему вслед, потом обернулся к солдату-фортвежцу:

– А тебе могут «открутить бошку» за то, что принял нашу сторону. – Он присмотрелся к юноше, словно натурфилософ – к незнакомой букашке. – Почему? Фортвежцы редко берут нашу сторону. – Губы его скривились. – Чужаки редко берут нашу сторону.

Леофсиг открыл было рот, да так и замер, глупо отвесив челюсть. Он не особенно любил кауниан, восхищаясь по преимуществу туго обтянутыми тканью ляжками их женщин. Так что солдату пришлось поразмыслить, прежде чем он понял, почему не присоединился к Мервиту против Гутаускаса.

– Альгарвейцы, – промолвил он наконец, – всех нас взяли за глотку. Если мы начнем между собой собачиться, они только со смеху лопнут.

– Это разумно, – признал Гутаускас, поразмыслив в свою очередь. – Но ты бы удивился, узнав, как редко люди следуют велениям разума.

– Мой отец говорит то же самое, – ответил Леофсиг.

– Правда? – Каунианин снова поднял бровь. – А чем, позволь спросить, занимается твой отец, что накопил столько мудрости?

«Издевается, что ли?» – мелькнуло у солдата в голове. Да вряд ли, просто манера у них такая.

– Он счетовод. В Громхеорте.

– А! – Гутаускас кивнул. – О да! Могу представить, что, наблюдая непрестанно, на что люди тратят серебро и злато, человек способен глубоко проникнуть в суть многообразных слабостей своих ближних.

– Пожалуй, – промямлил Леофсиг, который никогда прежде об этом не задумывался.

Он ожидал, когда Гутаускас поблагодарит его за то, что остановил свару, но каунианин и не подумал благодарить. Он явно считал, что по-иному Леофсиг поступить и не мог. С каунианами соседям всегда нелегко было ужиться. Если бы с ними легко было ужиться, они уже не были бы теми каунианами, которых знал Леофсиг, и юноша подумал вдруг: а кем тогда?

Прежде чем он смог довести эту мысль до завершения, в барак вломилась рота альгарвейских охранников.

– Мы искать, – заявил старший из них на прескверном фортвежском. – Может, вы бежать собраться, а? На выход!

Остальные подтвердили приказ властными взмахами жезлов.

Леофсиг вышел, чуть опередив Гутаускаса. За спиной его послышались грохот и треск: альгарвейцы деятельно перерывали барак. Если кто из его товарищей и планировал побег, Леофсиг не знал об этом. Зато он точно знал, что найдет, когда охранники позволят им вернуться: хаос. Разносить все перед собой рыжики были горазды. А вот убирать за собой не считали нужным. Эта задача падала на плечи военнопленных.

Он направился к лагерной ограде – осторожно, потому что в подошедших слишком близко охранники палили без предупреждения. Сама ограда не выглядела особенно прочной. Пожалуй, пленники могли бы одолеть ее… если бы готовы были полечь при этом через одного. Некоторым все же удавалось бежать, и альгарвейцы обнаруживали это лишь при очередной перекличке. Как им это удавалось, Леофсиг не знал. А если бы знал – последовал бы их примеру.

– Эй, солдат! – рявкнул на него фортвежский офицер. – Если нечем заняться, кроме как ковылять тут, словно пьяный гусь, так бери лопату – и марш выгребные ямы засыпать или новые копай. В нашем лагере для лентяев места нет, и тебе лучше бы об этом не забывать.

– Так точно, сударь, – устало отозвался Леофсиг.

Даже в плену офицеры сохраняли право отдавать приказы рядовым. Разница заключалась только в том, что даже бригадир – старший офицер лагеря – должен был повиноваться командам любого альгарвейского солдата. Леофсигу стало любопытно, как понравилось бригадиру – препоясанному эрлу, мужу горделивому и гонористому – получать приказы. Возможно, опыт научит его кое-чему о горькой судьбине простого пехотинца… но Леофсиг почему-то сомневался в этом.