Ратарь промолчал. Он ждал, подняв бровь. Даже столь ничтожное расхождение с мнением конунга могло привести его к погибели. Что придет Свеммелю в голову, никто не мог предугадать.

– Ну хорошо, – раздраженно бросил конунг, – если желаешь. Дозволяем переодеть пару наших солдат в форму фортвежских пограничников, пусть спалят пару наших воинов, а лучше – инспекторов в каком-нибудь порубежном городишке. Мы полагаем, что в этом нет ни малейшей необходимости, но если тебе так охота – мы дозволяем.

– Благодарю, ваше величество, – проговорил Ратарь. – Традиция требует предоставить повод для объявления войны, и приведенный вашим величеством прекрасно сыграет свою роль. – Маршал сомневался, что у него бы хватило фантазии придумать столь коварный план. Двуличие было у Свеммеля в крови.

– Продвигаясь вперед, – у маршала не было сомнений в том, что ункерлантцы будут продвигаться вперед, внезапно ударив противнику в тыл, – следует ли нам занимать также и земли, до Шестилетней войны принадлежавшие Альгарве?

– Нет! – Свеммель покачал головой. – Никоим образом мы не намеревались совершать подобное. Мы ожидаем, что альгарвейцы вернут себе прежние владения, и не намерены давать им повода напасть на наше царство!

– Превосходное решение, ваше величество, – промолвил Ратарь, стараясь не показывать облегчения. Кажется, Свеммель сегодня был в ударе и предусмотрел все. Ратарю приходилось сражаться с альгарвейцами в Шестилетнюю войну, прежде чем его полк взбунтовался и солдаты разбрелись по домам, и маршал не питал ни малейшего желания вновь встретиться с рыжиками на поле боя. – Если верить отчетам о битве при Гоццо, альгарвейцы вот-вот сами вторгнутся в Фортвег.

– Именно так, – ответил конунг. – И мы полагаем, что король Мезенцио не остановится на старой границе. Поэтому, чтобы вернуть наше законное достояние, Ункерлант должен действовать быстро. По нашему мнению, короля Мезенцио не остановит ничего, кроме необходимости.

– Даже становым караваном невозможно немедленно перебросить армию с западной границы в фортвежские пределы, ваше величество, – предупредил Ратарь. Он полностью разделял мнение Свеммеля об альгарвейском монархе, но и о собственном сюзерене придерживался схожего: тот и сам не умел остановиться вовремя. Это мнение он тоже держал при себе. – Обширные владения вашего величества показывают мощь Ункерланта, но они и задерживают движение по нашим просторам.

– Не трать зря ни единой минуты. – Свеммель плотоядно расхохотался. – Проклятие, как бы мечтали мы обернуться комаром в тронном зале Пенды, когда тот услышит, что Фортвег подвергся вторжению с двух сторон! Из-под этого олуха придется выгребать навоз!

– Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество. – Ратарь поклонился. – Также я, с вашего разрешения, отправлю часть полков в пустыню, на рубежи Зувейзы, как для того, чтобы вселить страх в голозадых дикарей, так и ради того, чтобы обмануть фортвежцев.

– Мы дозволяем, – согласился конунг. – И намерены следить за тобою непрестанно, маршал, дабы все наши повеления исполнялись с наипохвальнейшей быстротой. Мы не потерпим ни малейшей задержки. Тебе все понятно, маршал?

– Так точно, ваше величество. – Ратарь поклонился земно. – Слушаюсь и повинуюсь.

– Конечно, повинуешься, – безразлично заметил Свеммель. – С теми, кто отказывается повиноваться конунгу Ункерланта, поступают сурово. А с их семьями – еще суровей. Поэтому повиновение эффективно. – Он взмахнул рукой – не по-альгарвейски легкомысленно, а на ункерлантский манер, резко. – Иди, займись делом.

Ратарь снова пал ниц, ткнувшись лбом в зеленую ковровую дорожку. Маршал чувствовал запах собственного пота. Свеммель вызывал страх и неограниченной своей властью, и неудержимой своей натурой. Свеммель вызывал страх – чтобы отдать ему приказ. Как только что своему маршалу.

Вырвавшись из приемной палаты, Ратарь принял назад свой меч от низко склонившихся перед ним лакеев. С каждым шагом, удалявшим его от дворца, спина маршала выпрямлялась.

Когда Ратарь вернулся в штаб, адьютанты кланялись перед ним, и называли «государь», торопились исполнить любой его приказ и рассыпались восторженными словесами. Маршал Ункерланта гордился про себя собственной компетентностью. И все же тяжкая тайна продолжала храниться на задворках его рассудка: в Ункерланте уступать властью только конунгу – все равно что быть ближайшим целым числом перед единицей. Нулем он был и останется нулем навсегда.

Стоя на пирсе в гавани Тырговиште, Корнелю выслушивал последний приказ.

– Вы должны нанести верфям Фельтре как можно больший урон, капитан. – Голос командора Дельфину был непривычно серьезен и суров. – Как можно больший. Но возвращайтесь живым. У Сибиу не так много хороших солдат, чтобы разбрасываться ими.

– Понимаю. – Корнелю поклонился своему командиру, который был не только коммодором флота, но и графом королевства Сибиу. – Я исполню что должно. Это задание важно для нас – иначе вы не послали бы меня.

Дельфину поклонился в ответ, потом расцеловал Корнелю в обе щеки.

– Это задание крайне важно. Но твое возвращение важно не менее – война продлится еще долго, и это не последний твой выход в море.

Шесть золотых нашивок на рукавах иссиня-зеленого мундира Дельфину и золотой кант на форменной юбке сияли на предвечернем солнце. Если бы капитан третьего ранга Корнелю был в форме, то у него нашивок было бы четыре, но черный резиновый комбинезон не имел знаков различия – только впечатанные над сердцем пять корон Сибиу. За плечами капитана болтался прорезиненный мешок.

Шлепая резиновыми ластами, Корнелю неуклюже доковылял до края пирса. Внизу, в воде, его поджидал небольшой темно-серый левиафан: всего в пять не то шесть раз длиннее седока. Крупные экземпляры достигали вдвое больших размеров.

Чудовище обратило к моряку маленький черный глаз.

– Привет, Эфориель, – обратился к нему Корнелю.

Левиафан фыркнул дыхалом и раззявил полную длинных, острых зубов пасть. Челюсти его были приспособлены, чтобы ловить рыбу, но если они сомкнутся на человеческом теле, то перекусят его напополам.

Скользнув в воду, Корнелю уцепился за упряжь, обвивавшую длинное тело Эфориели и державшуюся на грудных плавниках. Он потрепал гладкую, на ощупь мало отличавшуюся от резинового костюма подводников кожу зверя – не условным знаком, а вместо приветствия. Он очень привязался к Эфориели и даже назвал ее в честь первой своей девушки, хотя никому в этом не признавался.

На той же упряжи под брюхом левиафана висели ядра в обтекаемых коробах, частично заполненных воздухом, чтобы их не тянуло ко дну. Корнелю оскалил зубы в жестокой усмешке. Очень скоро он доставит эти ядра в Фельтре – но альгарвейцы вряд ли очень обрадуются такому подарку.

Командор Дельфину помахал подводнику с пирса.

– Да пребудет с тобою удача!

– Благодарю, сударь! – крикнул в ответ Корнелю.

Он похлопал Эфориель по гладкому боку – уже более настойчиво. Под кожей левиафана прокатилась мощная волна, и одним ударом хвоста Эфориель оставила позади гавань Тырговиште, а с ней пять главных островов архипелага Сибиу. Путь ее лежал к альгарвейскому берегу, за добрые пять десятков миль открытого моря.

– Сюрприз… – пробормотал Корнелю и сам с трудом себя услышал: волны плескали в лицо. Перед выходом в море сибианские флотские чародеи наложили на капитана заклятье, позволявшее добывать воздух из воды, словно рыбе (вообще-то ученые настаивали, чтобы чары действовали иначе, чем жабры, но эффект получался именно такой, а больше моряка ничего не волновало).

Без сомнения, альгарвейские корабли патрулировали становые жилы, чтобы не позволить сибианским и валмиерским фрегатам совершать рейды на Фельтре – город, который служил главным портом Альгарве на Узком море, покуда король Мезенцио не наложил свои лапы на Бари. Герцогство могло похвастаться несколькими превосходными гаванями. Теперь, когда они попали в руки альгарвейцев, сдерживать флот короля Мезенцио будет куда сложнее.