— Как?

— Об этом потом. Сначала расскажи, как ты живешь, чем занимаешься?

— Я… я… ничем не занимаюсь.

— Работаешь?

— Нет.

— Конечно, какая у тебя может быть работа. Ты ведь боишься лишний раз выйти на улицу, правда?

— Да. — Надя вцепилась рукой в трубку. — Правда.

Голос незнакомки был мягким, спокойным. Он убаюкивал. Расслаблял.

— И что же ты делаешь целыми днями, Наденька?

— Ничего.

— Совсем ничего?

— Да. Смотрю телевизор.

— Телевизор? Ты смотришь картинки красивой жизни, которую у тебя украли?

При этих словах у Нади закружилась голова, она пошатнулась. Чтобы не упасть, она схватилась рукой за тумбочку и задела любимую фарфоровую безделушку Анны Семеновны: котика с голубым бантиком на шее. Игрушка упала и разбилась вдребезги.

— Ты что-то уронила? — поинтересовались на том конце провода.

— Это я так… нечаянно.

— Ну ладно, отдыхай. Я тебе позвоню еще. Спокойной ночи!

Надя слушала частые гудки и не понимала: это был сон или явь? Такой мягкий, чарующий голос… С ней давно так никто не говорил. С тех пор как умерла бабушка, никто не называл ее Наденькой, и она уже отвыкла от этого. А тут… «Наденька». Она стояла, прижав трубку к груди, и повторяла тихим шепотом: «Наденька, Наденька»… Эти слова были для нее, как волшебная музыка.

Эта женщина обещала позвонить еще. Но когда?

Она не сказала этого. Почему? Вдруг она позвонит только через неделю? Это невыносимо долго! Надя собрала осколки разбившейся фарфоровой игрушки и выкинула их в ведро.

На другой день Надя осталась дома. Она не пошла на рандеву со Шваброй и Хвостиком, потому что боялась пропустить звонок. Но ждала она напрасно. Незнакомка не позвонила. Надя легла спать со странным чувством опустошености: как будто бы у нее отняли нечто дорогое, принадлежащее только ей.

Следующие два дня тоже были проведены в бесплодном ожидании. На третий день Надя вышла во двор. Швабра и Хвостик встретили ее обиженными восклицаниями. Они не знали, что и подумать об ее отсутствии.

— Мы уже хотели к тебе домой зайти, но подумали, что ты уехала. Сегодня бы точно приперлись, правда? — обратилась Швабра к Хвостику.

— Ага, — подтвердила та, отщипывая маленькие кусочки от слегка заплесневевшего хлеба, найденного в мусорном контейнере.

— Ты чего, заболела? — спросила Швабра.

— Заболела, — соврала Надя. — Плохо себя чувствовала.

— Ясненько, — пропела Хвостик, поворачиваясь к ней спиной и роясь в мусорном баке. Через минуту Надя присоединилась к ней.

Вернувшись вечером домой, Надя, как всегда, сняла одежду в коридоре и, облачившись в халат, прошла на кухню. Ту одежду, в которой она выходила на «охоту», она складывала в коридоре в углу. Прямо на пол. Этим она как бы проводила незримую черту между своей уличной и домашней жизнью. Ей почему-то казалось, что если она смешает одно с другим, то уже никогда не станет прежней Надей. У нее исчезнет имя, и она станет такой же, как Швабра и Хвостик. Только звать ее будут Кикимора или Девушка-без-лица. Или как-то еще в этом роде. Она сидела в кухне и ужинала: пила молоко с белым хлебом, как вдруг раздался телефонный звонок. С минуту-другую она сидела в столбняке, думая, что это — слуховая галлюцинация, а потом рванула в коридор.

— Алло!

— Ты узнала меня?

— Да.

— Ты думала, что я уже не позвоню? — Голос был тихи вкрадчив.

— Да… то есть нет.

В трубке раздался легкий смех.

— Не лги. Это бесполезно. Ты испугалась, что уже никогда не услышишь мой голос, так ведь?

— Так, — сказала Надя, и ей стало легче.

— Но разве я могу оставить тебя, моя маленькая бедная девочка? Ты столько страдала, бедняжка!

Надя ничего не могла сказать: в горле встал комок.

— Разве ты должна так мучиться по вине одного-единственного человека? Ты не забыла того врача, который сделал тебе неудачную операцию? Ты не считаешь, что он должен поплатиться за это? Ты не хочешь ему отомстить? Ну скажи, не бойся… Я тебя понимаю…

— Я… не знаю.

— Не знаешь? — Наде показалось, что в голове незнакомки прозвучало разочарование. — Почему? Ты готова смириться со своей жизнью и поставить на ней крест? Ты не хочешь сбросить с души это бремя? Подумай над этим!

— Что… что вы хотите?

— Я уже говорила: помочь тебе.

— Помочь? Зачем?

В трубке воцарилось молчание.

— Мне жалко тебя. Так жалко! — медленно сказала незнакомка.

Я… — Надя не могла говорить. Ее душили слезы. — Я… — Трубка выскользнула у нее из рук, и телефонный аппарат упал на пол. Раздались частые гудки. Надя поставила телефон на место и села на пол, закрыв лицо руками. Ее сотрясали рыдания. Она уже со всем смирилась. И махнула рукой на свою жизнь: пусть все идет так, как идет. И вдруг… Звонит эта незнакомка и будит в ней неведомые ранее чувства и мысли. Говорит о том, что ей нужно сбросить бремя со своей души и отомстить. И это правильно! Разве Лактионов не исковеркал ей жизнь? Она доверила ему самое дорогое, что у нее было, — лицо. А он? Он уничтожил его и тем самым вверг ее жизнь в пучину хаоса и отчаяния. Она докатилась до того, что побирается по помойкам! Настолько ей уже на все наплевать. Ее подруги — Швабра и Хвостик. Это единственные люди, с кем она может переброситься парой слов. Если бы не они, она давно бы разучилась говорить и превратилась бы в настоящую дикарку. И кто виноват во всем этом? Он. Доктор. Лактионов. Почему она должна влачить жалкое существование, которое и жизнью-то назвать трудно, а он тем временем процветает и принимает новых пациентов! Почему? Разве это справедливо? Нет, та женщина права. Он должен поплатиться за это!

Поплатиться, поплатиться… Эти слова стучали в ее голове тяжелым молотом. Поплатиться, поплатиться… мысли реяли, как зловещие черные вороны…

Нет, зло не должно остаться безнаказанным. Надя поднялась с пола. Пошла в ванную и умылась холодной водой. Она вдруг ощутила в себе смелость и решительность. Готовность на поступок.

Незнакомка позвонила через два дня.

— Привет! — веселым тоном сказала она.

— Привет! — откликнулась Надя.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

— Ты подумала над моими словами?

— Да.

— И что ты скажешь? — В трубке наступила пауза.

— Я… хочу, чтобы Лактионов поплатился за мои страдания.

— Умница! — раздалось в трубке. — Ты просто прелесть, Наденька. — Слова капали медом и молоком. — Повтори это еще раз! — попросила женщина.

— Я хочу, чтобы Лактионов поплатился за мои страдания.

— Прелесть! Умница! Ты хорошенько запомнила эти слова?

— Да. Но…

— Ни о чем не надо беспокоиться. Я все тебе скажу. Но в другой раз. А сейчас отдыхай. Спокойной ночи, Наденька!

— Спокойной ночи, — прошептала она.

Надя почувствовала в себе пружинистую легкость. Жизнь обретала давно утраченный смысл. Она отомстит Лактионову. И у нее все пойдет по-другому. Как — она еще не знала. Это откроется ей потом. Сначала надо сбросить с души этот камень. Она не должна страдать в одиночку. Это несправедливо. А после… все разрешится само собой. Она не будет пока ломать над этим голову. Это делать совершенно незачем. Та женщина все скажет. Она желает Наде только добра. Она называет ее Наденькой. Жалеет ее. Понимает.

Следующий звонок раздался ровно через неделю. В голосе незнакомки больше не было чарующих нот. Напротив, в нем звенели стальные нотки. Она говорила четко, без пауз. Надя слушала ее, затаив дыхание. Она боялась что-нибудь упустить, не понять, перепутать.

— Завтра ты доедешь до Савеловского вокзала. Спустишься в камеру хранения. Найдешь ячейку номер пятнадцать. Наберешь код. Запиши его…

Надя схватила записную книжку, лежавшую рядом, и огрызок карандаша.

— Записываешь? — осведомилась незнакомка.

— Да.

Женщина продиктовала код.

— Будь внимательна, ничего не перепутай. Записала?

— Да.

— Хорошо. Откроешь ячейку. Там в маленькой сумочке будет лежать пистолет. Возьмешь его. И поедешь в клинику. К восьми. Поняла?