— В каких словах она сказала вам о смерти Лактионова? Припомните, пожалуйста, это очень важно.

— Постараюсь. Я тогда дежурила. Она зашла ко мне в палату и сказала: Колю убили. Я спросила: кто, как? А она ничего не ответила. Потом, когда я позже спросила ее об этом, она пожала плечами и сказала: «Я ничего не знаю и говорить на эту тему не хочу». После были похороны. Когда она вернулась с них, то зашла ко мне и сказала: «Как странно встретиться со своей молодостью. Да еще при таких обстоятельствах».

— Вы хорошо знали Кузьмину, не заметили ли вы что-то необычное в ее поведении за последнее время?

Этот вопрос Губарев должен был задать вначале, но решил выстрелить им напоследок. И сделал он это интуитивно. Сам не зная почему.

— Мне кажется, что она стала более жесткой. Особенно после смерти бывшего мужа. — Баранова уже успокоилась и смотрела на Губарева прямо, не отводя глаз. — Знаете, как это бывает. Я наблюдала людей перед операцией. Они приходят сюда в подавленном настроении. Многие плачут, устраивают истерики. А потом приходит какое-то понимание, мудрость. Они смиряются. Становятся не плаксивыми, а твердыми, смирившимися с обстоятельствами. То же случилось с Любой.

— Как вы думаете — почему?

— Наверное, со смертью мужа оборвалось что-то очень важное для нее. То, с чем она жила долгие годы. Ей нелегко было принять это, но…

В комнату заглянула больная в длинном розовом халате.

— Людмила Викторовна, Правдину рвет после наркоза.

— Сейчас подойду.

— Спасибо, вы нам очень помогли, — сказал Губарев и попрощался.

— Все? — спросил Витька в коридоре. — Или будем беседовать еще?

— Пока нет. Что-то меня настораживает во всем этом. Вить.

— Что именно?

— Поговорим на улице. Не здесь.

На улице Губарев почувствовал приступ голода.

— Есть хочется.

— Ой, не говорите. Живот скрутило.

— Где бы бутерброд схватить на лету?

— Зачем же на лету? Можно в кафе зайти.

— И оставить там кучу денег?

— Не все же с грабительскими ценами.

— Ну, если ты найдешь такую закусочную… Когда они ехали на трамвае, мимо окон проплыло кафе «Кросс». Вид у него было непрезентабельный.

— Наверное, цены в этой забегаловке умеренные, — заметил Витька.

— Проверим. Сходим на остановке.

Им пришлось немного пройти назад, прежде чем перед ними возникло кафе «Кросс».

— Если не хватит денег, стреляю у тебя, — предупредил Губарев. — Ты втравил меня в эту затею, тебе и расхлебывать.

— Согласен.

Кафе «Кросс» навевало мысли о столовой среднего пошиба советских времен.

Даже пахло здесь не очень аппетитно: чем-то кислым и пережаренным.

— Амбре! — потянул носом майор.

— Значит, бабок хватит.

Внутреннее убранство кафе было простым, без затей. Квадратные темно-серые столы. Такого же цвета стулья. Белые занавески. Губарев сел за столик. Витька пошел за меню.

— Выбирайте, — принес он меню Губареву.

— Посмотрим. Где тут, кстати, раздеться? Не можем же мы сидеть в кожаных куртках.

Осмотрев зал, Витька скептически хмыкнул:

— Вешалок нет.

— Н-да! Куда ты меня привел?

— Но вы же не девушка, чтобы я перед вами в лепешку расшибался, — обиделся Витька. — У нас с вами задача — поесть, а не на интерьеры глазеть.

— Правда твоя! И что тут нам предлагают? Губарев бегло просмотрел меню.

— Я беру пельмени с грибами. Хочу горячего. И бутылочку пива.

Витька внимательно изучал меню.

— Чего копаешься?

— Изучаю спрос.

— Изучай, изучай! — Майор снял куртку и повесил ее на спинку стула, стоявшего рядом.

— Выбрал! Жареная картошка и котлета по-киевски, — сказал Витька.

Губарев сделал знак официанту. Тот подошел к ним.

Они сделали заказ.

Пельмени были аппетитными, горячими.

— Пусть немного остынут. А то рот обжигает. Губарев откинулся на спинку стула и налил в стакан пива.

— Что вам не понравилось в поведении Кузьминой? — спросил Витька.

— Все! — выдохнул Губарев.

— Что именно?

— Во-первых, вся эта история с «Веланом». Чего ради Лактионов дал такие деньги своей бывшей жене, с которой достаточно редко общался?

— Ну, он же не насовсем дал. А на время. Кредит.

— Все равно.

— Захотел поддержать ее?

— Ой, Вить, оставь, кто в наше время такой благотворительностью занимается? Это просто смешно!

— И что вы думаете по этому поводу?

— Пока — ничего. Может быть, это — шантаж?

— Шантаж. — Кусок котлеты чуть не выпал из Витькиного рта. — Какой шантаж?

— Вдруг Кузьмина знала какой-то факт из его жизни, который он хотел бы скрыть?

— Почему же она раньше молчала?

— В то время она не думала о том, чтобы открыть собственную клинику.

— А в один прекрасный момент надумала?

— Так оно и бывает. Судьбоносные решения всегда зреют долго. А затем в один миг — раз, и все! Созрело!

— Ну? — Витька расширил глаза.

— Лактионов платит ей пятьдесят тысяч. За молчание. А потом решает взять эти деньги обратно. Или изменились обстоятельства. Случилось нечто, о чем мы не знаем. Кузьмина заартачилась. Вспомни, что Баранова сказала о ней, как о гордом, честолюбивом человеке, который переживал, что не сумел реализовать себя в полной мере. Она завидовала бывшему мужу, который организовал свое дело, раскрутился, стал известным. Между ними произошел конфликт. И она убивает его. Потом раскаивается в этом, но назад ничего не вернешь. Она ожесточается… — Губарев замолчал.

— А что дальше? Кто ее убил?

— Кто-то третий. Кто знал о «Велане». О том, что на счет этой фирмы переведены большие деньги…

— Ее брат?

— Возможно!

— Такая моль! — поморщился Витька.

— Запах денег может из моли сделать тигра.

— Я не спорю.

— Дозванивайся до брата. Не дозвонишься — поезжай к нему домой. Срочно.

Но брат Кузьминой исчез. Как сквозь землю провалился. Соседи его не видели. Поджав губы, они сказали, что «за ним не следили». Что он делает и чем занимается, их абсолютно не интересует.

— Елки-палки! — воскликнул Губарев, присвистнув, когда узнал об этом. — Похоже, что братец убил сестренку и дал деру. Унес ноги. И где его теперь искать, ума не приложу!

С тех пор началась ее странная жизнь. Она спала до часу или двух часов дня. Вставала, бесцельно ходила по комнате, смотрела телевизор. В основном сериалы. А вечерами и до самой ночи сидела в Интернете. Она бесцельно лазила по Сети, читая все подряд. Но информация не задерживалась в ее памяти, а проходила сквозь нее, мимо. Да она и не старалась ничего запомнить или удержать в голове. Интернет нужен был ей для того, чтобы возникало ощущение жизни. Пусть иллюзорной, ненастоящей, но все-таки жизни. Или ее подобия. Анна Семеновна пробовала возражать против такого бесцельного времяпрепровождения, но Надя вставила замок в свою комнату и на все вопросы или возгласы старушки просто не обращала внимания. Одно время она пыталась научиться рисовать на компьютере. Но поняла, что это не так просто, как кажется на первый взгляд. Ей хотелось создавать собственные миры, рисовать фантастические пейзажи. Картинки складывались у нее в голове. Но для начала надо было освоить элементарную технику, купить книги, проштудировать их. Все это требовало усилий, времени. И Надя оставила эту попытку — стать компьютерным художником. Она похудела. Одежда болталась на ней, как на вешалке. Но на это, как и на многое другое, она уже не обращала никакого внимания.

Пару раз ее захлестывала жгучая волна ненависти. Когда это случилось в первый раз, она рванула в «Ваш шанс», обманула охранника, сказав, что пришла записываться на консультацию, улучила момент, когда секретарша куда-то отошла, ворвалась в кабинет к Лактионову и стала кричать, что он загубил ей жизнь и что она убьет его. Но Надю быстро выпроводили из клиники, опасаясь, что ее вопли могут услышать другие пациенты. Во второй раз ее остановила в приемной секретарша. Она каким-то боевым приемом уложила Надю на пол, а затем вызвала охранника.