— Эл… — снова подал голос отец.

— Ладно, мама, там видно будет.

— Да я что? Просто говорю.

После ужина Майрон отвез родителей домой. Мама извинилась и, сославшись на усталость, сказала, что ей лучше прилечь.

— А вы, мальчики, тут без меня поболтайте.

Майрон озабоченно посмотрел на отца. Тот взглядом дал понять, что все в порядке, и, дождавшись, пока за матерью закроется дверь, поднял палец. Вскоре Майрон услышал скрипучий голос, принадлежащий, по его умозаключению, одной из сестер Кардашян:

— Господи, да в таком платье выходить — стыда не оберешься, замарашкой выглядишь.

— Это у нее сейчас пунктик, — пожал плечами отец. — Ничего страшного.

Они прошли на деревянную террасу, пристроенную к дому сзади. Строительство заняло около года, и сооружение получилось таким прочным, что и цунами ему более не страшно. Устроившись в шезлонгах с выцветшими подушками, они озирали просторный участок, который Майрону по-прежнему казался полем для игры в вифлбол.[19] Они с Брэдом часами с него не уходили. Двуствольное дерево ограничивало первую базу, пучок вечно пожухшей травы — вторую, камень, ушедший глубоко в землю, — третью. А если ударить как следует, мяч приземлялся на огороде миссис Даймонд, она выходила на крыльцо, одетая, как сказали бы братья, по-домашнему, и орала, чтобы они держались подальше от ее владений.

Из дома, отделенного от них еще двумя строениями, донесся смех.

— Что, у Любеткиных пикник? — спросил Майрон.

— Любеткины уже четыре года как уехали отсюда, — сказал отец.

— И кто же на их месте?

— Я здесь больше не живу, — пожал плечами отец.

— И все же. Когда-то нас на все пикники приглашали.

— Ну, то были другие времена — наши, — сказал отец. — Когда дети были еще маленькие, и мы знали всех соседей, и ребята ходили в одну и ту же школу и играли в одних и тех же командах. А теперь черед других. Так и должно быть. Жизнь не стоит на месте.

— Смотрю, ты теперь человек терпимый, — нахмурился Майрон.

— Есть грех, ты уж извини, — усмехнулся отец. — Да и что дурного в том, что я играю новую роль?

«Как сказать», — чуть не вырвалось у Майрона, но он удержался — какой смысл? На отце была светлая фуфайка — такие обычно носят игроки в гольф, хотя сам отец на поле никогда не выходил. Сквозь вырез на груди виднелись седые волосы. Он отвел взгляд в сторону, зная, что сын не особенно любит, когда на него смотрят в упор.

Майрон решил, что пора нырнуть на глубину.

— Ты о Брэде что-нибудь в последнее время слышал?

Если Болитар-старший и удивился, услышав от Майрона это имя — за последние пятнадцать с лишним лет он впервые произнес его в присутствии отца, — то ничем своего удивления не обнаружил. Он отхлебнул чаю со льдом и сделал вид, что вспоминает.

— Да, он прислал письмо по электронной почте, пожалуй, с месяц назад.

— Откуда?

— Из Перу.

— А Китти?

— Что — Китти?

— Она с ним?

— Думаю, да. — Только сейчас отец повернулся к Майрону и пристально посмотрел на него. — В чем дело-то?

— Мне кажется, вчера вечером я видел Китти в Нью-Йорке.

— Что ж, вполне возможно. — Отец откинулся на спинку шезлонга.

— Разве, окажись в наших краях, они не связались бы с тобой?

— Наверное. Я могу послать ему письмо по электронке и спросить.

— Можешь?

— Разумеется. Ты не хочешь все же сказать, в чем дело?

Майрон обрисовал ситуацию весьма уклончиво. Он разыскивал Лекса Райдера и неожиданно заметил Китти. Слушая рассказ, отец кивал, а когда Майрон закончил, сказал:

— Общаемся мы довольно редко. Иногда не один месяц проходит. Но у него все нормально. Твой брат был счастлив все это время.

— Был?

— Извини?

— Ты сказал «был». Почему не просто «счастлив»?

— Да вот несколько последних писем, — протянул отец, — они, даже не знаю, как сказать, не совсем такие, как прежде. Суше, что ли. Так, последние новости. Впрочем, не знаю, мы ведь не особенно с ним близки. Только не пойми меня неправильно. Я люблю его не меньше, чем тебя. Просто мы не слишком близки.

Он сделал еще один глоток холодного чая.

— А раньше были, — возразил Майрон.

— Да нет, по-настоящему не были. Конечно, когда он был молод, мы с матерью играли большую роль в его жизни.

— И что же изменило это положение?

— Ты винишь Китти, — улыбнулся отец.

Майрон промолчал.

— Как думаешь, у вас с Терезой будут дети? — спросил отец.

Майрон был явно не готов к столь резкой перемене темы и не знал, что ответить.

— Деликатный вопрос, — только и сказал он. Дело в том, что у Терезы больше не могло быть детей. Родителям Майрон об этом еще не говорил: хотел сначала показать ее специалистам, потому что сам не готов был примириться с таким приговором. Так или иначе, сейчас говорить об этом не время. — Пока все по-прежнему, но кто знает.

— Ладно, но все же позволь кое-что сказать тебе касательно родителей, то, о чем не говорится в разных самоучителях или журналах, где наставляют, как воспитывать детей. — Отец повернулся и наклонился поближе к Майрону. — Мы, родители, сильно преувеличиваем собственную значимость.

— Скромничаешь, — заметил Майрон.

— Ничуть. Знаю, ты считаешь нас с матерью замечательными родителями. Я рад. По-настоящему рад. Может, в твоих глазах так оно и было, только ты старался не замечать разные неприятные вещи.

— Например?

— Я не хочу копаться в собственном грязном белье. Да и не о том сейчас речь. Наверное, мы действительно были хорошими родителями. Как и большинство отцов и матерей. Большинство стараются изо всех сил, и если допускают ошибки, то именно потому, что слишком стараются. Но видишь ли, дело в том, что мы, родители, в лучшем случае, как бы это сказать, — автомеханики. Мы можем все подогнать, привести двигатель в порядок, заставить его работать, проверить масло — словом, привести машину в рабочее состояние, подготовить к езде. Но машина — это всего лишь машина. Когда ее выпускают, она уже является «ягуаром», «тойотой» или «фольксвагеном». «Тойоту» в «ягуар» не превратишь.

— «Тойоту» в «ягуар»? — поморщился Майрон.

— Ты меня понял. Да, сравнение хромает, а если подумать, то на обе ноги, потому что звучит вроде как приговор, например: «ягуар» лучше «тойоты» или какой-нибудь другой марки. Это не так. Просто это разные машины с разными потребностями. Так же и дети. Иные рождаются застенчивыми, иные бойкими, кто-то зачитывается книгами, а кто-то гоняет мяч — по-всякому бывает. И то, как мы вас воспитываем, не имеет особого к этому отношения. Конечно, мы способны привить какие-то ценности и все такое прочее, но, пытаясь изменить природу, мы обычно все только портим.

— Пытаясь превратить «тойоту» в «ягуар»? — уточнил Майрон.

— Не умничай.

Относительно недавно, перед тем как сбежать в Анголу, точно такие же идеи, хотя и в совершенно иных обстоятельствах, развивала Тереза. Состояние выше настояния, повторяла она, и ее аргументы одновременно радовали душу и смущали, но сейчас, когда напротив сидел отец, они уже не казались Майрону такими убедительными.

— Брэд не был создан для того, чтобы сделаться домоседом, — продолжал отец. — Ему всегда не терпелось сорваться с места. Он был создан для странствий. Он, я бы сказал, родился кочевником, как и его предки. Поэтому мы с матерью его и не удерживали. Детьми вы оба были отличными спортсменами. Ты был помешан на идее соревнования. Брэд — нет. Он ненавидел состязания. Из этого не следует, что он хуже или лучше тебя, просто — другой. Ладно, устал я что-то. Довольно. Полагаю, у тебя есть серьезные основания, чтобы попытаться найти брата после стольких лет разлуки?

— Есть.

— Вот и хорошо. Потому что, несмотря на то что я сейчас наговорил, ваш разрыв стал одним из самых больших несчастий в моей жизни. И будет замечательно, если вы помиритесь.

Наступившее молчание нарушил пронзительный звонок мобильника Майрона. Майрон посмотрел по определителю, кто звонит, и с удивлением осознал, что это Ролан Димон, тот самый офицер нью-йоркской полиции, который так выручил его вчера в клубе «Даунинг, три».