— Собачий лай слышен далеко, — ледяным голосом сказал Хуану Альваро.

Хуан повернулся к нему. Хулио попытался встать между ними, но Альваро оттолкнул его. Хуан Помас выхватил из ножен кинжал, а Альваро успел поймать и с такой силой вывернуть его руку, что Хуан, отпустив кинжал, закричал от боли, однако тут пальцы Альваро сомкнулись на его шее, и крик затих.

— Не за меня! — кричал Альваро. — Моя жизнь ничего не стоит! Моя жизнь и твоя жизнь — они обе ничего не стоят! Но за жизнь моей дочери…

Альваро не потерял головы — хладнокровно, отдавая полный отчет в своих действиях, он душил Хуана. Тот попытался было сопротивляться, вырывался из цепких рук Альваро, но потом силы его оставили, руки безжизненно повисли.

Мария встала и направилась к ним.

— Значит, чтобы стать евреем, надо убить испанского дворянина? — визгливо закричала она. — Оставь его, еврей! Еврей! Грязный еврей!

Альваро отпустил Хуана. Гнев утих. Ненависть ушла. Он выпустил Хуана, и тот рухнул на пол, давясь от кашля и хватая ртом воздух. Альваро повернулся и посмотрел на жену. Она выдержала его взгляд. Некоторое время они смотрели друг на друга, потом Мария отвела взгляд и покинула комнату. Альваро же подошел к столу, выдвинул стул, сел и, тяжело дыша, склонился над столом. Хуан Помас следил за ним. Потом осторожно поднялся и кинулся бежать. Альваро слышал как будто издалека топот ног, слышал, как Хуан вскочил в седло и с места пустил коня вскачь.

Хулио стоял, ожидая приказаний, и наконец Альваро сказал:

— Пойдем, дружище! У нас много дел.

Он с трудом поднялся в комнату Катерины. Хулио пошел за лопатой и киркой. Альваро завернул Катерину в шелковое покрывало, поднял ее и отнес в сад. Они с Хулио рыли по очереди могилу. Работа шла медленно: Альваро очень ослаб, Хулио был стар. Наконец яма была вырыта. Альваро и Хулио опустили в нее тело девушки и засыпали землей.

Альваро трясло от усталости.

— Мне нужно выпить, — сказал он Хулио, — и съесть кусок хлеба. Можешь оседлать моего коня?

Хулио кивнул. Альваро вошел в дом, налил бокал вина, взял из буфета хлеб. Он не ощущал его вкуса, но заставлял себя есть, запивая вином. Оставшийся хлеб он положил в один карман камзола, в другой засунул холодное мясо и сыр. Потом вышел в галерею. Там никого не было, свечи погасли, однако уже брезжил рассвет, и Альваро без труда нашел дорогу в конюшни. Хулио уже держал наготове оседланного коня. Он помог хозяину сесть в седло и, держась за стремя, сказал:

— Хозяин, возьмите меня с собой. — Голос у него был убитый.

— Нет, дружище. Я помчусь быстрее своих воспоминаний, и я буду мчаться один. Ты делил со мной и радость, и горе. В том аду, где мне предстоит теперь жить, я буду один, совсем один…

— Я буду помогать вам, — взмолился Хулио. — Буду заботиться о вас… ухаживать за вами…

— Мне уже никто и ничто не поможет, Хулио. Даже Бог. Будем жить, как сможем, каждый из нас. Прощай, друг.

Альваро пришпорил коня, выехал из ворот и поскакал по дороге, на север от Сеговии.

Хулио стоял у конюшни, пока топот копыт не смолк. А потом пошел в дом — утолить голод: ведь и старику надо жить.