Руки воина были унизаны драгоценными браслетами, рукоятку меча украшала серебряная проволока, а шар на ее конце желтел янтарем.

Пенда заметил, что я разглядываю его оружие, достал меч из ножен и протянул мне:

— Вот, можешь потрогать, но будь осторожен. Я не хочу, чтобы твоя маменька засунула мне кочергу в задницу, если ты обрежешься.

— Хорошее лезвие, — одобрительно заметил я, попробовал меч на вес, а затем рубанул им воздух.

— Я забрал его у валлийского вождя, — сообщил Пенда. — Но сперва разрубил ублюдка на мелкие кусочки.

— Это валлийский меч? — спросил я, снова рассекая воздух.

Пенда нахмурился, потому что мой удар получился неуклюжим.

— Разумеется, нет, щенок! — насмешливо ответил Пенда. — Валлийские мечи трясутся и не могут резать прямо. Тамошние кузнецы ничего не смыслят в своем деле. Или сталь у них хреновая. Вот почему эти долбаные скотоложцы постоянно совершают набеги. Сумасшедший ублюдок, замахнувшийся на меня этим мечом, вероятно, отобрал его у какого-нибудь состоятельного мерсийца. Мне хочется думать, что клинок принадлежал самому королю Кенвульфу. На белом свете таких немного.

— Я видел короля Кенвульфа. Это здоровенный мерзавец. Такая зубочистка ему ни к чему. Но не волнуйся, Пенда, — с издевкой добавил я, возвращая меч и покачивая головой, — если валлийцы проткнут тебе живот копьем, то я позабочусь об этом мече, даже вытру с него кровь.

Воин подался вперед, помахал рукой у меня перед лицом.

— Парень, ты еще не проспался после вчерашнего, да? Какой-то валлиец прикончит Свирепого Пенду? — Он сплюнул комок харкотины, едва не попав в жука, ползущего у меня под ногами. — Да скорее скандинав станет королем Уэссекса, твою мать!

— Как знать, может, такое когда-нибудь случится, — сказал я, представив себе ярла Сигурда на троне короля Эгберта.

— Ты еще пьян, — проворчал Пенда.

— Возможно, — согласился я. — Но пьян я или нет, нам пора трогаться в путь. — Я кивнул на зал, поймал в бороде вошь и раздавил ее ногтем. — Ступай и вытряси сон из тех жалких сукиных сынов. Не думаю, что я им нравлюсь.

— Я точно знаю, что ты им не нравишься, — рассмеялся Пенда. — Но скорее трахну вшивую валлийскую шлюху с отвислыми сиськами, щенок, чем буду выполнять за тебя грязную работу. — Он отправился следом за рыжеволосой девушкой, бросив напоследок: — Ты совершенно прав, черт побери, что уводишь их в Уэльс. Так что можешь начать, подняв их из постелей.

Я взял копье, стоявшее у распахнутой двери, начал древком будить перепившихся крестьян, торговцев и ремесленников, которых мне предстояло повести на бой с валлийцами, закрывавшимися черными щитами, и пожалел о том, что это были не норвежцы.

Жители деревни Эльдреда собрались, чтобы проводить нас. Ребятишки сражались друг с другом деревянными мечами, изображая наши грядущие победы над валлийцами, в то время как их родители смотрели на нас с тревогой. Ополченцы старались держаться бодро. Они гордо выставляли напоказ доспехи и оружие, хотя только у двоих были кольчуги, а остальные довольствовались куртками из плотной кожи. Настоящие воины не суетились. Для них это был всего лишь еще один поход.

— Смотрятся они не очень, но сражаться будут неплохо, — сказал Пенда, увидев, с каким сомнением я рассматривал свой отряд. — Жители Уэссекса умеют воевать, Ворон. Это у них в крови. Даже у купцов. — Он усмехнулся. — Если тебя выпотрошат, то это плохо скажется на торговле. Поэтому они учатся убивать.

Но мне эти люди не казались настоящими воинами.

— Валлийцы наделают от страха в штаны, едва увидят нас, — пробормотал я.

— Могут и наделать, если только заметят твой глаз, — согласился Пенда. — Даже валлийцы верят в лукавого.

— В повелителя зла? — уточнил я.

— Да, в старика Велиара, [7]— объяснил Пенда.

Я недоуменно пожал плечами.

— В изгибающегося змея. В Аваддона, [8]— добавил Пенда. — В сатану, парень! — теряя терпение, крикнул он.

— В изгибающегося змея? — спросил я.

— Да, щенок, его называют и так. Хотя ты сам должен это знать, поскольку остаешься проклятым безбожником и язычником.

Я подумал о змее Мидгарде, который, по убеждению норвежцев, обвивает землю. Именно в честь него назвал свой корабль Сигурд.

— Парень, у тебя есть девчонка? — насмешливо спросил Пенда. — Если так, то пусть бог ей поможет. Бедную сучку, должно быть, трясет от одной только мысли о том, что ты засадишь ей в брюхо еще одного такого же скота.

Тут я заметил Кинетрит. Она стояла под старым тисом, где мы с ней расстались всего несколько часов назад, до того как взошедшее солнце пролило яркий свет сомнения на наше предприятие. На ней была синяя накидка, оканчивающаяся в пальце от земли, надетая поверх бледно-желтого платья с рукавами, расшитыми тонкой голубой нитью. Узкий пояс подчеркивал тонкую талию, распущенные золотистые волосы остались неприкрытыми. Не надела Кинетрит и брошь, подобающую высокому положению. Вместо этого у нее на груди висела простая серебряная цепочка, закрепленная на двух маленьких круглых застежках по краям накидки. Лицо девушки отливало бледностью, губы стиснулись в узкую полоску, а глаза оставались непроницаемыми. Клянусь Фрейей, какая же она была красивая!

Кто-то окликнул меня по имени. Я обернулся и увидел Эльдреда в темно-зеленом плаще, отделанном белым горностаевым мехом. Под ним виднелась кольчуга тонкой работы, начищенная до блеска, однако не новая. Ей уже довелось побывать в бою.

— Здравствуйте, милорд, — приветствовал я олдермена и проверил, легко ли выходит из ножен мой меч, принадлежавший когда-то Глуму.

Сегодня утром один из тутошних кузнецов наточил лезвие. Его подмастерье смазал шерстяную подкладку ножен топленым овечьим салом, запах которого я чувствовал до сих пор.

— Найди моего сына, Ворон, — сказал Эльдред и обвел взглядом воинов, стоявших у меня за спиной.

Его лицо с отвислыми усами оставалось непроницаемым, хотя мне показалось, что я уловил в твердых глазах олдермена тень сомнения.

— Я его найду, милорд, и вернусь за серебром своего ярла.

Эльдред выдержал мой взгляд, кивнул, развернулся и направился к своей дочери.

— Даже не думай об этом, парень, — сказал Пенда, заметивший, какими глазами я смотрел на Кинетрит. — Эльдред прикажет кому-нибудь вроде меня перерезать тебе глотку за одни только мысли о ее попке, белой, как лилия.

Но я все равно так пялился на Кинетрит, что она залилась краской и дернула отца за рукав, привлекая его внимание к чему-то еще, чтобы он не заметил мой пристальный взгляд. Затем, когда солнце на востоке поднялось еще выше, позолотив шлемы, наконечники копий и стальные набойки на щитах, я во главе отряда из тридцати уэссексцев покинул твердыню олдермена Эльдреда.

После первых нескольких миль ополченцы затянули пьяную песню, и я подумал о норвежцах, которые пели всегда. Однако к тому времени, когда светило начало скользить вниз со своего трона, единственными звуками оставались топот сапог по земле, стук ножен о края щитов, скрип и позвякивание кожаных ремней с железными пряжками. Я взмок от пота в кольчуге и шлеме Глума, с его тяжелым щитом за спиной и мечом на поясе, и обратился с молитвой к Тиру, богу войны, чтобы он не дал мне опозорить это славное оружие.

Собака Глум предал своего предводителя и боевых товарищей. Я представлял себе, как его однорукая душа бродила в загробном мире под градом оскорбительных насмешек предков. Таким негодяям нет места в Валгалле, за столом Одина. Но вдруг Глум все же оказался среди избранных? Я гадал, что произойдет, когда валькирии принесут в зал Отца всех Сигурда, сына Гаральда. Даже смерть не может искупить предательство. Древние своды Валгаллы содрогнутся. Пыль веков сухим дождем прольется на людей, живущих на земле своих отцов.

Мы переправлялись через ручьи, все еще разбухшие от зимних дождей, шли через леса, заросшие дубом, ясенем и вязом. Нам даже пришлось продираться через ограду, которой пользовались короли Уэссекса во время охоты на благородного оленя. Мы топтали лужайки, заросшие таким сплошным ковром белых сердечников, что мне казалось, будто на них лежит покрывало свежевыпавшего снега, и пересекали поля, где пасущиеся овцы срывали головы василькам и болотным подмаренникам.