― Но кто же? Мессер Ансельм? ― удивился посланец герцога Миланского. ― Друг мой, вы ожидаете слишком многого. Это как с Орденом Золотого Руна. Имена кандидатов не разглашаются заранее.
― А вы лично знакомы с этим Дориа? ― поинтересовался Грегорио.
― Не больше, чем мессер Ансельм мог уже вам рассказать. Однако вот перед вами человек, который знает все обо всех. Уступаю ему свое место. Мессер Грегорио, благодарю вас за гостеприимство. Надеюсь, у нас еще будет возможность пообщаться с вами. А теперь прошу меня извинить.
Он поднялся, вытирая рот шелковым платком. Грегорио, пробормотав что-то соответствующее случаю, также встал с места и уже по выражению лица Алигьери догадался о том, кем может оказаться новый гость, прежде чем тот вошел в дверь.
― Ага! ― воскликнул фра Людовико да Болонья, глава восточной делегации, переводя взгляд с Грегорио на Михаила Алигьери. ― Вот я и отыскал вас обоих. Ты должен был дождаться меня, Михаил! Ты забыл. ― Посланец герцога Миланского с поклоном и улыбкой на устах поспешил удалиться прочь. Монах осуждающе добавил: ― И я вижу, вы опять согрешили.
Он взирал на недоеденное мясо на тарелке. Тот самый монах-минорит, который, по наущению Пагано Дориа, во Флоренции обвинил Юлиуса во всех смертных грехах и едва не уничтожил кампанию Шаретти. «Медведь, ― так Николас написал о нем. ― Медведь, которого с детства приучили танцевать. Он затанцует в любую медвежью яму и в танце выберется наружу, даже не заметив острых кольев. Думаю, он не замешан ни в какие интриги Дориа. Он вообще не замешан ни во что на свете, ибо сам не от мира сего и не ведает, что есть милосердие».
Обычно Николас держал при себе свое мнение о людях выше его по положению, и если уж он решился в этом случае сделать исключение, то Грегорио сразу это заметил… И вот теперь перед ним стоял человек среднего роста, в потрепанной сутане, с раскрасневшимся лицом и загорелой тонзурой. Нечесаные волосы нависали на глаза, пронизанными алыми жилками.
― Мы получили церковное дозволение, ― сказал ему Грегорио. ― Прошу вас, брат, присоединяйтесь к нам. Здесь есть отличная рыба.
― Дозволение? ― прозвучал громовой бас.
― От аббата монастыря святого Бертина.
Разумеется, это было ложью чистой воды, но стряпчий хотел проверить, как многое монахам обсервантинцам известно о бургундской политике.
― Сын монашенки и священника, ― бросил фра Людовико. ― Посмешище всей Бургундии. ― Он уселся на стул, который до него занимал де Камулио.
― Канцлер ордена Золотого Руна, ― проронил Грегорио с едва заметным осуждением в голосе. ― Я слышал, что он со своим предшественником сместил с поста Язона за то, что тот не сдержал данных обещаний, и заменил его в качестве покровителя ордена святым Гидеоном, предпочитая тем самым Святой Дух Овидию, а Священное Писание ― «Метаморфозам», и, как обычно, истину ― досужим домыслам.
― Богоматерь, Бургундия и Монжуа Сент-Андриё! ― взревел в ответ монах и с невозмутимым видом угостился рыбой. ― Таков, насколько мне известно, боевой клич герцога. Поскольку он не добавил сюда имена ни Язона, ни Гидеона, я не могу понять, почему он не вернется к святому Андрею, первому покровителю Ордена, миссионеру обоих побережий Черного моря. Пока рыцари не испугались дождливой погоды, они всегда собирали капитул в ноябре. Но теперь, разумеется, этот проклятый грек-перевертыш, Фома, заполучил голову святого Андрея в Рим, и с ее помощью оплачивает услуги своих блюдолизов. Никогда не слышали о Сантамери?
― Сантамери? ― покорно переспросил Грегорио.
― Франкский замок в Сент-Омере, Сент-Омер в Морее. Папа и миланский герцог послали Фоме солдат, но он с ними не поладил. Иначе бы жители Сент-Омера были бы до сих пор живы. Я так понимаю, хлеба больше не осталось?
― Я велю принести еще, ― пообещал стряпчий. ― Вы надеетесь, что герцог лично возглавит крестовый поход, или просто даст денег?
Монах поиграл ножом. Подбородок его был весь перепачкан жиром.
― Хотите, чтобы я рассказал вам о том, как один самоцвет из призового кубка турнира мог бы убить двадцать сарацин. Я обсервантинец, мальчик мой. С самого дня своего основания мы взывали к совести королей. Я жил в Иерусалиме. Каликст посылал меня в Персию и Грузию как нунция латинян. Он пытался заслать меня и в Эфиопию. Я не просто монашек с колокольчиком из какой-нибудь уютной часовни, устланной коврами. У меня есть власть проповедовать, выслушивать исповеди, крестить и даровать причастие. Я тружусь, я не жду помощи от алчных людей. Я заставляю их помогать мне. Я был уверен, что ваш Юлиус ― подлец и негодяй.
― Козимо де Медичи тоже полагал так, пока мы не доказали обратное. Сперва нужно узнать наверняка, прежде чем обвинять человека, ― сказал ему Грегорио.
― Вот и я о том же. Я думал о том, что он подлец, намерен набить себе карманы и сбежать вместе с остальными своими дружками. Я ошибался. Вы послали солдат в Трапезунд? Мне только что рассказали об этом.
― Кто именно? ― поинтересовался Алигьери.
Францисканец с набитым ртом ответил своему собрату посланнику:
― Друг одного друга. ― И он вновь вернулся к еде. ― За кого они будут сражаться?
Грегорио постарался сохранить спокойствие.
― За своего капитана Асторре, который подчиняется Николасу. За кого же еще?
Монах поковырял щепкой в зубах, вытащил ее изо рта и начал бездумно вертеть между пальцев.
― Я вас серьезно спрашиваю, за кого собирается сражаться этот ваш мальчишка Никколо?
Михаил Алигьери счел своим долгом вмешаться:
― Брат мой, он полностью предан императору и Медичи. Я уверен, что он человек порядочный. А даже если и нет… разве у него есть иной выход?
― Он может сражаться за самого себя, ― предположил фра Людовико. ― Бросить компанию, забрать деньги и направиться куда-нибудь еще, например, в Венецию. Похоже, мессер Проспер де Камулио терзается сомнениями. Полагаю, вы от него немногого добились сегодня. Хотя, конечно, он ведь привел с собой Михаила.
― Вопреки вашим приказам? ― поинтересовался Грегорио. Он осознал это уже давно и теперь решил рискнуть.
― Конечно, ― подтвердил фра Людовико. ― Что он хотел о вас узнать? Ни вы, ни женщина, которая владеет компанией, не играете никакой роли. Важно, что будет делать этот парень в Трапезунде. Вот на нем уж точно я вижу дьяволову печать.
― Я слышал, что случилось во Флоренции, ― веселым тоном заметил Грегорио. ― Тем не менее, мы с мессером Алигьери могли поговорить, и в этом не было бы большого вреда. Он мог бы рассказать мне о Трапезунде.
― Да, мог, ― кивнул монах. Он разломил лепешку, отложил ее и взял другую, посвежее. ― Мог бы понарассказывать вам бабских сказок про Трапезунд, чтобы вы поскорее отозвали назад вашего Никколо, учитывая, что здешние князья не больно-то рвутся к нам на помощь. ― Помолчав, он добавил, глядя на Грегорио: ― Я не хочу, чтобы он возвращался. Хочу, чтобы он и его солдаты оставались в христианской Азии.
― И погибли там?
Монах зафыркал, брызгая слюной и хлебными крошками.
― И пусть! Зато после смерти его ждало райское блаженство! Но увы, такой возможности он не получит. Там сейчас совершенно безопасно. Вы получите всю выгоду, на которую рассчитываете, можете не беспокоиться. Только ради того, чтобы избавить вас от волнений, я и попросил Михаила не приходить к вам.
― Даже если демуазель и прикажет ему вернуться, Николас все равно не узнает об этом раньше, чем четыре месяца.
Фра Людовико вытер нож и отложил его в сторону.
― Кто знает? Все равно, лучше оставить все, как есть. Но можете ему написать. Скажите, что фра Людовико извиняется за свою ошибку во Флоренции. В следующий раз он убедится в своей правоте прежде, чем кого-то обвинять. Но если узнает, что Никколо направил своих солдат против собратьев-христиан, то скажите ему, что фра Людовико вытянет из него кишки и подвяжет ими рясу, а печень зажарит и съест без хлеба. Вы слышали, что герцог назвал нас волхвами?
― Да, разумеется. А почему? ― поинтересовался Грегорио. Он так и остался сидеть рядом с Алигьери, не желая подчиняться монаху, но краем глаза заметил, что трапезундец покачал головой, и неохотно поднялся на ноги.
