Солнце ― и император. Приветственный шум, доносившийся отовсюду, значительно усилился. Созвучно с ним доносились и другие звуки: топот ног, стук копыт, рев труб, грохот цимбал и барабанов, а также жестяной скрежет ручных органов. Морской ветер, пахнущий солью, рыбой и дымом, внезапно донес запах конского пота, смятой травы и благовоний. Николас, оживленно что-то говоривший, резко замолчал. Затем меж строений на другом конце Мейдана, показалась голова процессии, медленно движущейся по направлению к ним, а точнее, к императорской вилле, именуемой Кафисмой.

Как и во время церковного шествия, впереди несли икону. Следом, по традиции Константинополя, шествовали старейшины в алых атласных одеждах, а за ними ― юноши в белом; и дальше отроки в зеленых туниках. Все они с достоинством прошли по проходу мимо скамеек, на которых восседали торговцы. Один из мальчиков, обернувшись в профиль, внезапно расплылся в улыбке, завидев Николаса, и едва не сбился с шага. Он был чрезвычайно хорош собой и походил на ожившую классическую статую, ― и Тоби его уже явно где-то видел.

― Кто это? ― поинтересовался он. Николас повернулся к лекарю.

― Его зовут Алексий.

― Их всех зовут Алексиями, ― заметил Тоби.

― Похоже на то, ― подтвердил фламандец. ― Однако на вкус они разнятся.

В этом высказывании не было никакого смысла, но чего еще ожидать от больного лихорадкой…

А следом уже шествовали слуги, несущие церемониальные золотые топорики, и евнухи в белом, и юные гвардейцы с позолоченными доспехами, щитами и копьями. Затем князья в золотых одеждах, ― главные среди них шествовали с золочеными посохами, остальные размахивали золотыми кадильницами. Затем ― пажи. И наконец сам император, верхом на лошади в алом с золотом чепраке, и императрица со свитой.

Наместник Бога на земле по-прежнему был в своей высокой золотой короне, но одеяние оказалось другим ― из золотой парчи, расшитой самоцветами, с нашитыми тончайшими золотыми пластинками, украшенными рисунками и орнаментом. Заходящее солнце, прорвавшись сквозь облачную завесу, озарило его своими лучами, и волосы, и борода императора засверкали столь же ярко, как его одежды. Лишь лицо, розоватое и припудренное, полусуровое, полуулыбающееся в пустоту, оставалось лицом человека, который принял ванну, сытно поел и только что встал с ложа, на котором был не один. За спиной его императрица поворачивала голову то в одну сторону, то в другую, чтобы все могли полюбоваться ею, но не отвечала на приветствия. Если она и заметила знамя флорентийцев или генуэзцев, то не показала виду, с достоинством проехав мимо. Виоланта Наксосская, среди прочих придворных дам шедшая следом за императрицей, также проигнорировала флорентийцев и своего ученика. Тоби это даже порадовало. Ему и без того хватало забот.

Свита императора заполнила ложи, где они наконец расселись, после чего взревели трубы, патриарх благословил празднество, и распорядитель церемоний выступил вперед с долгой изысканной речью, на которую басилевс ответил любезной улыбкой, а толпа ― слитным криком: «О, боже, защити императора! Защити дом его и всех пурпурнорожденных! Матерь Божья, наполни империю радостью…». После чего его императорское величество вскинул руку, и развлечения начались.

Уже очень давно Тоби не доводилось присутствовать на представлениях. Его дядя, пользовавший герцогов, разумеется, нередко посещал всевозможные увеселения. Он привык к лицезрению шутов, акробатов, глотателей огня и канатоходцев. Тоби же любовался ими студентом, но с тех пор ему редко выпадал такой случай. И он никогда прежде не видел акробатов, которые выступали бы совершенно обнаженными, и при этом выделывали немыслимые трюки со своим телом: просовывали голову между ног, ходили на руках и крутились колесом по всей арене.

Коренастые, скуластые мужчины, выстроившись в две пирамиды, перекидывали девочек и мальчиков между собой. Шуты в звериных шкурах и уродливых масках разыгрывали ужасающие представления со свиными мочевыми пузырями, а также воловьими и козлиными гениталиями. Дети в шелковых белых одеждах, украшенные цветами, водили хороводы и пели. Крестьяне исполняли сельские танцы под вой волынок, а девушки-черкешенки в сапогах и длинных юбках, покачиваясь под музыку, сплетались в живые узоры под бой барабанов. Двое борцов в кожаных штанах сражались, пока один из них не испустил дух; и басилевс поднялся, пока тело уносили с арены, дабы дать сигнал к перерыву, ибо императоры, подобно простым смертным, также нуждаются в пище и отдыхе.

Мул, украшенный лентами, выволок на арену телегу, полную соленой рыбы, и двое юношей, бежавших рядом, принялись бесплатно раскидывать ее в толпу. Повозка оставалась с северной стороны Мейдана, поскольку все знали, что торговцы, равно как и князья, сами позаботятся о своем пропитании. Они были правы. Лоппе извлек на свет божий корзину, до сих пор стоявшую на земле рядом со скамьями, ― и принялся извлекать оттуда выпечку, жареных цыплят, орехи, сушеные фрукты и печеную фасоль. Обнаружились там также фляги с вином и шесть металлических кубков. Под конец он вручил Тоби седьмую флягу, с чистой водой, и вопросительно покосился на лекаря.

Николас вновь разговаривал с Асторре. Тоби развернул его к себе со словами:

― Ладно, думаю, этого достаточно. Можешь ускользнуть, пока император не видит.

Голос фламандца звучал совершенно нормально, и на вид он казался вполне здоровым, разве что чересчур оживленным. Правда, волосы, промокшие от пота, вились колечками, как нечесаная шерсть.

― И думать забудь, ― отрезал он. ― Асторре мне этого никогда не простит. Они ведь будут сейчас состязаться в стрельбе.

Лекарю это было прекрасно известно. Он знал также, что выступления стрелков состоятся лишь во второй половине представления.

― Асторре не так глуп. Он знает, что такое лихорадка. Послушай… генуэзцы от нас далеко. С Юлиусом проблем не будет. Если мы все останемся здесь, император ничего не заметит. Ты пришел, показался на глаза. Так чего же ты ждешь?

― Окончательной победы. Сейчас ты лишишься цыпленка, ― ответил Николас.

Тоби озадаченно уставился на него, а затем опустил глаза. И правда, какой-то лохматый терьер в золотом ошейнике сунул морду в их корзину… Ухватившись за ошейник, лекарь поднял собаку.

― Это Виллекин, ― представил Николас. Собачка хрипло затявкала.

― Виллекин! ― взвизгнул девичий голос. Тоби узнал его, даже не оборачиваясь. Катерина де Шаретти, разодетая как куртизанка. То есть, конечно, не совсем, но… Рыжевато-каштановые волосы были завиты и распущены, плечи обнажены, а в ушах красовались огромные серьги. На ней было шелковое платье, а лицо изящно подкрашено. Она схватила собаку.

― Ты его чуть не убил! Я пожалуюсь маме!

Николас обернулся.

― Если хочешь, я сам ей расскажу. Мне как раз нужно ответить на письмо.

Дориа стоял у жены за спиной. На нем также было парадное платье и цепь с изумрудами.

― Если Виллекин в порядке, ― бросил он, ― то отнеси его на место, милая. Со своим отчимом ты можешь поговорить позднее.

Теперь обернулись все разом: Юлиус, кипящий от гнева, Легрант с выражением невозмутимого любопытства на лице, Асторре, грозно вздернувший подбородок… Годскалк явно чувствовал себя не в своей тарелке. Но Катерина не смотрела ни на кого из них. Прижимая к себе собаку, она внимательно рассматривала Николаса.

― У тебя волосы мокрые, как в тот раз, когда ты свалился с лихорадкой. Опять приступ, да?

Так что все их старания пошли прахом… Фламандец кивнул.

― Да. И если не хочешь ее подцепить, лучше держись от меня подальше. Как твои дела, Катерина?

Она повернулась, чтобы идти прочь.

― Не смей со мной говорить. Ты вообще не должен был приходить сюда. Это подло. Ты заразишь и Виллекина тоже. Мне не нужна твоя лихорадка.

― Мне она и самому не нужна, ― согласился Николас. ― Ты показывала Виллекина императрице?

Катерина уже отошла к дальним скамьям, но, не удержавшись, все же обернулась, чтобы ответить: