— Лжешь! — крикнул Корбетт. — Кто-то сообщал вам о том, где я должен быть и что буду делать. Кто?

Она поманила его рукой и, когда Корбетт приблизился, прошептала ему на ухо несколько слов. Холодно усмехнувшись, он отпрянул. Она все могла бы рассказать ему, но, приблизившись к ней, Корбетт ощутил аромат ее волос, ее тела, шелковистое прикосновение губ и понял, что еще немного, и он потеряет голову.

Покачав головой, он раздавил травинку носком сапога.

— Все остальное правильно?

— Да, — с напряженной улыбкой ответила Элис, словно девчонка, застигнутая за шалостью.

— А другие?

Она пристально посмотрела на него. Улыбки как не бывало.

— Твоему королю, господин чиновник, придется самому поохотиться на них.

— Это нетрудно. Они недалеко, — пробурчал Корбетт. — В «Митре».

— А я? — прошептала Элис. — Я не боюсь смерти. Корбетт заглянул в темные глаза и увидел в них ужас.

Она лгала, и он понял, что она молит о пощаде. Тогда он взял в ладони ее лицо и проговорил с нежностью:

— Я могу немногое. Помилование не в моей власти, во всяком случае, не за такое. Не упомянуть о тебе я тоже не могу, потому что твои же приспешники тебя предадут, чтобы выпросить снисхождение. И прятаться всю жизнь ты тоже не сможешь, тебя выследят. — Умолкнув, он коснулся губами ее век, почувствовал вкус ее слез. Она была убийцей, колдуньей, изменницей, но он все равно любил ее. — Послушай, Элис, — торопливо продолжил он, — завтра я буду писать отчет для Барнелла. Послезавтра отчет будет у него. Ты должна бежать сегодня. Ничего никому не говори. Им уже не поможешь. Они под наблюдением, — солгал он. — Ты понимаешь?

Элис кивнула, и он поцеловал ее в лоб, вдохнув легкий аромат волос.

Корбетт поднялся и быстро зашагал прочь. Ему послышалось, что она зовет его, но он не обернулся, сделав вид, будто принял ее голос за крик чайки, искавшей добычу на оставленном рекой берегу.

Верный своему слову, Корбетт весь следующий день посвятил составлению отчета для Барнелла, надеясь, что Элис сбежит и не предупредит остальных. Ранульфа все еще не было, и Корбетт попросил Суиннертона послать в город одного из своих людей, что посмышленее, мол, пусть посмотрит, не происходит ли чего необычного в «Митре». Оруженосец возвратился поздно вечером, но ничего не соображал, до того напился. Пришлось Корбетту окунуть его в чан с ледяной водой, прежде чем тот очухался и заявил, что ничего необычного в таверне не заметил.

Рано утром следующего дня Корбетт закончил отчет, в котором было все то, о чем он говорил Элис, ну и еще несколько фактов и наблюдений. Перечитав написанное, он остался доволен, запечатал свиток, приписал «канцлеру лично в руки» и с вооруженным сопровождением отправил письмо из Тауэра в Вестминстер. Дело сделано. И Корбетт отправился туда, где пару дней назад встречался с Элис. Там, где они сидели, трава все еще была примята, а тишина и покой древних развалин резко контрастировали с теми страстями, что обуревали Корбетта, когда он был тут в первый раз. Чиновник уже собрался уходить, когда увидел на каменной стене букетик весенних цветов, перевязанный черной шелковой перчаткой. Его оставила Элис, зная, что ее возлюбленный непременно вернется на место их последнего свидания. Корбетт взял цветы, сунул их под куртку и сел, прислонившись к стене. Он проклинал свою удачу и предпочел бы что угодно, только не пустоту в сердце.

Когда Корбетт глядел на широко раскинувшийся луг, ему вдруг пришло в голову, что дело не доведено до конца, и он поспешил в Тауэр, где оставил распоряжения Суиннертону и Ранульфу. После этого, позаимствовав у одного из тауэрских клириков толстую тяжелую коричневую рясу с капюшоном, вымазал пеплом лицо и волосы. Преобразив себя таким образом, он под видом старого монаха покинул Тауэр и нанял лодку до Вестминстера. Пристал он к берегу в обычном месте, однако, поднявшись по лестнице, направился сразу к главному входу в аббатство. Внутри он неторопливо прошествовал в главный неф, не глядя на чистые, без пятнышка, белые стены, на решетки, на уходящие ввысь величественные колонны, благодаря которым потолок как будто чудесным образом парил в небе.

Света, проникавшего через витражи, было недостаточно, чтобы полностью разогнать тьму, но это как раз устраивало Корбетта. Он отлично ориентировался в полумраке и выскользнул через боковую дверь в крытую галерею, где на низкой кирпичной стене сидел старый монах, который поднял на него слезящиеся глаза и неуверенно махнул иссохшей рукой. Корбетт склонил голову в ответ и пошел прочь, старательно шаркая и пряча руки в длинных просторных рукавах рясы. Он обошел всю галерею, но не увидел никого, кроме этого монаха да еще ворона, сильным желтым клювом терзавшего молоденькую траву. Тогда он отошел подальше и тоже сел на низкую стену, опустив голову как будто в молитве и торопливо ощупывая кладку. В конце концов ему повезло, и он нашел кирпич, который легко вынимался, в отличие от остальных. Сделав вид, будто что-то уронил, Корбетт нагнулся и проверил: места достаточно, чтобы туда что-то положить.

Сунув внутрь руку, Корбетт ничего не нашел, глубоко вздохнул, чтобы успокоить разбушевавшиеся чувства, и чуть не вскрикнул — кто-то прикоснулся к его плечу. Он стремительно обернулся, хватаясь за кинжал, но это был всего лишь старый монах с беззубой улыбкой и бессмысленным взглядом, искавший сочувствия. Торопливо произнеся «Benedicte», Корбетт отделался от согбенного старика, который, что-то бормоча, поковылял прочь. Чиновник проводил его взглядом, потом встал и огляделся. Никого. Неужели он пришел слишком поздно? Тем не менее он решил подождать еще. Перелез через низкую стену, отошел еще дальше и спрятался за кустами. Не обращая внимания на то, что ряса мгновенно отсырела в мокрых зарослях и сделалась ледяной, Корбетт затаился и стал терпеливо ждать.

Галерея долго оставалась безлюдной. Монахи занимались обычными делами, большинство сидело в скриптории и переписывало рукописи. Мимо прошел старый монах, появлялись другие монахи, бегали туда-сюда слуги, но никто не задерживался. Было зябко, и Корбетт подумал, что долго ему не выдержать. Пальцы на ногах онемели, холод стискивал тело ледяной хваткой. Зазвонили колокола, призывая к вечерне, и вдруг в конце галереи появился человек в плаще с капюшоном, который прямиком направился на то самое место, где прежде сидел Корбетт. Оглянувшись, он остановился, вытащил кирпич и пошарил рукой внутри, но вскоре встал и зашагал обратно. Хью Корбетту не удалось разглядеть его лицо, так что, немного выждав, чтобы не привлечь к себе внимание, он последовал за незнакомцем.

Вернувшись в полумрак собора, Корбетт увидел, что неизвестный пересек неф, подошел к маленькой дверце в северной стене и, не оборачиваясь, торопливо скрылся за ней. Снаружи Корбетт остановился, чтобы перевести дух, прежде чем продолжить преследование, и, оглядевшись, понял, что находится на полпути к дворцу, на пустыре, усыпанном обломками камней и кирпичей, которые остались после завершения строительства северной части аббатства. Тут он испугался, как бы неизвестный не исчез в наступающих сумерках, и, стараясь не шуметь, поспешил за ним следом. Видимо, встревоженный шумом, человек хотел обернуться, но Корбетт крепко схватил его за плечо. Тот стряхнул его руку и отступил:

— В чем дело? Что вам надо?

В голосе звучал страх. Корбетт скинул капюшон.

— Чего вы испугались, господин Хьюберт Сигрейв? Это всего лишь я, Хью Корбетт. Мне кажется, я узнал ваш голос. — Корбетт приблизился. — Это вы, господин Хьюберт из канцелярии, или нет?

Белые пухлые руки сняли капюшон, и глазам Корбетта предстали поджатые губы и холодные глаза Хьюберта.

— Господин Корбетт, что вы тут делаете в темноте? — Хьюберт с напускной скромностью, словно невинная барышня, округлил глаза. — Вы приняли меня за кого-то другого?

— Где вы были?

— Молился. А вам какое дело?

— Молился! — Корбетта охватила ярость, в висках словно бил молот. — Не молились вы, господин Хьюберт. Сомневаюсь, что вы вообще когда-нибудь молитесь. Вы приходили в аббатство проверить, не оставили ли вам друзья из «Пентаграммы» деньги или записку. Вы — изменник, господин Хьюберт, и я докажу это!