Росс бросила взгляд на часы.

— Мы отстаем от графика уже на двенадцать часов, — сказала она. Единственное, что мы можем предпринять, — этой же ночью спуститься по реке.

— Я бы предложил это в любом случае, — сказал Мунро.

Росс ни разу не слышала, чтобы проводник вел экспедицию по экваториальной Африке ночью.

— Предложили бы? В самом деле? Почему?

— Потому что по ночам на неглубоких реках меньше препятствий, — ответил Мунро.

— Каких препятствий?

— Это мы обсудим, когда столкнемся с ними, — сказал Мунро.

Уже на расстоянии доброй мили от Рагоры они услышали шум мощного водного потока. Эми тут же забеспокоилась; она снова и снова спрашивала:

«Какая вода?». Эллиот успокаивал ее, но не слишком настойчиво; как бы Эми ни боялась, ей придется смириться с необходимостью путешествия на лодках.

К счастью, когда путники подошли к Рагоре, выяснилось, что шумят пороги, располагающиеся выше по течению, а прямо перед ними текла спокойная грязно-коричневая речка шириной футов пятьдесят.

— На первый взгляд ничего страшного, — сказал Эллиот.

— На первый взгляд ничего, — согласился Мунро.

Но Мунро знал коварный характер Конго и ее притоков. Четвертая по протяженности река в мире (после Нила, Амазонки и Янцзы) была своеобразной во многих отношениях. Гигантской змеей она извивалась по всему Африканскому континенту и дважды пересекала экватор, сначала поворачивая на север, к Кисангани, а потом на юг, к Мбандаке. Это было настолько необычно, что всего лишь сто лет назад географы не верили, что одна большая река может течь и на юг и на север. И тем не менее так оно и было: река Конго текла то по одну сторону экватора, то по другую и поэтому всегда где-нибудь попадала в сезон дождей и не знала сезонных изменений, характерных для всех других рек, например для Нила. Круглый год река ежесекундно извергала в Атлантический океан полтора миллиона кубических футов воды; по мощности потока ее превосходила лишь Амазонка.

Эти особенности делали Конго наименее судоходной из всех больших рек.

Серьезные препятствия возникали уже в трехстах милях от Атлантического океана, возле водопадов Ливингстона, а в двух тысячах миль от океана, возле Кисангани, где ширина реки была еще не меньше мили, непреодолимым препятствием на пути любого судна вставал водопад Стэнли. Еще выше по течению препятствия множились с каждой милей, потому что здесь в Конго впадали десятки быстрых притоков, спускавшихся в заросшую джунглями низину с высоких южных саванн и с востока — с гор Рувензори, вершины которых, достигавшие высоты шестнадцать тысяч футов, были всегда покрыты снегами.

Притоки Конго промыли несколько ущелий, из которых самым удивительным было ущелье возле Конголо, которое называли Вратами ада. Здесь относительно спокойная река Луалаба втискивалась в горловину шириной сто ярдов и глубиной в полмили.

Рагора была небольшим притоком Луалабы, в которую она впадала недалеко от Кисангани. Жившие на берегах Рагоры племена, зная ее капризный характер, называли эту реку «баратавани» — «обманчивая дорога». Самым примечательным на реке было ущелье Рагора — узкая щель в известняковых породах глубиной около двухсот футов и шириной местами не больше десяти. В зависимости от того, когда прошли последние дожди, ущелье Рагора или принимало живописнейший вид, или становилось наводящим ужас ревущим и пенящимся стремительным потоком.

От Абуту, возле которого теперь находилась экспедиция, до ущелья Рагора оставалось еще примерно пятнадцать миль, но состояние реки возле Абуту ровным счетом ничего не говорило о том, что творится в ущелье. Мунро это понимал, но не счел необходимым объяснять Эллиоту. К тому же тот был занят разговором с Эми.

Братья Кахеги готовили две надувные лодки типа «Зодиак», а внимательно следившая за приготовлениями Эми с каждой минутой тревожилась все больше и больше. Она потянула Эллиота за рукав и требовательно спросила:

«Что за шары?».

— Это лодки, Эми, — попытался объяснить Эллиот.

Впрочем, он чувствовал, что Эми уже догадалась и ее вопрос был скорее риторическим. В свое время она лишь с большим трудом запомнила слово «лодка», потому что терпеть не могла воду и не проявляла ни малейшего интереса к предметам, предназначенным для перемещения по воде.

«Почему лодка?» — спросила Эми.

— Теперь мы поедем на лодке, — ответил Эллиот.

Действительно, братья Кахеги уже столкнули лодки на воду и теперь грузили в них снаряжение экспедиции, крепя его к резиновым пиллерсам и планширям.

«Кто едет?» — спросила Эми.

— Мы все поедем, — ответил Эллиот.

Эми понаблюдала за погрузкой еще с минуту. К несчастью, нервничала не только она. Мунро лающим голосом отдавал отрывистые команды, носильщики торопились. Эми не раз демонстрировала поразительную чувствительность к настроению окружающих ее людей. Один эпизод Эллиот запомнил на всю жизнь.

Как-то Эми стала говорить, что у Сары Джонсон неприятности. Никто не мог ничего понять, и лишь через несколько дней Сара призналась, что разошлась с мужем. Вот и теперь Эллиот был уверен — Эми чувствует неуверенность и тревогу людей.

«Переправиться вода в лодке?» — уточнила она.

— Нет, Эми, не переправиться, — поправил ее Эллиот. — Ехать лодке.

«Нет», — жестом ответила Эми, напрягла мышцы плеч и немного ссутулилась.

— Эми, — убеждал гориллу Эллиот, — пойми, мы не можем оставить тебя здесь одну.

Эми уже нашла решение:

«Другие люди едут. Питер остается Эми».

— Прости, Эми, — сказал Эллиот, — но я тоже должен ехать. И ты должна ехать.

«Нет, — повторила Эми. — Эми не ехать».

— Да, Эми.

Из рюкзака Эллиот достал шприц и ампулу с тораленом. Не на шутку рассерженная, Эми несколько раз легонько стукнула себя по подбородку крепко сжатым кулаком.

— Эми, не ругайся, — предупредил ее Эллиот.

Подошла Росс — с оранжевыми спасательными жилетами для Эми и Эллиота.

— Что-нибудь не так? — спросила Росс.

— Она ругается, — ответил Эллиот. — Лучше уйдите.

Одного взгляда на напрягшееся, напружинившееся тело гориллы было достаточно, чтобы Росс поспешно отошла.

Эми жестами сказала «Питер» и снова ударила себя снизу по подбородку. В руководствах по амеслану осторожно говорилось, что такой жест соответствует слову «грязный», хотя на самом деле человекообразные обезьяны употребляли его, когда просились в туалет. Приматологи не питали никаких иллюзий относительно смысла, который вкладывали животные в этот жест. Эми говорила: «Питер — дерьмо».

Почти все обученные языку приматы умели ругаться, и для этой цели они употребляли множество слов. Иногда такие слова выбирались случайно, это могли быть «орех», «птица» или «мытье». Однако по меньшей мере восемь приматов в различных лабораториях независимо друг от друга для обозначения крайнего раздражения остановили свой выбор на легком ударе крепко сжатым кулаком в подбородок. Тот факт, что такое удивительное, явно не случайное совпадение так и не было описано в научной литературе, можно объяснить, пожалуй, лишь тем, что ни один приматолог просто не желал искать ему объяснения. Как бы то ни было, человекообразные обезьяны, как и человек, считали, что слова, означающие выделения организма, вполне годятся для очернения других обезьян или людей.

«Питер дерьмо», — опять прожестикулировала Эми.

— Эми… — Эллиот набрал в шприц двойную дозу торалена.

«Питер дерьмо лодка дерьмо люди дерьмо».

— Эми, прекрати.

Эллиот тоже напрягся и ссутулился, подражая позе разозленной гориллы.

Часто такой прием заставлял Эми отступить, но на этот раз он не произвел на нее никакого впечатления.

«Питер не любить Эми».

Теперь горилла надулась, отвернулась от Эллиота и «замолчала».

— Эми, не будь смешной. — Эллиот осторожно приближался к Эми, держа наготове шприц. — Питер любит Эми.

Горилла попятилась, явно не желая подпускать Эллиота к себе. В конце концов Эллиот был вынужден зарядить шприц с углекислотой в газовый пистолет и выстрелить в обезьяну. За все годы знакомства с Эми он проделывал это три-четыре раза, не больше. Эми вытащила шприц и грустно прожестикулировала: