— Здравствуйте, мистер Лоутон! Чем могу быть вам полезен?

— Как ты живешь в эти дни, Джимми? Все еще отрываешь свою мощную задницу от стула ради больших парней, а? — Лоутон усмехнулся, заметив растерянное выражение, появившееся на лице Джимми. — Ты сам знаешь, почему никогда не будешь играть по-крупному, не правда ли? Слишком ты открыт, слишком доверчив. Мог бы, к примеру, припарковать машину не так далеко от входа в паб. У большого негодяя и машина была бы приличнее, чем этот французский драндулет, и оставил бы он ее там, где смог бы за ней приглядывать. Понимаешь, что я имею в виду, а? В тебе нет должного шика, Джимми. А теперь убери в карман ключи от машины и давай-ка с тобой немного поговорим.

Джимми нахмурился.

— Я никуда с вами не пойду, мистер Лоутон. У вас есть ордер на мой арест?

Лоутон покачал головой.

— Разумеется, нет. Это же я, Лоутон, а не твой долбаный Поль Кондон, знакомый, как собственная задница. Так что когда мне понадобится Ордер или еще что-то в этом роде, ты мне скажешь, так ведь?

Джимми отступил на шаг назад — и попал прямо в руки двух одетых в форму офицеров полиции.

— Черт побери, Лоутон! Я не собираюсь иметь с тобой дела…

Лоутон громко отхаркался и сплюнул прямо на шоссе.

— Усадите его в машину, парни… Никак не кончается эта распроклятая ночь!

Джимми сидел, зажатый с обеих сторон полицейскими офицерами, на заднем сиденье темно-синего «Даймлера» без номера, а Лоутон удобно расположился на переднем сиденье. Вольготно откинулся на спинку кресла, повернул голову и улыбнулся, заглянув в перепуганное лицо Джимми:

— Мне нужно досье на Джорджио Бруноса. И пока ты не открыл рот, Джимми, скажу: если мне вдруг захочется сунуть тебе, то уж я дам по морде как следует, не думая о крови, СПИДе, хрящах или костях. Ты понял мое настроение?

Джимми грустно покачал головой.

— Я не знаю Бруноса. Я хочу сказать, что я слышал о нем, но не знаком с ним лично. Все что мне известно: он — самовлюбленный тип. Но больше я ничего о нем не знаю. А в чем, как полагают, он замешан?

Лоутон зажег очередную сигарету и несколько секунд молча смотрел на площадку для парковки, словно размышлял, что сказать в ответ.

— А тебя вовсе не касается, что известно нам. Я хочу, чтобы ты сказал мне о том, что он сделал. Именно ты, Джеймс Кросли, Травка Года и Почетная Задница. И теперь быстро выкладывай все, что знаешь, потому что я начинаю раздражаться. Я уже взял за шиворот Уилсона, и, судя по его словам, ты тоже немного замаран. Так что открывай-ка скорее свою долбаную пасть, и тогда все мы успеем домой, чтобы вовремя попасть в кровать.

Джимми не сводил глаз с приборной доски, не смея смотреть в глаза Лоутону. От запаха сигаретного дыма его мутило. К тому же один из людей в форме явно наелся чеснока. И вся эта смесь запахов заставляла пиво в желудке Кросли подкатываться к самому горлу. Он нервно сглотнул.

— Послушайте, мистер Лоутон. Если бы я что-то знал…

Лоутон вздохнул:

— Врежь ему под дых, Стэнли. А то скоро настанет ночь.

Полицейский, сидевший слева от Джимми, нанес тому резкий апперкот. Кросли услышал, как костяшки мужчины звучно ударились о его, Джимми, зубы, почувствовал во рту вкус крови и понял: губа у него разбита и, вероятно, сейчас сильно распухнет. Он инстинктивно поднес руку ко рту и забормотал:

— Черт побери, оставьте меня… Говорю вам: я ничего не знаю!

Теперь удары посыпались на него с двух сторон. Джимми, оказавшийся, как в западне, между двумя полицейскими, не мог ничего сделать, а офицеры продолжали молотить его по лицу и по голове.

Спустя некоторое время Лоутон снова вольно откинулся на спинку сиденья, и двое его подчиненных тоже плавно вернулись в прежнее положение, причем ни один из них даже не запыхался после затраченных усилий.

— Не подогревай меня, Джимми. Я на грани того, чтобы потерять терпение, поверь мне…

Джимми Кросли едва не плакал. Лоутон с интересом наблюдал, как меняется выражение лица избитого мужчины, и в глубине души это его веселило. Он ненавидел этого негодяя и всех его соучастников.

— Сейчас зад Бруноса завяз в деле об ограблении. Об ограблении настолько громком и большом, что оно даже произвело впечатление на правительство. Так что можешь представить себе, как сильно я хочу, узнать побольше о нашем Джорджио, прежде чем доставлю его в суд, куда и ты пожалуешь, Джимми. Скажи мне то, что я хочу услышать, понял? Даже ты можешь это устроить, верно?

Джимми поглядел в спокойное лицо пожилого человека.

— Наверное, вы сошли с ума, мистер Лоутон.

Лоутон громко расхохотался.

— Сошел с ума? О, да, я сошел с ума, совсем спятил, сынок, и ты об этом не забывай. А теперь говори.

В глазах Джимми загорелись злобные огоньки:

— С большим удовольствием. Из уважения к вам, мистер Лоутон, скажу. Итак, если рожа Бруноса окажется за решеткой из-за этого ограбления, тогда вы довольно быстро сможете вытрясти из меня все дерьмо, и мне останется лишь смириться с этим. Потому что сейчас я больше боюсь Бруноса, чем вас. Вы понимаете, к чему я клоню? Я давно никого не закладывал. Никоим образом, черт побери! И особенно это касается Джорджио Бруноса.

Лоутон удовлетворенно улыбнулся леденящей улыбкой:

— А ты готов сказать об этом в суде? Что, дескать, ты слишком напуган, чтобы сообщать какую-либо информацию о Джорджио Бруносе?

Джимми прикрыл веками глаза.

— Это нечестно, мистер Лоутон. Ведь я ничего не знаю, и вам прекрасно известно, что это так. Вероятнее всего, здесь вообще нечего знать. И поэтому вы здесь.

Лоутон зажег еще одну сигарету и усмехнулся.

— Мне просто нужно твое заявление, в котором говорилось бы, что ты отказываешься дать какие бы то ни было свидетельские показания против Бруноса. Вот и все.

Джимми с обреченным видом помотал головой:

— Вы просто ослиная задница, мистер Лоутон.

— Мне это уже говорили, Джимми. Много раз. И люди гораздо лучше, чем ты. А теперь поедем в участок. Не возражаешь?

Донна огляделась по сторонам.

Судейские возвращались в зал суда. С ними присяжные: восемь мужчин и четыре женщины. Вид у них был серьезный, чего и следовало ожидать. Донне вспомнилось давно забытое: залы судов из американских драм на судебную тему, в которых жена подозреваемого, зная, что ее муж невиновен, вынуждена была наблюдать за тем, как ему выносят приговор… Однако сейчас здесь отсутствовали недружелюбно настроенные полицейские, которые могли бы забаллотировать судей или присяжных. Донна почувствовала безумное желание расхохотаться, умом сознавая, что это не веселье, а признак надвигающейся истерики. Переборола в себе этот порыв и затаила дыхание.

Она обратила внимание на репортера, рисовавшего эскиз портрета Джорджио, и все-таки испустила долгий вздох. Шесть недель назад, в начале судебных слушаний, Джорджио держался почти развязно, был уверен в себе. Он сидел неподвижно и прямо, повернувшись в профиль к девушке-репортеру, чтобы та могла нарисовать его в лучшем виде. Даже улыбался своей обворожительной улыбкой. Сегодня Джорджио выглядел обмякшим и сидел на стуле с каким-то побитым видом. Тем не менее Донна всем сердцем рвалась к нему, к своему мужчине, к мужу, по которому она так скучала, особенно по ночам.

— Господи, да они просто тянут время! Покончат они когда-нибудь с этим делом? — Маэв Брунос говорила громко, а лицо ее, наполовину закрытое шляпой с большими полями, казалось свирепым.

Донна взяла ее за руку и крепко пожала ее. Папаша Брунос вытирал лоб большим платком. Он, по-видимому, с трудом втиснул свое огромное тело в строгий темно-синий костюм. И оттого казался здесь неуместным, словно крестьянин, попавший в компанию аристократов. Донна чувствовала, как сердце у нее сжимается от любви к этим двум добрым людям, которые были и поражены, и озадачены событиями последнего времени. Богобоязненные, законопослушные граждане страны, которая радушно приняла их, они никак не могли понять, что же стряслось. Их старший сын, их радость и гордость, обвинялся в составлении плана ограбления банка — в преступлении, невероятно серьезном, в высшей степени тяжком. Во время ограбления погиб охранник — молодой мужчина, имевший очаровательную пухленькую жену и двух маленьких, невинных детишек. Другой охранник был ранен выстрелом в ногу: достаточно тяжело, чтобы оказаться прикованным к офисному столу, ибо постоянная хромота, как официально признавалось, позволяла ему выполнять лишь канцелярскую работу. Он лежал рядом с мертвым коллегой, пока грабители в масках перегружали деньги в машину — в ту самую машину, о которой Джорджио Брунос за три месяца до этого заявил как об угнанной.