Фрэнки отправился в тюрьму как герой, а через семь лет вышел оттуда отъявленным негодяем. С тех пор он постоянно впутывался в разные гнусные делишки: финансировал ночной клуб, участвовал в строительном консорциуме, в организации тотализаторов. Теперь ему стукнуло сорок три года, и он был женат на двадцатишестилетней женщине, которая родила ему подряд троих детей. Дети стало для него смыслом жизни. В возрасте, когда большинство его ровесников уже подумывают о внуках, он все еще финансировал собственных детей. Только сейчас Фрэнки Уайт осознал всю глубину чувств, которые подарило ему отцовство.

Вместе с тем как известный авторитет он имел возможность приложить руку ко многим незаконным акциям: к вооруженным ограблениям, к торговле наркотиками, к вымогательству практически у кого угодно…

Уайт вышел в сад вместе с маленьким сыном, Фрэнки-младшим, и улыбнулся проказам дочек. Лизель в свои пять лет была настоящей маленькой плутовкой. Но, к сожалению, она унаследовала его крючковатый нос, Фрэнки намеревался скрыть свое еврейское происхождение и сделать девочке пластическую операцию, когда она станет для этого достаточно взрослой. Дездемона, которой было три года, казалась миниатюрной копией матери: светленькая пампушка с ангельским личиком и визгливым голоском. Счастливый отец проследил взглядом, как девочки вместе бегут к плавательному бассейну, и усмехнулся. Фрэнки-младший, которому только что сравнялось десять месяцев, заулыбался вместе с отцом. Это был крупный веселый ребенок, и Фрэнки обожал его.

Едва девочки стащили с себя платьица, как Фрэнки Уайт заметил человека в маске, затаившегося в кустах слева от бассейна. Уайт обратил внимание на пистолет у того в руке, и инстинктивно крепче стиснул в объятиях сына. Лизель громко закричала в тишине дня, как только мужчина открыл огонь, и ошеломленно, не веря своим ощущениям, как и своим глазам, Фрэнки почувствовал, как пули пронзили его тело и тельце сына. И, уже падая на землю, в предсмертных корчах, он все еще пытался защитить ребенка. Тело Уайта тяжело ударилось о землю, и последним, что он увидел, было изумленное личико малыша с широко раскрытыми глазами. На лице мальчика так и застыла веселая беззубая улыбка. Но следы жизни исчезли.

Трэси Уайт делала покупки на рынке Ист-Хэм вместе со своей сестрой Сандрой. На рынке их и отыскала полиция. Она в недоверчивом оцепенении выслушала то, что говорили ее мать и полицейские.

— Но ведь мы живем в Суррее. Как это могло случиться в Суррее? — вот и все, что смогла вымолвить она.

И ни у кого не хватило мужества сообщить ей о гибели младенца-сына.

Долли поставила перед Донной яйцо-пашот на тосте.

— Проглоти-ка это, любимая, а я приготовлю тебе все на день. Донна отпила глоток чая «Седой граф» и улыбнулась.

— Ты и твои завтраки, Долли, это чудо.

Домработница щедро положила еды и себе в тарелку — пузырящуюся и шкворчащую яичницу с беконом.

— Моя мать всегда говорила, что завтрак — самая важная еда в течение дня. И она права. А теперь съешь все это.

Донна уставилась на свою тарелку с аппетитной бело-желтой массой и кусочком коричневого тоста и вздохнула. С каждым днем она все меньше и меньше удовольствия получала от еды.

— Интересно, а что ест на завтрак Джорджио? — вдруг спросила она.

Долли фыркнула с набитым ртом.

— Намного больше, чем ты, дорогая. Мой старикан говорил, что в тюрьме их кормили до отвала. Каша, яйца, тосты, мармелад. Галлоны чая или кофе, фруктовый сок. И всего помногу.

Донна мгновенно просветлела.

— Правда? А у меня создалось такое впечатление, что еда у них не очень хороша…

Долли прожевала большой кусок бекона и покачала головой.

— Они питаются нормально. Ну а ты давай ешь все это.

Донна приступила к еде. Долли попросила у Господа прощения за свою ложь о тюремной еде: «…но я сказала так ради Донны, девочка просто тает на глазах».

Пронзительный звонок настенного телефона на кухне прервал их беседу. Донна встала из-за стола и подняла трубку.

— Алло?

— Это ты, Дон-Дон?

— Джорджио! Ты где?

— Успокойся, любимая. Я все еще в тюрьме. Тюремный капеллан позволил мне позвонить тебе. Я немного пал духом. Скучаю по тебе, любимая.

Когда голос его затих, Донна почувствовала, что сердце у нее разрывается от любви к этому человеку: он попросил у кого-то разрешения позвонить ей лишь потому, что соскучился по ней!

— Так приятно слышать твой голос, Джорджио. — Голос Донны прозвучал чуть хрипловато из-за переполнявших ее эмоций. — Я тоже скучаю по тебе, любовь моя. Правда! И с каждым днем все больше. Не могу поверить, что я говорю с тобой.

Джорджио тяжело вздохнул.

— Послушай, Донна, сделай милость, дай на секунду трубку Долли, ладно?

— Конечно. Долли, иди поговори, это Джорджио!

Долли с потрясенным видом взяла трубку.

— Привет, Джорджио! — Голос у нее был непривычно высоким: она не верила своим ушам.

— Слушай меня, Долли, и внимательно. Кое-кто может прислать кое-кого навестить Донну, и это будет не дружеский визит. Ни слова не говори сейчас, а просто сообщи при случае Большому Пэдди, что я сказал тебе. Скажи ему, что Левис из кожи вон лезет, чтобы достать меня.

Долли побледнела.

— Я все сделаю, дружище. Вот Донна опять хочет взять трубку. Она просто рассыпается на части, лишь бы поговорить с тобой.

— Спасибо, Долли…

— Джорджио, все в порядке? — снова вступила в разговор Донна.

Он в ответ рассмеялся в трубку.

— Я попытался воспользоваться снисхождением капеллана, объяснил ему, как я подавлен, заявил, что хочу покончить с собой. И он устроил мне этот звонок.

— Не говори о самоубийстве, Джорджио, — тоненьким голосом пролепетала Донна. — Особенно после того, что случилось с Уилсоном.

На другом конце провода резко замолчали, и Донна страстно пожелала взять назад эти последние несколько слов.

— Значит, ты знаешь о нем?

Донна молча кивнула, совсем забыв, что он не может видеть ее.

— Я соскучился по тебе, Дон-Дон. Я люблю тебя, дорогая. Ты — моя жизнь, не забывай об этом. Ты — вся моя жизнь!

— А ты — моя жизнь, Джорджио. И всегда был ею… Я ездила с Маэв к твоему адвокату, у него уже готова апелляция. Так что попытайся не волноваться, хорошо?

— Хорошо, Донна, любовь моя. Слушай, мне надо идти, а то капеллан возвращается в офис за мной. Приезжай скорее навестить меня и привези с собой Большого Пэдди. Я был бы рад повидаться с ним. Ладно? Ты мне обещаешь, что привезешь Большого Пэдди?

Донна смахнула пальцами с глаз слезы.

— Я привезу его, Джорджио. Не переживай!

— Умная девочка! Мне надо бежать. Я люблю тебя, дорогая.

— Я тоже люблю тебя… — Не успела она закончить фразу, как линия отключилась.

Долли обняла бурно расплакавшуюся Донну.

— Ну давай, Донна! Соберись, любимая! Я приготовлю нам еще по чашечке, а?

Она проводила Донну до стула и усадила ее. Затем убрала со стола тарелку со взбитыми яйцами и поставила в раковину. Потом налила Донне чашку свежего чая. Все это время у нее в голове с лихорадочной быстротой проносились мысли: «Кто-то охотится за Джорджио. Если быть точным, то это Дональд Левис. Его имя раньше никогда не всплывало — ни во время суда, ни после… Так что же это сейчас за переполох? Надо как можно быстрее сказать Стефану…»

Долли слышала о Левисе. Она не знала его лично, но ей было известно имя Дональда Левиса, как и всякому лондонцу. Он слыл отъявленнейшим негодяем. Говорили, что он контролирует Ист-Энд Лондона, равно как и Вест-Энд, а между делом держит в руках еще и юг, и север города.

«Левис — это уже плохие новости. И этот Левис гоняется за нашим Джорджио?.. — Неожиданно сердце Долли будто что-то тяжело сдавило. Джорджио попал в большую беду!».

Пэдди Доновон сидел со своими приятелями в строительной бытовке и пил чай. Было пять минут десятого — для перерыва на чай еще рановато. Мужчины расселись на скамейках вокруг стола; одни читали «Сан», другие — «Спорт» или в крайнем случае «Индепендент». Сам Пэдди внимательно слушал маленького Мильтона Хардкасля, который излагал обстоятельства драки, случившейся в предыдущую пятницу в публичном доме «Дин Свифт» в своей версии: