«Неужели ты в состоянии праздновать его победу над Сирией? – возмущалась Теа. – Ведь это же твоя родня!»

«Могу, дорогая царица, чтобы ему не пришло в голову уничтожить нас, – ответил царь. – Нас – меня, тебя и наших драгоценных крошек».

Авлет свернул письмо.

– Дружба с Помпеем Великим – большая честь для меня. Можешь передать ему, что я немедленно вышлю и золото, и восемь тысяч солдат.

– Но, любовь моя, – вмешалась Теа, и в ее голосе зазвенели настойчивость пополам с мольбой, – как посмотрят на это жители города?

Она повернулась к послу.

– Видишь ли, господин, неприязнь александрийцев к правящей семье может выражаться весьма ужасными способами. Мятеж – нож острый у горла, когда его не ожидаешь. Ты ведь понимаешь, что мы должны действовать, учитывая желания нашего народа?

Клеопатра сидела неподвижно, но теперь ее терпение иссякло. Что эта Теа себе позволяет, как она смеет открыто противоречить отцу? Девочка знала, что сейчас не ее черед вмешиваться в беседу, но она хотела вступиться за отца.

– Госпожа, Помпей – самый могущественный человек в целом мире. Наш отец желает стать ему другом. Разве это не делает ему честь?

– По крайней мере хоть один человек в моей семье разбирается и в политике, и в дружбе, – заметил царь, бросая укоризненные взгляды на Теа и Мелеагра. – Даже девятилетнее дитя понимает, как важно сохранить добрые отношения с человеком, который усмирил пиратов Средиземноморья и победил царя Митридата Понтийского.

Посол поклонился Авлету.

– На это Помпей и надеялся, владыка. Он верил, что великий царь Птолемей оценит его вклад в политику Средиземноморья и откликнется на просьбу о помощи.

Клеопатра помнила, что отец всегда принимал в расчет мнение римлян. Ей хотелось, чтобы ни напыщенный евнух, ни глупая мачеха не помешали договору Авлета с грозным Помпеем. И прежде чем кто-либо успел вставить слово, девочка обратилась к послу:

– А теперь расскажи, прошу тебя, о Спартаке. Ты был там? Видел его?

– Да-да, – подхватил царь, – давайте послушаем рассказ про восставшего раба. Поведай нам, добрый человек, каким он был.

Судя по всему, римлянину не терпелось оставить разговор о делах, пока Авлет не передумал. Он расправил плечи и набрал в грудь воздуха.

– Спартак был высоким. Сильным. Гордым. По слухам, он был ионийцем. Еще поговаривают, что он родился во Фракии или Македонии.

– Отец, – просияла Клеопатра, – а вдруг Спартак был нашим родичем?

Береника поморщилась, впервые за все утро выдав свои чувства, а Теа с Мелеагром попросту расхохотались. Клеопатру задел этот оскорбительный и фальшивый смех, и царевна преисполнилась презрения к своим родственникам.

– Спартак – это вам не какой-то там простой раб! – воскликнула она с жаром, сжимая подлокотники кресла.

Римлянин спас девочку от неловкого положения. Он перебросил складки тоги через левую руку, а правую простер вперед и начал рассказ так, словно во всем огромном зале он был один:

– Нас было в десять раз больше, чем взбунтовавшихся рабов. Мы окружили их в горах Лукании. Красс предложил им сдаться, но они бросились на наши ряды, готовые сражаться и умирать, как гладиаторы.

Он перевел дыхание и продолжил:

– Тогда я и увидел его. Спартак был высокий, как титан, и бесстрашный, как Посейдон. Его грудь вздымалась, словно утес, а руки были сильными и крепкими, точно у Зевса. Этот демон пришпилил двоих моих солдат к скале. Он толкнул одного на другого и пронзил их одним ударом меча.

Царевна слушала рассказ, затаив дыхание.

– Трое моих людей набросились на него и поразили в грудь и под колени. Но чудовище продолжило сражаться, разя мечом моих солдат, хотя уже не могло сдвинуться с места.

Римлянин приподнял край тоги и показал зрителям старый шрам на бедре, который белел рваной молнией на загорелой обветренной коже.

– Сюда он ранил меня, – пояснил он с достоинством.

Воспоминания вдохновили рассказчика, и он, разгорячившись, поведал конец этой истории – как храбрый Спартак отказался сдаваться, как он продолжал биться, проливая благородную римскую кровь. Как римский центурион, не уступавший отважному рабу в силе и росте, сразил Спартака одним могучим ударом, разрубив его от горла до паха. Посол взмахнул рукой, показывая сокрушительность этого последнего удара, и замер перед Клеопатрой, словно салютуя ей мечом.

– Вот так, моя царевна, и погиб твой Спартак.

Клеопатра перевела дыхание. В зале воцарилась тишина. Потом Теа жестом приказала рабам обмахивать ее опахалами. Авлет вздохнул. Береника скучающе заерзала в кресле. Все молчали.

– Расскажи еще раз! – воскликнула Клеопатра, вскакивая с места.

Девочка задела головой за деревянную кобру на спинке трона и сбила набок свою корону.

Хармиона, которая простояла все это время, не шелохнувшись, жестом велела воспитаннице сесть обратно. Одно дело, когда царевна восхищалась необузданной фантазией Гомера, и совсем другое – слушать враки о невероятной силе какого-то раба от человека, якобы видевшего все своими глазами.

– Господин, – начала она, – едва ли можно с уверенностью сказать, что этот раб и был Спартаком. Ведь его соратники никогда бы не выдали своего вождя, даже увидев его мертвым.

– Конечно, они все отрицали. Но мы-то сразу поняли. Спартака выдала его мощь.

Было заметно, что вопрос смутил посла.

– Отец, – нетерпеливо вмешалась Клеопатра, – можно, наш гость еще раз повторит свой рассказ? Ну пожалуйста!

Царь милостиво кивнул. И римлянин начал заново, на этот раз по очереди выступая в ролях всех участников – отважного центуриона, восставших рабов и самого Спартака. Под конец он театрально рухнул у ног царевны, распростершись на каменной мозаике пола, которая изображала Диониса.

– Жаль, что я не встретилась со Спартаком лицом к лицу, – сказала Клеопатра отцу, пока слуги помогали гостю подняться и расправить складки одеяния.

Римлянину поднесли чашу с вином, к которой он с жадностью припал.

– Неужели, царевна?

– Да, – серьезно, насколько это возможно для ребенка ее возраста, ответила Клеопатра и сдвинула брови. – Я бы научила его осторожности. Разве он не знал, что Рим нельзя победить?

Береника, которой надоело молча томиться, зло одернула сестру:

– Это почему еще? Что такого в Риме?

– Потому что Спартака поймали и убили. Вот почему, – ответила девочка. – Никто не может победить Рим. Так говорил отец.

– Но свобода значит больше, чем жизнь, – заметила Теа. – Я всегда так считала.

И со значением посмотрела на Авлета.

– Оставим эти вопросы философам, – примирительно промолвил царь, желая сменить тему. – Мне придется отправить вас на учебу в Мусейон. Раз уж тебе так понравился Спартак, скажи, что бы ты сделала, если бы он поднял восстание против нас?

– Я поступила бы так, как римляне, – ответила Клеопатра, к радости Авлета. А сама подумала, что они со Спартаком полюбили бы друг друга и основали бы собственное государство. – Так велит мой долг.

Царь обратился с тем же вопросом к Беренике:

– А ты, дочь моя?

– Я освободила бы греческого раба Спартака и прибила бы к крестам римлян, – усмехнулась она.

Черные глаза Авлета гневно сверкнули.

– Отправляйся в свою комнату, царевна Береника. Ты проявила неуважение к гостю и опозорила корону.

Клеопатра возликовала: отцовское недовольство обрушилось не на нее! Царь выпятил нижнюю губу, будто набрал полный рот воды.

– Два дня посидишь без еды. Ступай. А ты, наставник Мелеагр, пойдешь с ней и объяснишь, что думать надо головой, а не злым языком.

Береника гордо вышла из зала, даже не взглянув в сторону римлянина. Обиженный евнух направился следом за царевной. Клеопатра тихо злорадствовала. Она молилась про себя, чтобы отец выдал Беренику замуж за какого-нибудь противного чужеземца, который заставит ее бросить оружие и заняться воспитанием детей. А еще ей придется учить незнакомый язык, что Береника ненавидела больше всего на свете.