Андерс кивнул

— Двухфутовым куском свинцовой трубы.

— И прямо по рту! Хорошо еще, что осколки зубов не попали в легкие. Рентген в бронхах ничего не обнаружил. — Эллис обнял Дженет за плечи. — Они его починят, Джен.

— А что с другим?

— С механиком? — Эллис покачал головой. — Тут я ни за что не поручусь. У него раздроблена переносица, носовая кость вошла в мозг. Из носа сочится мозговая жидкость. Большая потеря крови и угроза энцефалита.

— Как вы оцениваете его состояние? — спросил Андерс.

— Критическое.

Андерс кивнул и ушел.

Дженет вышла из отделения скорой помощи вместе с Элдисом. Они направились к кафетерию. Эллис не снимал руки с ее плеча.

— Да, скверно все получилось, — сказал Эллис

— Он, правда, будет совсем здоров?

— Конечно.

— Но он был красив…

— Челюсть ему починят. Все будет хорошо.

Дженет поежилась.

— Вам холодно?

— Да, — сказала Дженет. — И я устала. Страшно устала.

Она сидела с Эллисом в кафетерии и пила кофе. Как всегда, в половине седьмого там было много народу. Эллис ел медленно, каждое его движение показывало, как он устал.

— Забавно, — сказал Эллис.

— Что?

— Сегодня днем мне звонили из Миннесоты. У них есть вакансия на кафедре нейрохирургии. Спрашивали, не заинтересует ли это меня.

Дженет промолчала.

— Смешно, правда?

— Нет, — сказала Росс.

— Я ответил, что буду об этом думать, только когда меня отсюда выгонят.

— А вы уверены, что это должно произойти?

— А вы нет? — Эллис скользнул взглядом по белым халатам врачей, сестер, стажеров, сидевших вокруг. — Миннесота мне вряд ли понравится. Там слишком холодно.

— Но там хорошая кафедра.

— О да. Хорошая кафедра. — Эллис вздохнул. — Отличная кафедра.

Дженет стало жаль его, но она тут же подавила в себе жалость. В том, что случилось, виноват он сам. И ведь она его предупреждала! Ни разу за эти сутки она не позволила себе сказать кому-нибудь: «Я же говорила». Ни разу даже не подумала так. Какой смысл? И Бенсону от этого не было бы ни малейшей пользы, а главным для нее было помочь ему.

Но она не испытывала особого сочувствия к смелому хирургу. Смелые хирурги рисковали не своей жизнью, а жизнью других людей. И в самом худшем случае хирург мог лишиться только своей репутации.

— Ну, — сказал Эллис, — я, пожалуй, пойду в НПИО. Посмотрю, как там. Знаете что?

— А?

— Надеюсь, они его убьют.

Он встал и направился к лифтам.

Операция началась в семь часов вечера. С галереи для зрителей Дженет смотрела, как Морриса ввезли в операционную и начали готовить к операции. Оперировали Бендиксон и Кэртисс — оба хорошие специалисты в пластической хирургии. Все, что возможно, они, безусловно, сделают.

И все-таки она вздрогнула, когда с лица Морриса сняли стерильные марлевые тампоны. От носа и выше оно было таким, как всегда, только очень бледным. Но ниже — кровавое месиво. Она никак не могла, определить, где в этой красной маске находится рот.

Она была потрясена, хотя глядела издали. Так какое же впечатление должно было это произвести на близком расстоянии?

Она смотрела, как тело оперируемого и его голову обертывали стерильными простынями. Хирурги облачились в светло-зеленые халаты и надели перчатки, столики с инструментами были придвинуты к столу, операционные сестры приготовились. Предоперационный ритуал был проделан спокойно и деловито. Замечательный ритуал, настолько неизменный, настолько совершенный, что никто бы не подумал — вполне возможно, и сами хирурги в том числе, — что они оперируют своего коллегу. Этот ритуал, эта раз и навсегда установленная процедура были такой же анестезией для хирурга, как газ — для больного. Дженет постояла еще несколько минут и ушла.

Подходя к НПИО, Дженет увидела у дверей толпу репортеров, окруживших Эллиса. Он отвечал на вопросы с явной злостью. Несколько раз раздались слова «контроль над сознанием».

Чувствуя себя немножко виноватой, Дженет свернула к боковой двери и поднялась на лифте на четвертый этаж. «Контроль над сознанием, — думала она. — Желтая пресса извлечет из этого все, что возможно. Затем последуют внушительные редакционные статьи в солидных газетах и еще более внушительные редакционные статьи в медицинских журналах, рассматривающих рискованные последствия бесконтрольных и безответственных исследований. Можно себе представить!»

Контроль над сознанием!

Да ведь сознание каждого человека находится под контролем, и все этому только рады. Наиболее властный контроль над ним осуществляют родители. И они же причиняют самый большой вред. Теоретики обычно забывают, что никто не рождается с предрассудками, неврозами, обманутыми надеждами. Все это развивается благодаря чьей-то помощи. Конечно, родители вредят своим детям бессознательно. Они просто прививают своему ребенку отношение к окружающему миру, которое им кажется правильным.

Новорожденные дети — это маленькие компьютеры, ожидающие программирования. И они научатся тому, чему их будут учить, — начиная от скверной грамматики и кончая скверным мироощущением. Подобно компьютерам, они не способны отличить плохие идеи от хороших. Аналогия достаточно точная: очень многие указывали на «инфантилизм» и буквальность восприятия у компьютеров. Так, если отдать компьютеру распоряжение: «Надень ботинки и носки», он непременно ответит, что надеть на ботинки носки невозможно.

Основное программирование заканчивается к семи годам. Отношение к вопросам этики, пола, расы, религии, национальности выработано. Гироскоп запущен, и детям остается только следовать по предначертанному пути.

Контроль над сознанием…

А такой простой момент, как социальные условности? Рукопожатие при встрече? Проходить слева? Рюмку ставить справа? Поворачиваться лицом к соседям в лифте. Сотни мельчайших условностей, которые необходимы для стереотипизации социального взаимодействия. Стоит отнять любую из них, и человек теряется.

Контроль над сознанием необходим людям. Они рады ему. Без него им не на что было бы опереться.

Но пусть несколько человек попытаются решить одну из важнейших проблем современности — помешать разнузданной агрессивности — и тут же со всех сторон последуют вопли: «Контроль над сознанием! Контроль над сознанием!»

Что же лучше — контроль или отсутствие контроля?

На четвертом этаже Дженет прошла между полицейскими, толпившимися в коридоре, к себе в кабинет. Андерс, хмурясь, положил трубку.

— Мы кое-что узнали, — сказал он.

— Да? — Дженет сразу забыла о своем раздражении.

— Но только я не совсем понял, что бы это значило.

— А именно?

— Мы разослали по городу описание Бенсона и его фотографии. И один человек его опознал.

— Кто?

— Служащий отдела строительства и планировки в муниципалитете. Он сказал, что Бенсон заходил к ним десять дней назад. В этом отделе, в частности, хранятся планы всех общественных зданий в черте города.

Дженет кивнула.

— Ну, так Бенсона интересовала схема электросети в одном здании. Для какой-то проверки. Он сказал, что он инженер-электрик, и предъявил какое-то удостоверение.

— Девушка у него в доме упомянула, что он забрал оттуда какие-то чертежи, — сказала Дженет.

— Вероятно, те самые!

— Но какого здания?

— Университетской клиники, — ответил Андерс, — У него есть полный план электросети клиники. Зачем он ему, как по-вашему?

Они молча смотрели друг на друга.

К восьми часам Дженет засыпала на ходу. У нее ныла шея, голова раскалывалась. Она понимала, что больше не выдержит: если сейчас же не лечь спать, дело неминуемо кончится плохо.

— Если я вам понадоблюсь, я буду где-нибудь на этаже, — сказала она Андерсу.

Она шла по коридору мимо полицейских в форме и не замечала их, как будто полицейские были обязательной принадлежностью больничных коридоров.