— Что ж, могу понять. Но как профессионал, всю жизнь работающий с людьми, должен заметить: основополагающие данные рассыпаются в прах, когда начинаешь вникать в детали.

— Надеюсь, такого со мной не случится. — Девушка улыбнулась. — В вашем доме. И в вашей стране, Дэн.

— Я тоже на это надеюсь, — Дэн убрал руку с руля и похлопал Зигни по ноге. — Я уверен, тебе у нас понравится. И ты всем понравишься.

Она ничего не ответила, а только слегка раздвинула губы.

— В День благодарения — это будет в ноябре — вся большая семья Стилвотеров соберется за столом. Тогда и увидишь, какие мы.

Она молча кивнула.

И это произошло. В День благодарения.

— Слушай, ма, какую красотку ты привела в дом! — удивленно воскликнул старший сын.

Рик, бесспорно, по-настоящему разбирался в женской красоте. Его жена Альви, казалось, сошла с обложки дорогого журнала — «Вог» или «Космополитен», да какого угодно.

— Зигни настоящая северная красавица, — согласилась Сэра. — Я рада, что она останется у нас на полгода.

— Всего на полгода? — Рик разочарованно покачал головой. — Жаль малыша Кена. — Он снова покачал головой. — Не уверен в его расторопности. Вряд ли парень успеет за такое короткое время…

— Все, сынок, все. — Дэн предостерегающе кашлянул и поднял руку, давая понять, что лучше прекратить шутки. — Зигни наша гостья из Швеции. Если ей понравится в нашем доме, она останется ровно столько, сколько ей захочется. Она изучает языки в университете, чтоб вы знали.

Стилвотеры-младшие закивали, дружно принимаясь за поданный салат. Нежно-зеленые листья, пересыпанные ломтиками сырых шампиньонов, братья любили с самого детства и готовы были есть каждый день в любое время года с одинаковым удовольствием.

— Ясно, па, — проглотив скользкий от салатной заправки с оливковым маслом кусочек шампиньона, сказал Рик, в его голосе слышалось удовольствие, — она не просто красотка, у нее есть кое-какие мозги…

— Кое-какие? — перебила его мать. — Любой гордился бы такими способностями и упорством, как у Зигни! Учить японский! — Сэра возвела круглые серые глаза к темным потолочным балкам — гостиная имитировала модный в том сезоне деревенский стиль. — Более того, учить по собственному желанию! Между прочим, мальчики, Зигни сама и оплачивает уроки. — Сэра перевела обожающий взгляд на Зигни, вкатившую в столовую сервировочный столик, на котором стояли тарелки с горячим. — Спасибо, милая, я бы и сама могла…

— Нет-нет, мне нетрудно… — заторопилась девушка, вдруг вспыхнув под жадными взглядами молодых Стилвотеров.

Они оглядывали ее фигуру, обтянутую тонкой водолазкой-«лапшой» цыплячьего цвета и туго облегающими узкими черными брючками, доходящими до тонких щиколоток. Длинные волосы цвета топленого масла, блестящие и живые, словно в телерекламе новейшего дорогого шампуня, змеились по спине, чуть не доставая ягодиц. От всего облика Зигни исходил покой и естественный свет — обволакивающий и, кажется, способный утешить любую душевную боль.

— Спасибо, милочка. — Дэн не отказал себе в любимой привычке — похлопал по белой тонкой руке с такой прозрачной кожей, что через нее просвечивали голубоватые жилки сосудов, когда Зигни поставила перед ним тарелку с дымящимся мясом индейки в золотистом одеяльце из ананасов. — Я отношусь к тебе как к члену нашей семьи. Я бы не отказался иметь такую дочь, а ты, Сэра?

Сэра энергично закивала, а Зигни, порозовев, прошептала:

— Благодарю вас, мистер Стилвотер.

— Дэн, детка, Дэн. Мы, американцы, молоды всегда, в любом возрасте. Мы не любим эти уважительные, с точки зрения европейцев, обращения. Со своим именем, и только с ним, мы пришли завоевывать этот мир!

— Спасибо, Дэн, — едва слышно прошептала Зигни. — Я поняла.

Кен уставился в свою тарелку, делая вид, будто его совершенно не волнует застольное словоблудие, как он называл про себя пристрелку братьев и патоку родительских излияний. Про себя он ухмылялся — ну-ну, распустили перья. А сами понятия не имеют, что такое девушка из Швеции. И дело не столько в самой Швеции — там, как он слышал от приятелей, нравы весьма свободные, молодые шведы дадут сто очков американцам, — а в самой Зигни Рауд.

Невероятной, прелестной, тонкой и умной Зигни Рауд, совершенно не похожей ни на одну американскую девчонку.

Ни на одну.

Он исподтишка бросил взгляд на Зигни.

Разве может быть на свете еще одна такая Златовласка?

Конечно нет.

А Кен уже неплохо разбирался в девушках, впрочем, как и всякий парень в его возрасте. Кен познал все и именно в то время, когда положено тинэйджеру. Он занимался любовью с одноклассницами на заднем сиденье старого отцовского «форда», начиная с четырнадцати лет. Он знал, что надо делать, чтобы девушка не забеременела, и очень гордился, когда приятели обращались к нему за советом, что купить в аптеке и какого размера…

Кену быстро наскучили «упражнения», как он называл свои первые сексуальные опыты, не произведшие на него особого впечатления. Единственное, что он обрел с их помощью, так это уверенность в собственной мужской силе да чувство облегчения, не столько физического — его не слишком-то распирало от желания, он много занимался спортом, бегал по лесам за птицами, — а облегчения морального: я такой же, как сверстники. И при случае Кен мог бросить приятелю: мол, как тебе крошка Эмми? Какие у нее сиськи, а? Они не показались тебе слишком большими? А что скажешь насчет задницы Терри? Как ты думаешь, Нэнси дает? Как не знаешь? Неужели не пробовал?

Да, совершенно точно, Кен получил только одно удовольствие — он почувствовал себя таким, как все, не отставшим в развитии от ровесников, а кое-кого даже опередившим. Но после череды девчонок, которые, похоже, тоже играли в такую же игру, он не испытывал чего-то, что можно испытать. И, когда в их доме появилась Зигни Рауд, Кен понял: он хочет испытать то, что невозможно ни с одной из подружек.

Кен Стилвотер хотел настоящей любви — как у его родителей, хотя никогда бы не признался им, что они служат для него образцом. Он тоже хотел большой дом, четверых детей, собственное дело. И столько же домашнего семейного счастья, сколько у них. Кен не знал, бывает ли больше. По крайней мере, ему видеть не доводилось.

Кен Стилвотер потерял покой.

Кен Стилвотер всегда хотел стать таксидермистом. Но для того чтобы делать чучела птиц — а он собирался заниматься только птицами, звери его не интересовали — надо изучить их анатомию, повадки, понаблюдать за ними в природе.

— Что главное для мастера? — спрашивал, сурово сводя брови, профессор Мантфель, проводивший практические занятия со студентами. — Безупречно точная поза птицы. Направление перьев под воображаемым ветром. Чучело должно соответствовать живому экземпляру, чтобы зрителю казалось — стоит отвести взгляд, как птица слетит с ветки и скроется в чаще леса.

Седые усы профессора шевелились от горячности речи, глаза сверкали, и у Кена создавалось впечатление, что этот человек обладает невероятным даром волшебника. Кен видел коллекцию чучел, которые сделал профессор. Что ж, Мантфель начинал не на пустом месте, не с чистого листа — отец профессора, бежавший из Германии в самом начале Второй мировой войны, тоже был таксидермистом. Причем равных ему не было, Мантфель-старший слыл европейской знаменитостью.

— Мой отец не хотел, чтобы фашисты сделали из него чучело, — усмехался профессор, — он слишком хорошо знал технологию этого дела. Поэтому он рискнул перелететь через океан, друзья мои. Да, заметьте еще одно: птица — не бабочка, которую вы ловите, накалываете на иглу, расправляете крылышки и усики. Сделали все это — и пожалуйста, бабочка полна жизни. Птица сложное, высокоорганизованное существо, у нее есть характер. Вы должны его постичь, если хотите сделать не просто чучело, а настоящий образец таксидермического искусства.

Кен Стилвотер готов был постигать характер птиц, он с самых первых дней учебы рвался в экспедиции. Профессор Мантфель в белой панамке, в круглых очках на крючковатом носу сам походил на невиданную птицу. Но вот на какую? — задавался вопросом Кен. Он затеял сам с собой игру — понять характер птицы, на которую похож профессор, и, кажется, нашел ответ. Но не посмел об этом сказать старику — вдруг тот обидится.