Майор услышал хлопок двери, увидел человека в расстегнутом светлом плаще, торопливо устремившегося к входу в мотель. Это был не Гелисхан. Гелисхан был плотнее и ниже ростом. У майора Пухова сладко защемило в груди. Если у нынешней постановки был режиссер, он явно выделял в труппе (ставил на самые выигрышные эпизоды) актера Пухова.

На «мерседесе» Гелисхана в мотель «Глория» приехал Нурмухамед – начальник службы безопасности республики Гулистан и старый знакомец майора Пухова.

Hyp приехал один.

Он очень спешил.

Августа уже запамятовала, когда именно поняла, что ей нет пары в мире. Впрочем, это было вечно живое чувство, которое она не уставала переживать, вновь и вновь оставаясь в одиночестве. Епифания, меняющая привязанности, как лак на ногтях, любила повторять: «Если бы ты знала, Гутька, как я была счастлива с Петькой!» (Васькой, Генкой, Сашкой, Махмудкой и т д.) Августе было впору отвечать: «Если бы ты знала, Пифка, как я была одинока с Петькой!» (Васькой, Генкой, Сашкой, Махмудкой и т д.)

Но зато ей было даровано чувство летящей свободы, несвязанности с установлениями и положениями окружающей жизни. Жизнь, мир даже не были тряпкой, о которую Августа вытирала ноги, потому что к ее ногам не приставала грязь жизни и мира.

Как, впрочем, и кровь.

Августа довольно быстро разочаровалась в вине и в любви. Ухищрения Епифании, чья фантазия по части извлечения радости из физической стороны отношений (пол партнера не играл для Епифании существенной роли) не знали истощения, вскоре прискучили Августе. Епифания любила повторять, что готова снять урожай любви с какого угодно – пересохшего, заболоченного, пересоленного, каменистого и так далее – поля. «В этом деле, – утверждала Епифания, – как в райском саду плодоносит не только живое, но и мертвое. Мертвое иногда даже плодоносит веселее».

– То, что ты делаешь – отвратительно, – однажды (застав Епифанию с одноногим негром) возразила Августа, – потому что в этом нет красоты.

Потом, однако, она поняла, что ошиблась. Красота была в отстегнутом, аккуратно прислоненном к кровати, черного дерева, инкрустированном карминным камнем, отполированном до базальтового блеска ножном протезе. Черный негр приехал в Москву из Нигерии торговать белым как снег кокаином. Он сказал, что его предки были леопардами и что в иные моменты его неспокойной жизни чудесная протез-нога обретает легкость и силу леопардовой лапы. «Если бы вы знали, девчонки, – застенчиво улыбнулся негр, – сколько плохих голов я проломил этой лапой…»

Августу преследовал навязчивый кошмар. Она смотрела на Епифанию – живую, красивую, энергичную с летящей на плечи черной кавалерийской лавой волос, – а видела почему-то ее отрезанную голову, лежащую с высунутым языком между своих раскинутых ног. Августа смотрела на Епифанию и чувствовала, как сухая морозная судорога сводит бедра.

Она перестала допускать до себя Епифанию.

К этому времени Августа уже отдавала себе отчет, что является частью силы, которой определено повелевать миром. Она была достаточно начитанна, чтобы иметь представление, что это за сила. Собственно, это не являлось тайной для человечества. Суть и смысл предстоящего были неоднократно предсказаны и описаны. Но это являлось так называемой тайной бытия. Все знали, что именно должно произойти, но не знали, когда именно и как именно. А потому делали вид, что верить в это – предрассудок. Во все века любимым занятием образованных людей и простецов было прятать, подобно страусам, головы в песок.

Аналогом тайны бытия на молекулярном – человеческом – уровне являлась смерть, о которой, как известно, думать никому не нравится, а если и нравится, то не о своей и тем более не о близкой своей смерти.

Как и о близком пришествии силы, которой назначено повелевать миром.

На страже знаний о предстоящем – в научных залах библиотек, музеях и закрытых архивах – в основном находились люди, которым Августе не надо было ничего объяснять. Ее пропускали всюду и немедленно предоставляли все имеющиеся в наличии материалы по интересующему ее вопросу. Что было невозможно получить в России, она без труда получала через Интернет. При МГУ, куда Августа собиралась поступать на философский факультет, уже несколько лет действовал Интернет-центр. Старшей там была пожилая испанка по имени Пилар. Она оборудовала для Августы отдельную комнату, где ее никто не беспокоил. Когда Августа наведывалась в Интернет-центр, Пилар опускалась перед ней на колени и целовала ей руку.

Августа стремилась осмыслить человеческие представления о предстоящем неизбежном. Чем основательнее она знакомилась с разрозненными и систематизированными, популярными и научными теоретическими трудами, хрониками, художественными произведениями и документальными фактологическими изложениями, тем очевиднее ей становились провалы и несоответствия в человеческом понимании грядущего неизбежного. Люди не понимали самой его природы, а потому трактовали все на свой человеческий (изначально ошибочный) манер.

Так, к примеру, они рассматривали идущую к власти над миром силу как стопроцентное – абсолютное, законченное – зло.

Между тем Августа доподлинно знала, что это не так.

…В ту весну Москва казалась по вечерам пустынной и тихой. В городе появился маньяк, насилующий и убивающий молоденьких девушек. Счет жертвам перевалил за два десятка.

Августа возвращалась по Кутузовскому проспекту домой из кафе «Baskin Robbins», где ее и Епифанию щедро угощал разноцветным мороженым и фруктами, поил шампанским черный как ночь одноногий негр-леопард, торгующий белым как снег кокаином. Он был очень грустен в тот вечер и много говорил о китайцах, которые окутывают Москву, как смог. Другим (видимо, он имел в виду нигерийцев) нечем дышать.

– Но ведь верная леопардовая лапа по-прежнему при тебе, – помнится, подбодрила симпатичного африканца Августа.

– Китайцы оторвут леопардовую лапу и засунут мне в задницу, – грустно улыбнулся одноногий друг Епифании. – Ты не представляешь себе, что это за люди. Это не те китайцы, которых вы знаете. Это новые – коричневые, специально обученные китайцы. Может, они даже не китайцы.

Он непременно хотел довезти Августу до подъезда на своем лиловом (в цвет кожи?) «линкольне», но Августа отказалась, пошла пешком.

Молодой человек в светлом костюме догнал ее около большого, отделанного мясным мрамором овощного магазина, именуемого в народе «мавзолеем». Он был красив, уверен в себе. У него было открытое хорошее лицо. От него как бы летела по воздуху волна обаяния. Волна накрыла Августу с головой. У нее закружилась голова. Она вынырнула, но уже идущая под руку с молодым человеком в светлом костюме. Краем сознания она понимала, что это мнимое, смертельно опасное обаяние, но внезапно вспыхнувшая симпатия, почти что любовь с первого взгляда, к молодому человеку определенно побеждала осторожность и естественный в таких случаях страх.

Августа была готова идти с ним куда угодно.

Она вдруг обратила внимание, что ноздри молодого человека едва заметно трепещут. Он как будто незаметно обнюхивал ее. Она ответила ему тем же и быстро (шестым чувством?) вычислила, что в основе немыслимого обаяния молодого человека лежит исходящий от него запах. Стоило Августе ценой неимоверных усилий отвлечься от этого как бы не существующего, но совершенно точно существующего запаха (или чего-то другого, для обозначения чего в русском языке еще не было слов) окутывающего ее как смог, а Москву – новые, плохие китайцы, – она немедленно замечала, что у молодого человека скверный скошенный (как срезанный ножом) подбородок, серые истонченные, прокуренные и нелеченные зубы, неровная, как розовые с тиснением обои, кожа на лице. И не таким уж молодым вдруг представал этот человек.

Но он, как выяснялось, мог (как сантехник напор воды в системе) регулировать силу исходящей волны и пока что играл с Августой далеко не на пределе своих возможностей.

Они же были воистину безграничными.