– Эй ты, шаланда, полная кефали! – крикнул я девчонке. – Погоди!
Рысь даже не оглянулась. Только ведро качнулось в руке.
– Умеешь танцевать? – спросил я.
Рысь остановилась, с любопытном посмотрела на меня.
– Дальше, – сказала она.
– Пошли, что ли, на танцы… Билеты будут.
– Куда?
– В театр. Танцы что надо. Оркестр. Даже барабанщик есть…
– А ты танцуешь?
– Я? Ну да… Танго и фокстрот. И вальс тоже. Правда, не со всеми у меня получается.
– А со мной?
– Получится… Ты вон как на деревья прыгаешь.
Девчонка прикусила нижнюю губу и стала думать.
– Ну чего там, пошли, – сказал я. – Повеселимся.
– А ты на ноги не будешь наступать?
– Вот еще, – сказал я. – С какой стати?
– У меня туфли новые… Ничего, что они на низком каблуке?
– Ничего, – сказал я.
Девчонка улыбнулась. У нее были красивые зубы. Белые и влажные, словно запотевшие.
– Ладно, потанцуем, – сказала она. – Пойду переоденусь. – И вдруг опечалилась: – У меня нет красивого платья…
– Плевать, – нетерпеливо сказал я. – Одевай любое. Тебе пойдет.
Девчонка потрогала на носу царапину, снова улыбнулась и помчалась переодеваться. «Дурища, – подумал я. – Платья у нее нет… Кто на нее смотреть будет!» Вышла она из дому минут через десять. Я уже стал злиться. А когда увидел ее, еле удержался, чтобы не расхохотаться. В девчонке ничего от рыси не осталось. На ней было короткое платье, заляпанное то ли красным горошком, то ли бобами. Из этого платья она давно выросла. Коричневые коленки, выглядывавшие из-под платья, напомнили мне бильярдные шары. На ногах у нее были большущие черные туфли на высоком каблуке. Двигалась девчонка боком, руками хватала воздух.
– У тети похитила, – сказала она, взглянув на туфли.
– Не жмут? – спросил я.
– Не свалятся, – сказала девчонка. – Я вовнутрь чулки напихала.
Я только головой покачал. Пожалуй, зря я связался с этой девчонкой. В теткиных туфлях она стала ростом с меня. И, возможно, чуточку выше. Потом ходить-то на высоких каблуках она не умела, где уж тут танцевать. Я хотел было сказать девчонке, что пошутил, но, взглянув на нее, не решился: глаза у девчонки сияли голубым счастьем. Она достала из маленького кармана зеркальце, губную помаду. Зеркало сунула мне:
– Подержи.
Наверное, я плохо держал, потому что девчонка минут пять вертелась – приседала передо мной, заглядывая в зеркало. Помады она не жалела. Губы у нее стали такими красными, что смотреть было страшно.
– Красиво? – спросила девчонка.
– Пошли, – сказал я, стиснув зубы.
– Ты ничего не понимаешь, – сказала девчонка. – Ты еще не настоящий мужчина.
Я молчал. Мне хотелось рукавом стереть с ее губ эту ужасную жирную краску.
– Зеркало положи в карман, – распоряжалась длинноногая пигалица с кровавыми губами. – Потом отдашь.
– Давай и помаду!
Девчонка по глазам поняла мои намерения.
– Помада мне может сто раз еще понадобиться, – сказала она. – Пусть у меня лежит.
Я отвернулся и зашагал к берегу. Посмотрим, как она в своих туфлях пойдет через мост. Девчонка ковыляла позади меня. Один раз она громко вскрикнула. Каблук подвернулся. Сломала бы их к черту, что ли?
– Куда ты бежишь? – сказала она. – Это неприлично. Возьми меня под руку.
– Дьявол, – выругался я, останавливаясь.
– Что ты сказал?
– Погода, говорю, хорошая.
Девчонка треугольником согнула руку, подставила локоть:
– Не умеешь?
– На могиле дедушки поклялся никогда с девчонками под руку не ходить, – сказал я.
– А когда замуж выйдешь… то есть женишься, тоже под руку не будешь ходить?
– Не буду, – твердо сказал я. – Поклялся.
– Я сразу поняла, что ты не настоящий мужчина.
Я ругал себя на чем свет стоит. Экая зануда! Она живьем съест меня, пока дойдем до театра.
Не доходя до моста, девчонка сняла туфли и босиком ступила на дощатый настил. На другом берегу снова влезла втетушкины туфли. Вечер был теплый. На площади прогуливались люди. Посредине тротуара чернела большая воронка. Люди обходили ее, прижимаясь к длинному полуразрушенному зданию. Я заметил, что на нас обращают внимание, и ускорил шаги. Девчонка тоже прибавила ходу. Каблуки ее часто затюкали по неровному асфальту, сохранившемуся еще с довоенных времен. Какая-то парочка остановилась и, скаля зубы, стала смотреть на нас.
– Бегать умеешь? – спросил я.
– В туфлях? – удивилась девчонка.
– Я побежал, – сказал я. – В то притащимся к шапочному разбору.
Бегать я умел. Еще во время войны научился удирать от немецких самолетов. Иногда в день по пять раз приходилось мчаться по направленйю к лесу. Но девчонка бегала быстрее меня. Ее длинные ноги мелькали впереди до самого театра. Она бежала и размахивала туфлями, которые держала в руках.
В зале негде было яблоку упасть. Оркестр играл быстрый фокстрот. Но танцевали медленно, – нельзя было развернуться. Распаренная масса из парней и девушек качалась, шевелилась между стен. Герка-барабанщик, свесив на глаза светлую прядь, изо всей силы лупил по барабану, трахал по гремучим медным тарелкам. В зал он не смотрел. Глаза его были полузакрыты, томно опущены вниз. Форсил Герка. Прикидывался Жжорджем из Динки-джаза. Аллы не было видно. В такой каше не сразу и разглядишь. Я стоял у стены и озирался.
– Пойдем, – дернула меня за рукав девчонка.
Я совсем забыл про нее.
– Туфли не потеряй, – сказал я. – От тетки влетит.
Рука у девчонки была горячая, спина твердая и тоже горячая. В зеленоватых»восторженных глазах прыгали светлячки. Это электрические лампочки отражались.
– Не прижимайся, – сказала девчонка. – Не люблю.
Я только покачал головой. Никто и не собирался прижиматься к этой стиральной доске. А она уперлась мне рукой в плечо и отодвинулась на километр. Гибкая спина ее выгнулась дугой. Голова откинулась назад. Глаза широко распахнулись. На загорелом лбу у девчонки под белокурой прядью был маленький шрам. От скобок остались белые точки. Нас толкали со всех сторон, наступали на ноги. Я так и не понял, умеет моя жевчонка танцевать или нет. В общей куче нас раскачивало из стороны в сторону. Скоро мы освоились и тоже стали толкаться и наступать другим на ноги. Никто не извенялся. И никто не обижался. Оркестр как завел один фокстрот, так и не мог на другое переключиться. Герка совсем глаза закрыл. Навалился грудью на свой барабан, носом уткнулся в медную тарелку. Работали только руки. Били и били палками в гулкие бока барабана. Тоже мне искусство! Этак и я сумел бы в два счета научиться. Где же все-таки Алла? Увидел я ее неожиданно. Какой-то длинный парень наступил моей девчонке на ногу. Она, бедная, так и присела. Я подрулил к парню и с удовольствием придавил каблуком носок его ботинка. У парня оказался мужественный характер. Он и виду не подал, даже не поморщился. Но когда он снова оказался рядом, я ощутил могучий толчок в спину. Подбородком я ткнулся в переносицу своей девчонки. Она испуганно откинулась назад и ударила кого-то затылком. Ударила Аллу. Алла терла рукой щеку и без улыбки смотрела на нас. Полосатое шелковое плагье с большим белым воротником отлично сидело на ней. Она была здесь самая красивая. Я кивнул ей, но она не ответила. Даже не улыбнулась. Незнакомый, парень подул ей на ушибленное место и, сердито посмотрев на меня, увел в другой конец зала.
Танец кончился. Музыканты поднялись со своих мест и пошли за кулисы курить. Герка спрыгнул со сцены в зал, помчался Алку разыскивать. Середина тесного зала расчистилась. Молодежь повалила на свежий воздух, Мне расхотелось танцевать. И какой дурак придумал эти тайны? Никакого удовольствия. Толкаются, наступают на ноги. Духота. Лица у всех красные. Ничего себе люди придумали отдых!..
– Хорошо здесь, – услышал я тихий, взволнованный голос девчонки. – И как быстро танец кончился!
– Дышать нечем, – сказал я. – Выйдем на улицу.
На небе сияли звезды. Луна пряталась за зданием театра. Холодный синеватый свет разлился по крышам окрестных домов. От телеграфных столбов легли на дорогу длинные тени. Ветер легонько раскачивал провода, и они мерцали. Парни вытащили из карманов папиросы и закурили. К далеким звездам потянулись ниточки дыма.
