Я посмотрела на него в последний раз. Этот прощальный взгляд — запретный, как и все, что произошло между нами — был мне особенно дорог. Близость моря придавала терпкий привкус свежему воздуху. Я чувствовала на своей коже и волосах его влагу, морской запах оставил незабываемый след в моих воспоминаниях. Было начало сентября, но утренняя прохлада напоминала, что лето ушло. А вместе с ним ушел и тот особенный свет, какого я никогда раньше не видела и больше уже не увижу.

Уилл стоял в дверях домика садовника. На фоне поросшего лишайником серого гранитного мыса, выдающегося далеко в море, его силуэт в раме дверного проема казался изображенным на холсте. И сам человек, и его жилище выдержали немало холодных зимних ветров. Этот скромный домик, где мы проводили наши летние ночи, стал для меня роднее, чем мое собственное, куда более просторное, элегантное и дорогое жилье.

Уилл был неотразим. Выше меня по меньшей мере на голову, худощавый, но вместе с тем крепкий, как и положено при его работе. Прямая спина, широкие сильные плечи, загорелая кожа. Темные глаза, поначалу казавшиеся мне загадочными. Сейчас, когда они в последний раз удерживали мой взгляд, в них смешались укор и желание. В облике чувствовалась стойкость, которая вырабатывается годами жизни на скалистом побережье Мэна.

Случайный прохожий, глядя на него, мог подумать, что он сердится, возможно, отчасти так оно и было. Мы решили больше не встречаться и понимали, что утром будет тяжело расставаться, но я ничего не могла с собой поделать — мне нужно было проститься с ним при дневном свете, чтобы я смогла хранить память об этом всю жизнь.

Да, возможно, он сердился, но более вероятно, что страдал так же, как и я. И его сердце, как и мое, разрывалось на части от осознания, что мы соприкоснулись с чем-то редкостным, бесценным и… по собственной воле решили от него отказаться. По собственной воле? Но насколько человек вообще волен в своих решениях? Может ли ответственный человек принять какое-либо важное решение в жизни, не думая о прошлом или будущем? Я, к несчастью, принадлежу к числу ответственных людей, поэтому возможностей выбрать иной путь у меня было не больше, чем у Уилла Крэя.

На веранде хозяйского дома мои упакованные чемоданы дожидались часа, когда их погрузят в обшарпанный микроавтобус, заменяющий в Даунли такси. Там же, в хозяйском доме, ждал и Доминик Сент-Клер. Вот уже четыре года он был моим мужем. Его я перед алтарем поклялась любить и почитать — как раз с этим пунктом и возникла проблема. Предполагалось, что этим летом мы сможем заново открыть друг друга. Так оно и вышло, вот только результат оказался неожиданным и разрушительным. Теперь мне предстояло собрать по кусочкам жизнь, которую я выбрала, да еще сложить все эти кусочки в более или менее приемлемом порядке.

На память об Уилле я не брала ничего: ни выращенных и засушенных им роз, которые я всегда носила с собой, вдыхая их аромат; ни фотографии, вызвавшие такой переполох в маленьком ограниченном мирке Даунли; ни тонкой ленты для волос, которую он сплел из полосок кожи и давал мне надевать на ночь. Сегодня у меня на руке было два кольца: одно гладкое золотое, другое с бриллиантами изысканной огранки — оно красноречивее, чем что бы то ни было, символизировало мир, в который я возвращалась.

Мне было двадцать семь лет, то есть достаточно, чтоб: осознавать значимость материальных благ, и в то же врем в некоторых отношениях я оставалась настолько наивной, что рассчитывала прожить полноценную жизнь без Уилл Крэя. Как же я ошибалась! Мое сердце осталось с Уиллом там, где соленый воздух побережья приправлен запахам хвои и цветущей жимолости, где пламенеют георгины, выращенные его руками. Когда я в последний раз смотрела на него, в последний раз прижималась к нему, ощущала тепло его тела, стремясь отдалить миг расставания, у меня подступал ком к горлу, внутри все ныло, тело терзала почти физическая боль от предстоящей разлуки.

Глотая слезы и пытаясь побороть сомнения, которые — я это предчувствовала — будут терзать меня еще многие годы, я повернулась и побрела прочь по тропинке. Слезы застилали мне глаза, все виделось смутно, словно сквозь пелену, и я представила себе, как сигнальщик на маяке Хоукаби-рокс в часы тумана снова и снова нажимает кнопку сирены, предупреждая корабли об опасности. Я споткнулась, потом еще раз и, пожалуй, могла бы решить, это знак судьбы и надо броситься со всех ног обратно Уиллу, не будь мое чувство долга столь сильно.

Однако в глубине души я подозревала, что мной руководят мотивы менее благородные, нежели чувство долга, наказание будет жестоким. Слезы, с которыми я боролась в то утро, застыли комом у меня в груди, ком превратился в камень — барьер, через который не может пробиться ничто живое и нежное. Покинув Уилла, я обрекла себя на жизнь без любви.

И именно это я сейчас пытаюсь исправить.

Дело проиграно. Кэролайн Сент-Клер прочла вердикт на лицах присяжных еще до того, как они сообщили о нем судье. Ни один из двенадцати присяжных не посмел поднять на нее взгляд, стало быть, ее клиент признан виновным.

Кэролайн понимала, что для него это даже к лучшему. Обвиняемый похитил свою бывшую жену, три дня держал ее под замком и за это время несколько раз насиловал. Но он был членом законодательного собрания штата и обладал безупречным послужным списком, а значит, ему предстояло отбывать срок в относительно сносных условиях федеральной тюрьмы, где он получит необходимую психиатрическую помощь. Да и на свободу он будет выпущен под честное слово достаточно молодым, чтобы начать жизнь сначала. Оправдательный же приговор, бросающий его на растерзание средствам массовой информации в то время, когда он не менее уязвим, чем его бывшая жена, был бы для него в каком-то смысле даже более жестоким наказанием, чем тюремное заключение.

Но для самой Кэролайн важнее всего была победа — каждая победа. Победа влечет за собой известность, известность — новые дела, а новые дела прибавляют ей веса как единственной женщине-компаньону в юридической фирме «Холтен, Уиллз и Дьюлат», где до сих пор практически все высшие посты занимают мужчины. Фирма последние двадцать лет в основном расширялась, оставаясь на плаву, когда другие сворачивали дела. Достигалось это ценой безжалостных нагрузок персонала, урезания льгот, упрощения всех операций и неотступного внимания к бухгалтерской работе.

Кэролайн была новичком среди компаньонов и в свои сорок лет — самой молодой из них. Считалось, что будущее фирмы лежит на ее плечах — во всяком случае, так назидательно заявляли ей старшие коллеги и тут же, не переведя дыхания, требовали от нее полного отчета об отработанных часах, за которые можно будет получить с клиентов деньги. Ее компаньоны не любили делиться богатством. Но еще хуже было то, что они не любили женщин. Чтобы добиться такого же признания, как у коллег-мужчин, Кэролайн приходилось работать с удвоенным усердием и добиваться вдвое лучших результатов, чем у них. Она должна была действовать умнее других, выискивая лазейки в хитросплетениях закона, более агрессивно торговаться с прокурорами, более эффективно воздействовать на присяжных. Победа в сегодняшнем деле была ей очень, очень нужна.

—Тяжелый случай, — сказал Даг, один из молодых коллег Кэролайн, встретив ее у дверей кабинета. — Надо было лучше использовать политические связи твоего клиента и возможности прессы. Теперь тебя заклеймят как неудачницу.

Кэролайн кольнула его взглядом и усмехнулась:

—Благодарю на добром слове, только это мне сейчас и нужно.

Будь на месте Дага кто-то другой, ее реакция, возможно, оказалась бы совсем иной, но Даг был больше, чем коллега, он был почти друг. Они пришли в фирму в один день, росли одновременно, получая должности одного уровня, и хотя Дага включили в число компаньонов на два года раньше, чем ее, Кэролайн не держала на него зла — просто не могла себе этого позволить, ведь он был ее самым сильным союзником в фирме.