Уже взявшись за ручку двери, он остановился и небрежно уронил:

– Архипов тоже считает мои проекты пустым прожектерством…

– Свое мнение, если вам это интересно, я выскажу, ознакомившись с проектами, – холодно заметил я.

– Только, пожалуйста, не торопитесь с выводами, – сказал он. – Как говорили древние греки: обидно разбить кувшин у самых дверей…

И вышел, плотно затворив за собой дверь. Я поднялся с кресла, подошел к окну и закурил. Накрапывал мелкий дождь. Откуда-то сверху срывались капли и вдребезги разбивались об оцинкованный карниз. Внизу, надсадно завывая, медленно прополз панелевоз. На железобетонной стене с оконным проемом кто-то мелом написал «Наша Маша!» Что за чушь?.. Разговор с Любомудромым поселил во мне смутную тревогу. Бесспорно, человек ом непростой. Чувствуется воля, ум. Не обольщается и себя не щадит. И сумел, черт бы его побрал, чувствительно задеть мое самолюбие. Я бросил взгляд на серую папку: так ли он талантлив на самом деле, как утверждает Архипов?..

Я снова уселся за письменный стол и, стряхнув пепел в большую, темного стекла пепельницу, развязал тесемки… Чертежи, схемы, расчеты, выкладки. А вот и проекты самых разнообразных жилых домов: – одно-, двух-, трех-, четырехквартирных. Действительно, эти здания ничего общего не имеют с нашими однотипными стандартными домами… Дома Любомудрова скорее напоминали загородные дачи самой разнообразной архитектуры, хотя собирались почти из таких же самых блоков и панелей, как и наши дома. Любомудров не отказывался от всего, что производил завод, – наоборот, максимально использовал стандартные детали, немного изменяя их, дополняя, совершенствуя… А вот схема перестройки технологического процесса завода… Проект цеха по изготовлению железных форм, подсобный деревообделочный цех для производства отделочного и облицовочного материала, новый экспериментальный цех…

Я вспомнил про формовочный цех № 1, где вышел из строя вибростол. Судя по всему, его еще не отремонтировали… Я с сожалением захлопнул папку – вечером всерьез займусь ею – и вышел из кабинета.

Аделаида как-то странно взглянули на меня и безразличным голосом сообщила:

– Я забыла вам утром передать: вчера звонили из Ленинграда.

Я вопросительно взглянул на нее.

– Спросили вас, и все… Женский голос.

Ах, вот оно что! Директору позвонила женщина… Теперь есть секретарю над чем поломать голову! Ведь моя личная жизнь никому не известна. Аделаида проводила красным карандашом параллельные линии на большом листе бумаги, что не мешало ей внимательно изучать мое лицо.

– Что вы чертите? – спросил я.

– Валентин Спиридонович попросил к трем приготовить ему две схемы для графика.

«Интересно, учится она где-нибудь? – подумал я. – Работа не бей лежачего. Сиди себе, отвечай на звонки и читай учебники…» Вспомнив, что Аделаида совсем недавно с утра до вечера не разгибалась над машинкой, печатая и несколько раз перепечатывая пространное сообщение в министерство, упрекнул себя в несправедливости… Пока я еще ни в чем не мог пожаловаться на эту довольно симпатичную голубоглазую девушку. А то, что любопытна, – так все секретарши любопытны…

– Что сказать, если опять будут звонить из Ленинграда?

На этот раз Аделаида не смотрела на меня: глаза ее были прикованы к линейке и карандашу. В гуще светлых, взбитых на затылке волос розовело маленькое ухо с блестящей сережкой.

– Передайте, что я очень скучаю без нее, – проникновенно сказал я и, пряча усмешку, вышел из приемной, оставив девушку в растерянности: как ей воспринимать мои слова – в шутку или всерьез?..

Огромный формовочный цех № 1 непривычно молчал. Лишь в самом конце негромко урчал красный мостовой кран, извлекая из формы застывшую бетонную панель. Туго натянутые тросы вибрировали, издавая тонкий мелодичный звон. Слышно было, как шелестел по застекленной крыше дождь.

На балке под потолком устроились два голубя и равнодушно смотрели вниз. А внизу, на подоконниках, на бетонных плитах, сидели рабочие в брезентовых робах и курили. Дым от папирос и сигарет сизыми пластами стлался над умолкнувшей поточной линией.

У полуразобранного вибратора колдовал механик – щуплый паренек в новой спецовке. Двое рабочих ему помогали: один ключи подавал, второй поддерживал что-то. Ко мне подошел начальник цеха и сказал, что сгорела обмотка статора.

– И на это понадобилось почти полдня? – удивился я.

– Видите ли… – замялся начальник. – Механик по ремонту станков еще неопытный. И месяца на заводе не работает.

– Чтобы обнаружить в моторе сгоревшую обмотку, не обязательно быть механиком.

– Вы правы, – усмехнулся начальник. – Неисправность я сразу нашел, но на складе не оказалось нового мотора. Я сходил к нашим соседям на высоковольтный и выпросил у них взаймы мотор… Пока принесли да сгоревший сняли… – начальник взглянул на часы. – Через полчаса линию пустим.

Мне стало неудобно за резкий тон: в обязанности начальника цеха совсем не входит бегать к соседям на другой завод и выпрашивать взаймы моторы…

– Шляпа у нас кладовщик, – примирительно сказал я и, услышав дружный хохот, взглянул на рабочих, расположившихся на подоконнике. В центре – верзила в ватнике и с шеей, кокетливо обмотанной зеленым платком. Он что-то веселое рассказывал. Вот хлопнул себя по коленке и первый, засверкав белыми зубами, засмеялся.

Я подошел, и рабочие сразу замолчали, хотя на лицах еще не угасли улыбки.

– Здравствуйте, – поздоровался я.

Вразнобой ответили: кто здрасте, кто привет, а кто и промолчал, с любопытством разглядывая меня. У верзилы светлые волосы, косой челкой спускающиеся на узкие хитроватые глаза. На широкой в кисти руке выколото имя «Леня». Не изменяя позы – он сидел, подогнув под себя одну ногу, как обычно делают гитаристы, – снисходительно смотрел на меня, дескать, если начальство желает потолковать с рабочим классом, пожалуйста, мы-де с полным удовольствием…

Я его сразу узнал: это был тот самый рабочий, который крепко устыдил меня, когда тележка с арматурой чуть не опрокинулась. Я еще помог им вытащить ее из лужи… Однако парень и виду не подал, что узнал меня, хотя в глазах его посверкивали веселые искорки.

– И давно скучаете? – спросил я и поморщился: вопрос был не из умных. Во-первых, я отлично знал, сколько часов они «скучают», во-вторых, «скучают» не по своей воле.

Рабочие зашевелились, кто-то уже открыл было рот, но, поймав быстрый взгляд Лени, промолчал. Судя по всему, с этим зубоскалом считаются.

– Вы слышали последний анекдот про Чапаева? – ухмыльнулся Леня. – Обхохочешься…

Будь бы анекдот про кого-нибудь другого, я с удовольствием послушал бы и, может быть, вместе со всеми посмеялся, но все эти тупые анекдоты про Чапаева, Петьку и Анку-пулеметчицу я не терпел и не понимал тех людей, которым они нравились. Когда я был мальчишкой, Чапаев был моим кумиром, я, наверное, раз десять смотрел про него фильм, читал и перечитывал книжку Фурманова. Да и став взрослым, я ничуть не утратил уважения к легендарному герою гражданской войны. Кому понадобилось превращать этого человека и его соратников в идиотов и кретинов? Да, Чапаев был малограмотным и «академиев» не кончал. Такое было горячее время. Такие, как Чапаев, в страшную для нашем Родины годину, не щадя своей жизни, отстояли советскую власть, давшую всем нам возможность учиться в институтах и академиях. Так неужели теперь можно похохатывать над героями гражданской войны, которых чья-то злобная воля превратила в «героев» пошлейших и глупейших анекдотов?..

Все это я постарался объяснить молодым рабочим. Сначала кое-кто из них отводил глаза в сторону, перемигивался с приятелем, мол, поглядите-ка, какой наш директор правильный. Потом улыбки исчезли. А когда я замолчал, Леня (кто-то из ребят назвал его Харитоновым) стащил с головы коричневый берет и почесал им широкий нос. Все молчали, ожидая, что он сейчас отколет… На лицах парней прямо-таки было написано желание услышать от товарища что-нибудь этакое, заковыристо-задиристое, чтобы всем разом оглушительно грохнуть…