Когда мы подошли к стоянке, пошел дождь – косой и сильный, заставивший меня понять, что плюе («дождь» по-французски) – звукоподражательное слово.

– О такой погоде, наверное, думал Эксл Роуз, когда писал «Ноябрьский дождь», – заметила я.

– Черт, собиралась надеть свадебное платье на встречу, как Стефани Сеймур. Но забыла.

Мы поцеловались на прощание.

Рути укатила на своем маленьком джипе, уверенно и стремительно. У Рути всё получалось, она всё умела – она была настоящей матерью.

Иногда мы гуляли с Изабель или другой моей подругой, у которой детей не было, и это было всё равно что гулять с павлином на поводке. Вы только посмотрите на нее, изумлялась я каждую секунду. Бездетная подруга рассказывала о своих путешествиях во Вьетнам или Зихуатанейо, о том, кто кому что сказал на барбекю, о своем новом увлечении экологичным ландшафтным дизайном или экстремальным катанием на роликах – и всё это время я просто глазела на нее, разинув рот, втайне завидуя, но и чувствуя собственное превосходство. Ведь у меня больше не было интересов. У меня был ребенок.

Если я сомневалась в своих материнских способностях, то Брюс сомневался, сможет ли нас обеспечить. Эти сомнения усиливались каждый раз, когда он ходил работать в кафе. Особенно расстраивали его походы с ноутбуком в одно конкретное кафе: «Кафе Ладро» во Фремонте. Фремонт – квартал чуть к югу от Финни-Ридж. В мою бытность подростком райончик был странный. Мы с друзьями ходили в Фремонт поесть китайской еды, выпить эспрессо (в те годы все еще большая редкость), купить винтажных пальто и поглазеть на реальные настоящие банды мотоциклистов. Теперь же во Фремонте обосновались технологические корпорации «Алдус» и «Гетти». Странный район застроили кондоминиумами с креативными металлоконструкциями и кучей дорогих ресторанов с разноцветными стенами, где обитали молодые белые парни в дорогих шмотках для велосипедистов.

В «Ладро» вечно заседали консультанты, беззаботные безработные и фрилансеры вроде нас. Для Брюса это было суровое испытание. В кафе было много столиков и розеток для ноутбуков, но также и другие человеческие существа, поэтому пребывание там всегда в итоге его расстраивало. Ему казалось, что его окружают высокотехнологичные придурки, не способные оценить то, что делает он, свободный журналист печатного издания. Что он ведет с этими ребятами молчаливую войну, и хуже всего, они об этом не догадываются.

В тот день, когда я гуляла с Рути, Брюс отправился в «Ладро», а я осталась работать дома. (На два ноутбука нашего бюджета уже не хватало.) За малышкой присматривала Джоэль, наша няня. Или бебиситтер. Неважно, как мы ее называли. Ей было все равно. Мы обожали Джоэль. Она пела в группе. А петь она умела. Впервые, когда мы услышали ее группу, они делали кавер на «Сына священника», и Джоэль исполнила песню с бурлескной, почти водевильной сексуальностью. Брюс тогда закрыл рукой глаза и смотрел из-под нее, как на сеансе фильма ужасов.

У Джоэль было убийственное чувство юмора, странно сочетавшееся с ее натурой здоровой девчонки с фермы. Ее обожали все, кроме наших матерей. Те ей завидовали. Как это ей достается быть с Люси, когда они того хотят? (Ответ: поскольку Джоэль платили деньги, она была надежнее.) Джоэль была депрессивным персонажем, тем не менее любившим пошутить. В нашем доме ей сразу нашлось место.

Я оставила ее с Люси на диване за чтением книжки и принялась за статью, когда получила письмо от Брюса:

Кто эти идиоты? Откуда они взялись?

Б

Не успела я сочинить ответ, как пришло второе:

Фразы, которые я услышал за последние десять минут:

Воронка продаж. Метрики. Подстегнуть траффик. Буууу!

Я пыталась придумать ответ, который бы его успокоил, но тут пришло еще одно:

Теперь один из них рассказывает о трехмесячном буддистском ритрите, на который ездил. Взял небольшой отпуск после ухода из «Майкрософт». Эти козлы сидят тут в джинсах за двести баксов и еще пыжатся своим моральным превосходством!

Целую,

Брюс

О боже. Он начал меня отвлекать, а я должна была закончить статью до ухода Джоэль. Я закрыла окно браузера и дала себе обещание не читать сообщения хотя бы час.

Но через двенадцать минут все-таки проверила ящик.

Бабки так и плывут к ним в руки, а ведь они ни хрена, НИ ХРЕНА не делают! Раньше люди или работали на денежной работе или на творческой. Но этим козлам удается быть всеми из себя креативными и при этом в деньгах валяться!

Я снова закрыла браузер. Дописала статью – наконец – и пошла перекусить что-нибудь. Джоэль с Люси ушли на прогулку. Когда Брюс вернулся, я переворачивала кесадилью на сковородке.

Он бросил рюкзак на пол.

– Посмотри на мой лоб! – Он ткнул себе в лоб длинным красивым шишковатым пальцем. – У меня там есть большая буква «Н»? Я что, единственный неудачник в городе?

– Кесадилью будешь?

– Да, пожалуйста. Только дай мне побухтеть минут десять. У входа в этот гадюшник сплошные «Дукати». И у всех новые лэптопы. Сразу видно, что все эти козлы с Востока. Учились, ну не знаю, в Уильямсе. Им кажется, что Сиэтл – миленький городишко, но слишком уж далеко от центра событий. Они, знаешь ли, снизошли до того, чтобы здесь поселиться. А еще раньше им нравился купажный виски, производимый малым тиражом, но теперь они перешли на редкие сорта бурбона.

– Бухтишь.

– Бухчу, а что мне еще остается? Я писатель, я этим на жизнь зарабатываю. И это нелегко! Но меня оценивают по стандартам этих людей, которые все зарабатывают миллионы. Это же абсурд! Теперь даже когда я просто иду выпить кофе, чувствую себя идиотом.

– А ты не чувствуй! Чувствуй себя счастливчиком. Ты же не бедствуешь. Вот твоя кесадилья, там авокадо.

Мы с Брюсом познакомились, когда оба работали в газете. В тот день, когда мы уволились, Брюс на облаках летал от счастья. Перед ним лежал контракт с национальной газетой, на заднем дворе был оборудован домашний офис. О чем еще можно мечтать? Может, он устал от одиночества; может, необходимость содержать семью слишком давила на него. Но настроение у него теперь скакало часто. Я изо всех сил старалась приободрить его, вдохновить словами, кесадильями.

Мы склонились над тарелками, читая газеты. Был вторник – научный выпуск «Таймс». Скука. Я отдала газету Брюсу и стала читать отзыв на концерт группы, о которой даже не слышала.

В тот вечер, когда мы делали падмасану (по моей просьбе), Фрэн остановилась рядом с Элизабет. Та аккуратно сложила ноги и сидела с закрытыми глазами; светлые кудряшки вились по обе стороны лица. Она выглядела чудесно: полная безмятежность, выгодное мягкое освещение, идеальная поза, ну прямо как Будда, если бы Будда принял облик марафонской бегунши, по совместительству корпоративного юриста. Вообще-то, нельзя глазеть на других в классе. Йога и моя бабушка придерживались одного правила: не стоит сравнивать себя с другими. Но я вечно подсматривала из-под прикрытых глаз, и мой взгляд часто опускался на Элизабет, стройную и сильную, как Артемида с луком и стрелами.

Фрэн закрыла глаза, как делала всегда, когда ей приходила мысль.

– Падмасана – опасная поза, – медленно проговорила она. – Потому что она идеальна. Это та самая поза, которую представляют все, кто никогда не занимался йогой, когда речь заходит о йоге. Понимаете, о чем я? – Она улыбнулась, блеснув белыми зубками; ее темные ресницы отбрасывали на щеки полукруглые тени. У Фрэн была сочная улыбка, точно она собиралась полакомиться самим воздухом. – Когда мы пытаемся загнать тело в рамки идеи, это становится опасным. Мы перестаем чувствовать изнутри и принимаем сигналы извне о том, что должно происходить. Это может привести к травмам или хуже – разочарованию.