На следующий вечер, часов в шесть, Лиза вспомнила, что нынче «новую сенсационную драму» дают в последний раз.

«Хорош гусь этот Джим Блейкстон, – сказала себе Лиза. – Сам пригласил, и сам же в кусты. Вот Том – Том бы никогда так себя не повел. Чтоб мне провалиться, если еще с Блейкстоном заговорю, с этим, с этим… Теперь я вовсе не увижу «Роковую карту». Хотя я ведь и одна могу пойти. Кто мне помешает? Нет, подумать только: сам пригласил, и сам в кусты!»

Лиза кипела от возмущения. С другой стороны, она ведь сама наотрез отказалась пойти с Джимом; правда, теперь не понимала почему.

«Он сказал, будет ждать возле театра. Интересно, он уже там? Сходить, что ли, посмотреть? Почему нет? Вот возьму и схожу, и никто меня не остановит. И если только этот Блейкстон там стоит, я мимо него пройду и не замечу. Будет знать!»

Лиза нарядилась в лучшее платье и, чтоб не попасться на глаза соседям, проскользнула в проулок, застроенный ночлежками. Таким кружным путем Лиза вышла на Вестминстер-Бридж-роуд и вскоре была у театра.

– Я тебя целых полчаса жду.

Лиза обернулась. Перед ней стоял Джим.

– Никто вас не просил ждать. Я с вами на спектакль не пойду. Вы что себе вообразили?

– И с кем же ты пойдешь?

– Ни с кем. Одна.

– Одна? Лиза, не валяй дурака.

Лизе стало очень обидно.

– Ах, дурака? Лучше я домой пойду, раз вы так. Вы… ты почему вечером не пришел, ну, тогда?

– Ты ж сама сказала не приходить.

Лиза только фыркнула, до того глупый был ответ.

– А вчера почему ничего не сказал про спектакль?

– Я подумал, если промолчать, тогда ты наверняка придешь.

– Ах ты… ах ты… ах ты гад! – Лиза чуть не плакала.

– Да ладно тебе, Лиза, не сердись. Я не хотел тебя обидеть.

И Блейкстон обнял ее за талию и повел к двери на галерку. Две слезинки скатились по Лизиному носику, но она чувствовала такое облегчение и такое довольство, что позволила бы Блейкстону вести себя куда угодно.

У двери собралась изрядная очередь. К восторгу Лизы, коротать время до спектакля публике помогали двое негров. Негры пели, танцевали и строили рожи; публика проявляла благосклонность, как королевская семья к братьям Решке[10], и не скупилась на аплодисменты и полупенсовики. Затем, когда за неграми закрылась дверь, ведущая к оркестровой яме, явились мальчишки со свежими номерами «Тит-Битс» и «специальными выпусками»; их сменили три девочки с жалостными песенками; каждый получил свою долю полупенсовиков. Наконец очередь содрогнулась (будто огромная змея рывком заглотила жертву), за дверью послышался звонок, все как-то собрались, напряглись, каждый джентльмен велел своей даме крепче вцепиться ему в локоть, были отперты несколько засовов и замков, и двери распахнулись, и бурный людской поток устремился в зрительный зал.

Еще каких-нибудь полчаса ожидания – и занавес пополз вверх. Пьеса действительно оказалась очень захватывающая. Лиза и думать забыла о своем спутнике, она вся была зрение и слух. Она едва дышала, от возбуждения ее потряхивало, особенно в знаменитой сцене повешения. Когда кончился первый акт, Лиза перевела дух и утерла лицо.

– Уф, вся взмокла! – воскликнула она и сунула Джиму потную ладошку.

– Ничего себе! И впрямь! – Джим поспешно стиснул ей пальцы.

– Эй, ну-ка пусти! – прикрикнула Лиза, вырываясь.

– Еще чего, – весьма дерзко отвечал Джим.

– Пусти, кому говорю!

Но Джим не пускал, да и Лиза протестовала не слишком решительно.

Начался второй акт. Теперь Лиза покатывалась над комиком; смеялась до визга, так что на нее оглядывались и говорили:

– Верно, девчонка от души веселится.

Когда дошло до сцены убийства, Лиза все ногти себе изгрызла. На лбу ее выступили крупные капли пота; она настолько забылась, что предупредила будущую жертву криком «Берегись!». Это вызвало смех и некоторый спад напряжения в зале, ибо все зрители до единого затаив дыхание следили за двумя злодеями, которые сперва подслушивали под дверью, а затем крались бесшумно, как тигры, что выследили добычу.

Дрожащая Лиза искала защиты в объятиях Джима, который бесстрашно шепнул ей:

– Со мной тебе нечего бояться.

И вот убийцы набросились на жертву, завязалась схватка, и бедняга был повержен. Именно эту сцену изображала афиша – сын убитого стучится в комнату, где злодеи застыли над мертвым телом. Наконец занавес был опущен. Зал выдохнул, как один человек, раздались бурные аплодисменты. Симпатичного героя в цилиндре встречали крики «Так держать!» и «Молодчина!»; жертва в порванной сорочке удостоилась зрительского сочувствия, а при выходе на поклон убийц зал разразился свистом, топотом и возгласами «По-ве-сить! По-ве-сить!», в то время как бедные злодеи кланялись и делали вид, что крайне довольны.

– До чего славно развлеклась, – заметила Лиза, прижимаясь к Джиму. – Хорошо, что ты меня вытащил, Джим; спасибо тебе.

Джим обнял ее, и Лиза поймала себя на мысли, что именно так Салли сидела со своим дружком, а главное, что ей, как и Салли, так сидеть приятно.

Антракты были короткие; вскоре занавес опять подняли, комик собрал привычный урожай смеха тем, что снял сюртук и продемонстрировал публике свои панталоны; комика сменила трагическая сцена. В заключительном акте имели место темная комната, жребий и взрыв.

Когда все закончилось, уже на улице, Джим облизнул губы и сказал:

– Совсем в горле пересохло. Давай в паб заскочим?

– Я тоже пить хочу, – отозвалась Лиза, и они пошли в паб.

В пабе они поняли, что еще и голодны, соблазнились сосисками в тесте, которые запили парой пинт пива; затем Джим закурил трубку. Они побрели к Вестминстер-Бридж-роуд. Вскоре Джим предложил зайти еще выпить, пока пабы не закрылись.

– Не, с меня хватит, – сказала Лиза.

– Ничего, если и переберешь маленько, – рассмеялся Джим. – Завтра выходной – отоспишься.

– И то верно. Семь бед – один ответ.

Однако у дверей паба Лиза пошла на попятный.

– Слышь, Джим, там небось соседей полно; нас увидят.

– Нет там никаких соседей, не дрейфь.

– Я не пойду. Я боюсь.

– Даже если нас и увидят – разве мы что плохое делаем? И вообще, можно сесть в отдельной кабинке. Тогда мы будем одни.

Лиза сдалась, и они вошли в паб.

– Мисс, будьте добры, две пинты горького, – заказал Джим.

– Я больше полпинты не выпью, сразу предупреждаю, – заявила Лиза.

– Да ладно тебе, – ободрил Джим. – Выпьешь, куда денешься.

После закрытия паба они брели по широкой улице к дому.

– Давай присядем, отдохнем. – Джим кивнул на свободную скамейку под деревьями.

– Нет, уже поздно. Мне домой надо.

– Погода такая хорошая, обидно задыхаться в четырех стенах. – И Джим без труда увлек Лизу на скамейку. И обнял за талию.

– Руки прочь, злобомышленник! – Лиза выдала фразу из пьесы так, как поняла ее. Джим только рассмеялся, и Лиза больше не делала попыток освободиться.

Они долго сидели молча. Пиво ударило Лизе в голову; теплый вечерний воздух пьянил едва ли не сильнее. Большая рука обнимала Лизу за талию; сбоку привалилось крепкое, тяжелое тело. Лиза снова испытывала странное ощущение – будто сердце сейчас разорвется. Лизе было душно, томно и в то же время больно – так обычно простуда начинается. Руки задрожали, дыхание участилось, воздуха не хватало. Едва не теряя сознание, Лиза всем телом подалась к Джиму; в следующую секунду ее забила крупная холодная дрожь. Джим навис над ней, обнял обеими руками, запечатлел на губах долгий страстный поцелуй. Когда он разомкнул губы, чтобы сделать вдох, Лиза отвернулась и тихонько застонала.

Потом они опять долго сидели в молчании. Лизу переполняло незнакомое прежде ощущение счастья; она бы хохотала, громко, до колик, если б не боялась нарушить ночную тишину. Совсем рядом, на церковной башенке, пробили часы.

– Господи! – воскликнула Лиза. – Час ночи! Мне надо домой.

– Здесь так хорошо! Останься, Лиза, побудь еще! – Джим крепче обнял ее. – Лиза, я люблю тебя. Я не могу без тебя жить.