ВДВ? А это что? Тут танки какие-то… – комментировал паренек, разглядывая медали. – Это же разные рода войск… Смотрю, ты везде послужить успел, – засмеялся молодой человек: – Ха-ха… Где спер, дед? Покажи место. Я тоже героем быть хочу.

– Дай хоть двести рублей, – жалобно канючил старик. – К однополчанину на могилу еду. На билет не хватает. Мы с Митяем под Пуховичами семерых полицаев штыками закололи. Двоих. Для тебя лично. Дай двести рублей…

– Ладно, если отстанешь, сто рублей за одного полицая заплатим, – сжалился над дедом один из приятелей. – И больше не проси, самим кушать нечего. Видишь, – показал на пластиковую бутылку, – лимонад без закуски дрынькаем.

Старик взял деньги, положил медали в карман и, прихрамывая, побрел к Рите.

– Я в сорок третьем, под Камышином, три поезда под откос пустил, – обратился он к пожилой даме, попавшейся на его пути.

Та с пониманием закивала. Он полез в карман.

– Вот эту медаль мне товарищ Рокоссовский вручил, когда я его из плена спас…

Рита больше старика не слушала, снова задумалась о своем. Ее дыхание стало порывистым, по щекам опять покатились слезы.

– … За Польшу! – крикнул старик совсем близко.

Рита подняла голову. Дед сел рядом на свободный стул и протянул ей горсть медалей.

– Вот там я ступню и потерял.

– Что?

– Немцы на островке укрепились. Комдив говорит, кто завтра вон к той ветке флаг привяжет, того к награде. Ну, я утра дожидаться не стал, подговорил дружка…

– Дедушка, я не куплю медаль, – остановила его Рита. – Мне не за что купить.

– К однополчанину хочу поехать, – объяснял старик. – Мы с ним под Москвой в сорок втором одной парой валенок спасались.

Девушка полезла в сумочку, достала кошелек.

– Я вам пятьдесят долларов дам. Мне все равно уже не помогут, а вам, может, как раз хватит. – Всхлипнув, протянула купюру.

– Ой! – обрадовался старик. – Американские деньги! Мы в сорок пятом тушенку американскую ели. Всю жизнь эти джорджики мне помогают.

– Да, – отвернувшись в сторону, выдохнула девушка.

– Мало, конечно, могла бы еще добавить, – сказал старик. – Жадные вы люди. С голоду сдохну, никто не поможет. Воевал-воевал… мятую бумажку с заморышем патлатым навоевал. Свиньи вы все, свиньи…

Рита не ожидала такой странной благодарности, удивленно взглянула на старика.

Он, не замечая ее возмущения, продолжил:

– За пятьдесят долларов, внучка, я б дальше Румынии не сунулся, а немец так бы в Берлине и жировал. Дай еще, не пожалей старому вояке.

– Нет больше.

– Чего так, богатый папочка денежек не дал? Без денег в самолеты не пускают.

– Правду говорю. У меня больше нет. Я вам последнее отдала.

– Нет, значит. То-то я гляжу, сидит дурнушка зареванная. Чего реветь? Подумаешь, некрасивая. Не всем же красавицами быть.

Старик задумался, побренчал медалями в кармане.

– Это плохо, что у тебя больше нет. Человек ты, сразу видно, глупый. Я бы у тебя еще выцыганил.

– Дедушка, – чуть не плача сказала Рита, – уйди, пожалуйста.

– Обиделась, что ли? Ты не переживай. Ну и что, что дурочкой родилась. И дураки на земле живут. Порой получше умных. Не дал Бог ума, ну и плюнь. Некрасивой и глупой, конечно, трудно, но если много работать… Но смотрю на тебя, откровенно – дрянь фигура, много не наработаешь, надорвешься, – никак не успокаивался дед.

Рита начала сердиться. Апатия на секунду отпустила сознание, и она обратила внимание на мелочи: заметила, как отвратительно одет старик, как смердит его одежда, какие грязные, слипшиеся у него волосы.

– Уйди, дедушка.

– О-ой! И характер у тебя… Та еще змея… Глазами как, а! Прям Геббельс. Сидеть с тобой страшно, вот-вот старика колотить начнешь.

Рита хотела крикнуть, набрала воздух в легкие, но вместо крика всхлипнула и, закрыв лицо руками, зарыдала.

– Да что с тобой, девочка? – не своим голосом спросил старик и погладил по руке.

«Что-то в этом голосе не так, и со стариком этим что-то не так», – подумала Рита, отдернула руку и всмотрелась в его лицо.

– Ты только не шуми, договорились? – сказал дед прежним скрипучим голосом и, показав белые прямые зубы, взглянул куда-то в сторону, а затем снова на Риту. – У меня, когда я под Минском партизанил, друг был, Саня – красавец парень, – вспоминая молодость, дед мечтательно посмотрел вверх. – Баба у него была, страшненькая как черт, – Марусей звали.

От этих имен девушка вздрогнула и теперь смотрела на старика совсем по-другому.

«И с руками у него что-то не так… сильные, молодые… Саня, Маруся, да что происходит?..»

– И повадилась она к нему в лес из села бегать, – продолжал старик. – А Сиданко, полицай, узнал. Стал следить. Глупая баба Маруся не смотрела по сторонам и навела на Саню фашистов. А уж они его пытали!.. Хоть и забрали все, что им надо… а все ж таки убили… потому как твари и отродье, – назидательно выставляя указательный палец, подытожил старик.

– Навела? – спросила Рита.

– Ага, навела, навела… – дед покачал головой. – Я этого Сидэнко в пятьдесят третьем встретил и вилами проткнул. Хотели посадить, а вместо этого почетную грамоту дали. – Старик сунул руку в карман, достал и протянул Рите бумажный сверток. – Хрущёв вручал. Пятьдесят долларов, думаю, грамота стоит. Так что все по-честному.

Рита взяла сверток и хотела раскрыть, но старик, сильно закашлявшись, похлопал ее по коленке, постучал по сумочке и, кряхтя, поднялся.

«Хочет, чтобы я положила в сумку», – догадалась девушка.

– Эй, ты! – окликнули старика, но тот и не оглянулся. – Герой войны, к тебе обращаюсь! – позвали снова.

Рита подняла взгляд. В нескольких метрах от нее стоял высокий человек в полицейской форме.

Дед медленно повернулся на голос.

– Ась? Эт ты мне, внучок?

Человек в форме посмотрел на девушку.

– Чего он хотел от вас?

– Да так, ничего, – ответила Рита. – Он к однополчанину летит.

– Проверьте, не украл ли чего?

Рита заглянула в сумочку, развела руками.

– Ничего не украл, все на месте.

Зоркий страж порядка снова взглянул на старика.

– Документы есть?

– Какие документы, внучок?! Сожгли немцы мои документы в сорок втором под Киевом.

– Давай на выход, – строго сказал человек в форме.

– А что я сделал, внучок? Мало эсэсовцев убил, мало грудь под пулеметы подставлял, а? Чем я хуже других? А-а-а… Старым стал, ненужным стал.

– Иди к церкви, там попрошайничай. Здесь нельзя. Давай-давай, дед, по-тихому, без скандала, тебе же лучше будет.

Старик сделал несколько шагов и остановился.

– Помоги, внучок, трудно мне идти. Осколок на печень давит. Дай хоть на плечо обопрусь. Парень ты крепкий, сдюжишь.

Сержант подошел, дед повис у него на плече. Полицейский отвернулся, брезгливо выдохнул.

– Фуф… Ну и вонючий ты, дед. Может, сам пойдешь?

– Не побрезгуй, внучок, помоги.

Они медленно двинулись к выходу. Дед терял силы на глазах. Вот он уже обхватил крепкую шею полицейского двумя руками.

– Я в сорок пятом в Будапеште вот так же политрука из-под артобстрела вынес, – погрузился в воспоминания старик. – А меня через Вислу пацаны шестнадцатилетние перенесли. А тут автоматчики. Всех и положили. Вот то ребята были! Герои, прям как ты! А я тебя видел возле ларьков, вот только что… Это вы хорошо придумали. Они с жары пиво хлещут, а туалет на ремонте. Они за ларьки, а тут выхлоп! Тяжелая у тебя работа, внучок. Как же мы без вас? Дай-ка я тебя поцелую! От всего народа нашего за службу твою. – Старик потянулся губами к стражу порядка. Тот отстранился.

– Помоги, внучок, трудно мне идти. Осколок на печень давит. Дай хоть на плечо обопрусь. Парень ты крепкий, сдюжишь.

– Прекращай, дед. Пошли, пошли. Ну и воняет от тебя…

– Это в сорок первом, когда двое суток под Смоленском в свинарнике прятались. Вот с тех пор…