Глеб вежливо поздоровался. Снимая ботинки, она зыркнула на него исподлобья и бросила «приветик», не разгибаясь.

— Ольга. — Она смотрела из своего неудобного положения, не делая даже попытки придержать глубокий разрез кофточки на груди. И тут же добавила: — Ольга Пална, — протянув загорелую, мягкую на ощупь руку.

Ему показалось, что она чуть смутилась, но, возможно, это ее визитная карточка. Глеб заверил, что ему, безусловно, а как же иначе, тоже очень приятно их знакомство.

Глеб вежливо пододвинул ей пуфик, Пална им незамедлительно воспользовалась, вонзила благодарный взгляд в Глеба, обдала внутренним жаром и проследовала в кухню, прихватив с собой сумку и пакет.

Она казалась гораздо моложе матери.

— Оль, ну давай рассказывай, как ты, что ты. Как твое новое место работы?

— Место хорошее. Коллектив, как обычно, — Восьмое марта. Сейчас расскажу.

— Мы посплетничаем. — И они прикрыли дверь.

Женщины не любят сплетничать так, чтобы их совсем никто не слышал, поэтому дверь через некоторое время немного, как бы сама собой, отворилась:

— Нет, простите, но на что он такой нужен? Я, знаешь ли, не то чтобы намерена приращать капитал покойного Михаил Васильевича, пусть земля ему будет пухом, но и разбазаривать нет желания, вспоминая, как он мне достался. А этот загнутый как Риголетто… Да я не знаю, сколько у него должно быть денег, чтобы я его разогнула и прошлась с ним в обществе под ручку, намекая о связи с трагическим лицом Мельпомены. Ты вот говоришь, что мы не знаем, какие мы. А я знаю. Я о себе узнаю из оценок других людей и не хочу узнавать о себе всякого рода чушь, что я промотала целое состояние. Максимум, на что я согласна, так это на бартер. Михаил Васильевич не простил бы мне иного. Он, конечно, знал, что я не буду одна, всегда знал, что уйдет первым, все-таки разница в возрасте… и много болел в последние годы. Прекрасный человек был! Ни упреков, ни ссор, ни желчи никогда я от него не наблюдала. Вот она — любовь благородного человека! А это все похотливые импотенты, пристраивающиеся к тепленькому, к чужой артерии, терпеливо ждущие, когда закапает. Я таких избегаю. Миша всегда мне говорил: «Оля, ты святая женщина. Будь святой и для других. Люби людей». Когда я в первый раз сэкономила ему на одной выгодной сделке мимоходом десять тысяч долларов, так он сказал мне: «Какая ты молодец, что ты всех объегорила». А я про себя и думаю: так тебя, дурака, первого.

Затем разговор стал неразборчив. И вновь доносилось только обрывочное:

— А он мне и говорит, ты что, опять готовила без трусов?

Смех Ольги.

— Как это?

— Это шутки у него такие плоские. Волосину нашел в тарелке.

— Что это у тебя за комплект такой?

— Натуралиш-минералиш.

— Топаз?

— Аквамарин.

— И говорит мне: «Сядь ближа, стихи ваши знаю, хачу сказат. Яваз лубил, лубоф ишо быт можа…» По-русски говорит коряво, но знает Пушкина, видишь ли, читает наизусть. Очень трогательный. Но внешне такой, ты знаешь… никакой. Слушай, а зачем тебе этот вьюн? Он энергию крадет, смотри, как разросся. Жирный какой вампир! Кровь твою пьет.

— Тут и без вьюна куча желающих.

…В кухне действительно висит огромный, откормленный удобрениями плющ. Его длинные отростки опутали угол и потолок над столом, как паутина, придавая жилищу некоторое сходство с палисадником.

— И еще над столом висит! — возмутилась Пална.

Глеб, слушая исподволь их разговор, никак не мог понять, чего ей дался этот цветок. Наверное, не по фэн-шую. В последнее время фэн-шуй стал настоящим помешательством женщин. Большинство из них, с кем он общался, хоть раз да упоминали это словцо.

— Выкини ты его, — шумно прихлебнула она чай из чашки.

— Да иди ты, — отнекивалась мать. — Все в доме зеленуха. Смолим втроем, как паровозы…

— Он над столом-то не случайно такой мясистый. Все, что вы едите, он вместо вас ест, — заключила Пална. — Длинный, как солитер!

Это была полная чушь. Чего-чего, а за его родителей цветы у них в доме не ели. Оба имели хороший аппетит с рождения, когда этого плюща и в помине еще не было. Мать сочла последнюю фразу, видимо, за комплимент и вяло согласилась сгубить растение. Глеб решил, что позднее промоет ей мозги на свой копыл, но потом, как и водится, позабыл об этой визитерше и об их разговоре. И в один день плющ с кухни исчез.

Звякнули рюмки. Дамы судачили о своих женских делах, он лишь изредка вслушивался в их громкий разговор и воспринимал болтовню как чириканье двух неугомонных канареек.

— Я не набиваю себе цену и лавры девственности навешивать не собираюсь, но у меня в одно только лицо вложена однокомнатная квартира.

— Ты помолодела невероятно. Выглядишь лет на тридцать, не больше. Что ты сделала?

— Да куча всякой всячины.

Ольга перечислила какие-то мудреные названия.

— Развлечение не из общедоступных, скажу я тебе.

— Но результат какой! — восхищалась Вероника. — Результат потрясающий!

— Посмотри лучше, какая чудная теперь носогубка. Это же прелесть что такое! Ты помнишь, что это было?

На ее лице действительно не было ни одной морщины, оно было гладким и ровным, сочным, словно наполненным свежестью изнутри. Мимические складки и крупные морщины совершенно разгладились.

— И за здоровый цвет кожи, Верон, приходится расплачиваться самыми разными болезнями. У меня просто хорошая косметичка. Если хочешь, познакомлю. Можно ведь и не в самом пафосном месте достичь хороших результатов. Главное — руки.

Она покопалась в сумочке и извлекла визитку, на которой было написано «Носова Алиса Владимировна, врач-косметолог» с перечислением множества регалий и логотипом известной в городе клиники.

— Стажировалась в Бельгии, во Франции, в Швейцарии, Италии. Очень грамотный специалист, следит за всеми последними разработками.

— Сколько хотя бы приблизительно надо на все это денег?

Ольга понизила голос и назвала сумму.

— Долларов? — ахнула Вероника.

— Евро конечно же. Это и реабилитационный период, и инвазивная поддержка в течение года. Согласись, это стоит того. У тебя ведь, даже на мой неискушенный взгляд, тут и ритидектомия, и блефаропластика. Как давно у тебя так нависает веко?

— Я уже, честно говоря, привыкла, думала, это нормально, а это что, так страшно? — Вероника Петровна потрогала верхнее веко и похлопала его безымянным пальцем. — Я мажу.

— Чем?

Вероника сходила в ванную комнату, принесла зеркало и веер туб.

— Экстракт петрушки? — Ольга подтянула губы, сложенные бантиком, к носу и в голос рассмеялась. — Можешь с таким же успехом втирать его в пятки.

Вероника вздохнула.

— У тебя даже румянец появился, — с завистью в голосе произнесла она, рассматривая себя в зеркало. — А я будто землицы наелась…

— Цвет освежается первым делом. Надо, кстати, купить румяна, не забыть, цвет цветом… А чтобы румяна были нормальными, они должны стоить от тысячи рублей… Захожу как-то к соседке своей Лидке, а в коридоре, представляешь, нога лежит в мужском ботинке и носке. Я как заору! А это Колькина. Он одноногий у нее. Старше дочери, но младше Лидки. Обеим жених. Параллельные миры. Бабы из них вытягивают себе черт знает что, и этот черт знает что дает им такое счастье, что не верится глазам. По вагонам побирается в костюме двадцать третьего февраля, а дома ей такой порядок навел, хозяйственный-прехозяйственный, сделал евроремонт своими руками. Но главное — Лидку любит до безумия. Не дай бог у той давление или даже просто голова разболится, на одной ноге бежит в аптеку. Только бы Лидочка не умирала. Где она его нашла, как пригрела, убей меня, ума не приложу, но счастлива, представить это невозможно, счастлива! Я в легком шоке. Мужик он, впрочем, действительно неплохой. Удивительно даже, как мало иным женщинам надо. Он, между прочим, младше ее на тринадцать лет. А тут рвешься во все стороны, и только короста толще и пропасть шире. И не завалить эту пропасть никаким Абрамовичем.