— Если бы ты только знала, насколько я прав.

Если бы он только знал, как не прав…

— Как насчет того, чтобы передать мне книгу? — интересовалась Софья.

Ей не терпелось увидеть его, хотелось проверить, так ли она себе его представляет. Не странный ли выверт фортуны, не ее ли невидимая ласковая рука скользит по их головам.

— Скажи мне адрес, я пришлю тебе книжку с розой. — Он еще не знал, как ему действовать, имея в голове лишь намерение. Согласно теории Алексея Калганова, доцента кафедры философии, эзотерика и его давнего друга и одногруппника, ситуация должна развернуться сама, без личного вмешательства, но при условии заинтересованности и если не наседать мысленно слишком упорно. Отпущенное, не утомленное обманчивыми рассуждениями, событие должно осуществиться легко и просто. Речь идет о простом сохранении энергии, принципе «Бритвы Оккама». Стоит начать волноваться, анализировать, мечтать, предполагать, и монада [17]перевернется, неизбежное перестанет становиться реальным, и будущее изменит русло.

— Я не люблю обычных роз, — грустно произнесла Соня. — Разве что какой-нибудь цветочек, которого нет краше на всем белом свете.

— Аленький?

В ней проснулся умерший инстинкт, как у самки пойнтера, почуявшей раненую дичь в тревожном осеннем лесу. Она вытянулась, дрожа всем телом, и замерла.

— Скажи лучше сразу, ты несвободен?

— Я несвободен, но иначе, чем ты это себе представляешь. Жены или другой какой-то близкой женщины у меня рядом нет. Да и далеко тоже нет.

Как это странно.

— Хорошо, завтра в полночь приезжай, — произнес он. — Отдам тебе цветочек. — Он знал притягательность опасности скольжения по грани.

— Ты шутишь?

Игра?

— Аленький, тот самый. Только не обмани. Помнишь эту сказку? Сейчас. Не клади трубку. — Он сходил за книгой, в трубке послышался шелест страниц. — К голосу моему привыкла ты. Мы живем с тобой в дружбе, согласии друг с другом, почитай, не разлучаемся, и любишь ты меня за мою любовь к тебе несказанную, а увидя меня, страшного и противного, возненавидишь ты меня, несчастного, прогонишь с глаз долой, а в разлуке с тобой я умру с тоски.

— Как там было, погоди. Если ты стар — будь мне дедушка, если середович — будь дядюшка? А если же молод ты — будь мне названый брат?

— Ага, все верно.

— Посмотрим. Так куда ехать?

На встречу Глеб шел, едва переставляя ноги, и не дождался бы ее, повернул назад, поддавшись внутреннему сопротивлению, убеждал себя, что, скорее всего, заблуждается в выводах и предсказаниях, выгрызающих внутри большую дыру, откуда россыпью выпрыгивали разнообразные мысли, испуганные черные недовольные жуки, растревоженные в своем гнезде. Ему рисовалась их первая встреча тысячу раз с мельчайшими, изнуряющими подробностями и деталями. Он предвосхищал ее реакции. Придумывал, как она посмотрит, какой задаст вопрос, что он ответит, снося ее пронзительные взгляды. Женские проницательны всегда до глубины. Не было сомнений, что именно таким она и обладает.

Он тоже не знал, какая она в реальности. Попросить ее фото означало бы подтолкнуть на некий задел на обмен. Он не хотел этого. Игра вслепую сделала их общение в Сети легким. Его замкнутость и скрытность сталкивались с ее общительностью и открытостью, ее активность и экспрессия — с его пассивностью и видимым спокойствием. Его дружелюбие могло в любую минуту породить в ней внезапную враждебность. Его скрытая враждебность и мизантропия граничили со сдержанностью, которую вполне можно принять за дружелюбие. Глеб не предполагал быстрых встреч, едва ли надеясь на их положительный исход. Он писал это так: «е-2/е-2». Ему доставляло удовольствие ощущать тайну и недосказанность. Однако оттягивать свидание дальше не представлялось возможным. Была его очередь сделать ответный ход в алгоритме, где действуют двое.

Специально не сообщая друг другу никаких подробностей, договорились встретиться у памятника Пушкину вечером в субботу и попытаться найтись, не подавая никаких специальных знаков. Это казалось несложным. Найти в толпе человека с хорошо знакомым внутренним содержанием.

Но Глеб неожиданно позвонил ей уже в пятницу днем и, расспросив о свободном времени и желании увидеться, быстро назначил встречу «сегодня». Завтра никак невозможно, откладывать нет смысла. Сегодня и сейчас. Соня не успела опомниться, обрадоваться или расстроиться, но мгновенно решив отправиться в чем есть, как есть, с увесистой сумкой, в которой уже лежала селедка, передвинув другие свои планы, отменив встречи ради одной, давно притягательной.

— Сегодня? Что за неожиданная спешка? — только спросила она, глядя, каким торжественным пожаром полыхает половина августовского неба, ритуально сжигая этот день и все ее прошлое в нем.

В этот ветреный вечер над городом пылал необыкновенными яркими красками закат. Вдалеке темный край неба разламывался на небесное царство замков, горящих красной с золотом каемкой башен, из тучевых облаков выплескивалась заходящим светом на спокойную глядь моря волна невообразимой вселенской благодати. Из рек и каналов набегал сырыми волнами ветер и ощупывал ледяными руками теплое тело под одеждой.

Глеб пришел раньше и все силился узнать Соню в спешащих на поэтическое рандеву девицах. На лавочках разместилась шумная, суетливая и прыгающая со спинок на сиденья и обратно молодая поросль. У памятника, вглядываясь пристально в лик Пушкина, прохаживались, покуривая, солидные дамы. Встречались и расходились парочки, компании.

Она легко может оказаться как вот этой полногрудой дебелой особой с крупными чертами лица и толстыми коленками, так и вот этой кудлатой, с нелепо зачесанной набок челкой, как у уставшей кобылы, жующей без эмоций резинку. Тем паче что и сам обманываться рад.

У дерева он заметил хрупкую женскую фигуру и долго всматривался в ее очертания.

Как странно. Человек стоит спиной, а меня к нему тянет. Эрекция, черт! Вибрации внутри усилились, как смеялся его школьный товарищ Колька, «все мурашки собрались в одном месте», и он вслушивался с интересом в эти реакции. Лучше отвернуться… Может статься так, что она — это присевшая на скамейку невдалеке, озирающаяся по сторонам толстогубая, немного неряшливая дама с обрывающимися на концах небрежно подведенными бровями. Нет, она должна быть нимфопободной. Она не может быть вот такой или вот как эта — некрасивой и очень модной. Скорее наоборот.

Глеб слишком надеялся на ее художественное дарование и свой роковой выбор. Сколько раз она дышала ему в трубку тем неосязаемым теплом, которое так согревает общение двух незнакомых еще людей.

Рядом обозначились юбка с воланом, сшитая из каких-то дешевых детских пеленок, и ноги с выпуклыми венами. Ноги потоптались, встретили мятые брюки, упирающиеся в пыльные ботинки, и ушли. Вместо них пришла пунцовая грудь в охапку с огромным тортом. Пока он рассматривал торт, не обращая внимания на грудь, и пытался различить еешаги среди многих и многих вновь появляющихся, она незаметно подкралась сзади, прошептала: «Бердышев! Глеб!» — и слегка дотронулась до его глаз ладонями. Он обернулся — и оба вздрогнули от неожиданности. Она тут же протянула ему руку. Он поймал ее как-то неловко, у самого своего лица.

Сердце застучало колесами быстро идущего поезда, выпуская из трубы пар волнения и гудки первых приветственных слов.

— Софья, — произнес он неуверенно, словно позабыл имя.

Неплохо бы улыбнуться.

— Глеб, — сказала Софья.

— Ну вот и познакомились. — Он предпринял попытку улыбнуться.

Ей стало все ясно. Вся интрига и нелепость секрета Полишинеля. Хотелось плакать. Картинка никак не клеилась с фантазией. Она разочаровалась, но так как делать было нечего, приняла решение не торопиться и все взвесить. Мог ли он поступить иначе. Она пыталась послушать себя, о чем беседовали ее предчувствие и испугавшаяся впечатлительность. И вдруг стало невыносимо больно внутри, одиноко и холодно. Соня смотрела на Глеба и вспоминала определение лица, как «тропинку между людьми». И не знала, хотела ли она продолжить их знакомство.