«Будто на небеса попала! А ведь я еще не умерла».

Все бы хорошо, но после свадьбы Норму Джин начал мучить один и тот же кошмар: человек без лица (мужчина? женщина?) наклонялся над кроватью, а Норма Джин лежала, словно парализованная, не в силах сбежать, и этому человеку нужны были кольца с ее пальца, а Норма Джин отказывалась их отдать, и тогда человек хватал ее за руку и начинал отпиливать ей палец ножом, и все это было так реально, что Норма Джин уверена была, что истекает кровью, стонала, металась по постели и просыпалась, а если Баки спал рядом, если в ту ночь он не выходил в ночную смену, он тоже просыпался и вяло пытался успокоить ее. Обнимал сильными руками, легонько покачивал в объятиях, бормотал:

– Ну, тихо, тихо, Куколка! Это всего лишь дурной сон. Большой Папочка не даст тебя в обиду, не бойся, о’кей?

Но не всегда становилось «о’кей», во всяком случае не сразу. Иногда Норма Джин была так перепугана, что не могла заснуть до утра.

Баки старался проявить сочувствие, ему льстило, что молодая жена так отчаянно в нем нуждается, но при этом он чувствовал себя несколько неуютно. Ведь, по сути, он и сам долго пробыл ребенком. Всего-то двадцать один год! А Норма Джин оказалась девушка непредсказуемая. Когда они просто встречались, она была так весела, ну просто солнышко, а теперь, в эти трудные ночи, он видел и другие ее стороны.

Неприятным открытием стали, к примеру, «спазмы» – так, стесняясь, называла Норма Джин свои критические дни. Прежде Баки был избавлен от подобных женских секретов. Теперь же оказалось, что раз в месяц у Нормы Джин не только идет кровь (хлещет, как из заколотой свиньи, он не смог удержаться от такого сравнения), причем из влагалища, места, предназначенного для занятий любовью. И толку от нее два-три дня совсем никакого – все время лежит в постели с грелкой на животе, а иногда и с холодным компрессом на лбу (оказывается, у нее еще и «мигрени»!). Вдобавок ко всему, она наотрез отказывалась принимать лекарства, даже аспирин, что советовала мать Баки. И его это бесило: «Христианская наука! Да это же бред, разве можно принимать его всерьез?» Впрочем, спорить не хотелось, это лишь осложнило бы положение. Он пытался, как мог, проявлять сочувствие, очень старался. Ведь теперь он был женатым мужчиной, и (как сухо сказал его старший брат, тоже женатый) уж лучше ему свыкнуться с этим фактом и с запахом тоже.

Но ночные кошмары! Баки выматывался на работе, ему нужно было выспаться – если не трогать, он мог проспать десять часов кряду, – а тут Норма Джин будит его, пугает чуть не до смерти, сама в панике, а короткая ночнушка промокла от пота, хоть выжимай. Он вообще не привык спать не один. Ну, по крайней мере, не всю ночь напролет. И ночь за ночью. И с такой непредсказуемой женщиной, как Норма Джин. Словно их было двое, близнецы, ночная и дневная Норма Джин, и ночная иногда одерживала верх, и не важно, как мила и добра была дневная, как любила его, да и сам он был от нее без ума. Он держал Норму Джин в объятиях и чувствовал, как бешено колотится ее сердце. Словно обнимал перепуганную птичку колибри. А цеплялась она за него мертвой хваткой! В панике девушка едва ли не сильнее парня. Прежде чем окончательно проснуться, Баки думал, что снова оказался в школе, в спортивном зале, лежит на мате и борется с соперником, а тот намерен сломать ему ребра.

– Ты ведь не бросишь меня, Папочка, нет? – скулила Норма Джин, на что Баки отвечал сонно: «Угу», а Норма Джин настаивала: – Обещаешь, что не бросишь, Папочка, да?

И Баки говорил:

– Ну конечно, Малышка, все о’кей. – Но Норма Джин не унималась, продолжала твердить свое, и тогда Баки говорил: – С чего бы мне бросать тебя, Малышка? Ведь я только что на тебе женился.

В этом ответе было что-то не то, но никто из них не мог понять, что именно. Норма Джин еще крепче обнимала Баки, прижималась горячей и мокрой от слез щекой к его шее, и пахло от нее влажными волосами, тальком, и подмышками, и звериным страхом, именно так определял этот запах Баки. А она все шептала:

– Так ты обещаешь, да, Папочка?

И Баки бормотал в ответ: да, да, обещаю, давай уже спать.

Тогда Норма Джин вдруг хихикала и говорила:

– Положа руку на сердце? – И рисовала указательным пальцем крест у него на груди, прямо над большим и гулко стучащим сердцем, и щекотала кудрявые волоски у него над сердцем, и Баки вдруг возбуждался, Большая Штуковина вздымалась, и Баки хватал пальцы Нормы Джин и делал вид, что собирается их съесть, а Норма Джин брыкалась, отбивалась, хихикала и пищала: – Нет, Папочка, нет!

И тогда Баки припечатывал ее к матрасу, наваливался всем телом на ее стройное тело, зарывался носом ей в грудь, кусал ее, грудь, по которой с ума сходил, лизал ее, рычал:

– Да, Папочка сейчас со своей Куколкой что захочет, то и сделает, потому что это его Куколка, она принадлежит ему, и вот это тоже Папочкино, и вот это, и вот это.

Когда он был во мне, я была в безопасности.

И хотела, чтобы это никогда не кончалось.

Она хотела быть идеальной. Меньшего он не заслуживал.

Она собирала Баки обед на работу. Большие двойные сэндвичи, его любимые. Вареная колбаса, сыр и горчица на толстых ломтях белого хлеба. Ветчина с приправами. Остатки мяса с ужина, с кетчупом. Валенсийские апельсины, самые сладкие. Что-нибудь сладкое на десерт – вишневый коблер[31] или имбирный пряник с яблочным соусом. Когда с продуктами стало хуже, Норма Джин перестала есть мясо на ужин, чтобы Баки было чем пообедать. Он делал вид, что не замечает, но Норма Джин знала: муж ей благодарен. Баки был высоким крепким парнем, все еще продолжал расти, и аппетит у него был, как поддразнивала Норма Джин, волчий – ест, «как голодный волк». И в этом ритуале – встать пораньше, собрать мужу обед – видела она что-то трогательное, такое, что слезы на глаза наворачивались. И еще она подкладывала ему в коробочку с обедом любовные записки, украшенные гирляндами нарисованных красными чернилами сердечек.

Или:

Эти записки Баки не мог не показать парням, работавшим в ночной смене на заводе «Локхид». Особенно он старался произвести впечатление на Боба Митчема, самодовольного смазливого парня, он был на несколько лет старше Баки и собирался стать актером. Но не знал, стоит ли показывать приятелям короткие и странные стишки Нормы Джин.

Что это за поэзия, если нет рифмы? Записки с любовными стишками Баки аккуратно складывал и прятал в карман. (Вообще-то, он их растерял и часто обижал Норму Джин, забыв высказать о них свое мнение.)

Было в Норме Джин нечто странное. Она, словно школьница, витала в облаках, и Баки это не очень нравилось. Неужели мало быть хорошенькой и бесхитростной, как остальные симпатичные девушки? Зачем строить из себя «глубокую натуру»? По мнению Баки, все это было связано с ее кошмарами и «женскими недомоганиями». Он любил Норму Джин за ее особенности, но, бывало, обижался. Словно она лишь притворялась той девушкой, которую он знал. Эта ее манера говорить самые неожиданные вещи, этот ее писклявый и нервный смешок, это ее нездоровое любопытство – к примеру, бесконечные расспросы о работе в похоронном бюро подручным мистера Или.

Глейзерам, однако, Норма Джин нравилась, и это очень много значило для Баки. Ведь он в каком-то смысле женился на этой девушке, чтобы ублажить свою мамашу. Нет, конечно, он и сам был от нее без ума. Все парни на улице на нее оборачиваются, ну как на такую не запасть. И она была очень хорошей женой, весь первый год и даже дольше. Медовый месяц казался нескончаемым. Норма Джин составляла меню на всю следующую неделю и спрашивала Баки, все ли его устраивает. Записывала рецепты миссис Глейзер, а также прилежно вырезала новые – из «Ледиз хоум джорнел», «Гуд хаускипинг», «Фэмили серкл» и других женских журналов, которые, прочитав, отдавала ей миссис Глейзер. Даже с мигренью, даже провозившись весь день по дому, даже после стирки Норма Джин с обожанием рассматривала своего молодого красивого мужа, пока тот жадно поглощал приготовленную для него еду. Бог не так уж и нужен, когда у тебя есть муж.