Он склонился над ней, придвинулся ближе. Огромная туша. От него воняло грязью и потом. И еще эти лапищи. Кулаки. Закрыв глаза, Элси вспомнила, как муж однажды ударил ее по правой щеке. Лицо распухло и перекосилось. Да, тут есть о чем поразмышлять. Подумать над своим поведением.

В другой раз он ударил ее по животу. Ее вырвало прямо на пол. Дети, которые тогда жили в доме (все давно разъехались, связи с ними она не поддерживала), со смехом умчались на задний двор, как ветром сдуло. Нет, на взгляд Уоррена, он бил жену вовсе не сильно. Если б я хотел сделать тебе больно, сделал бы. Но я не хотел.

Надо признать, она сама напросилась. Громко жаловалась, а Уоррен такого не любит. Когда он собрался ответить, Элси направилась к выходу из комнаты, и Уоррену это тоже не понравилось.

После этого, не сразу, но на следующий день или на следующую ночь, он становился как шелковый. Не рассыпался в извинениях, но давал понять, что хочет помириться. Руками, ртом. Ртом можно проделывать интересные штуки, да и говорить особо не нужно, ибо о чем в такие моменты разговаривать?

Он никогда не говорил, что любит ее. Но она знала – нет, скорее думала, что знает, – он ее любит.

Я люблю вас! Так говорила эта девчонка. А глаза заплаканные, испуганные. О тетя Элси, я так люблю вас! Пожалуйста, не отсылайте меня обратно!

И Элси, осторожно подбирая слова, заметила:

– Нужно думать о будущем, родной. В прошлом мы, бывало, ошибались.

– Чушь собачья.

– Я хотела сказать, у нас были ошибки. В прошлом.

– К черту прошлое. Мы живем в настоящем.

– Ты же знаешь, как бывает с молоденькими девушками, – взмолилась Элси. – Знаешь, что с ними случается.

Уоррен подошел к холодильнику, распахнул дверцу, достал пиво. Громко захлопнул дверцу, присосался к бутылке. Привалился к столешнице возле грязной раковины, потыкал огромным грязным ногтем (давным-давно он расплющил этот ноготь) в щель в стене, поковырял замазку. Он лично замазал эту щель прошлой зимой, и надо же, черт побери, снова разошлось. А в этих щелях заводятся крошечные черные муравьи.

И сказал стесненно, как человек, примеряющий одежду чужого размера:

– Она примет это близко к сердцу. Мы ей нравимся.

Элси не удержалась:

– Она нас любит.

– Черт.

– Но ты же помнишь, что было в прошлый раз.

Элси торопливо заговорила о девочке, жившей у них несколько лет назад, все в той же комнатушке на чердаке, ходившей в ту же школу в Ван-Найсе. Звали ее Люсиль. В пятнадцать лет Люсиль «залетела» и даже не знала толком от кого. Как будто ту Люсиль можно было сравнить с Нормой Джин. Уоррен, не слушая слов жены, погрузился в собственные мысли. Да и сама Элси едва себя слышала. Сейчас, однако, без такой речи не обойтись.

Когда она наконец умолкла, Уоррен спросил:

– Так ты собираешься отослать бедолагу обратно? В этот… как его… сиротский дом?

– Нет, – улыбнулась Элси. Впервые за весь день улыбнулась по-настоящему. То была ее козырная карта, и Элси ее берегла. – Я собираюсь выдать ее замуж. Пусть съедет отсюда и живет себе спокойно.

Уоррен развернулся, молча вышел из дома и хлопнул дверью так громко, что Элси вздрогнула. Чуть позже она услышала, как во дворе затарахтел мотор.

Вернулся Уоррен поздно, за полночь, когда Элси и все остальные в доме уже улеглись спать. Сегодня Элси спала чутко и проснулась от звука его тяжелых шагов. Дверь спальни распахнулась, и Элси услышала хриплое дыхание, учуяла запах спиртного. В спальне было темно, хоть глаз выколи, и Элси подумала, что сейчас Уоррен станет шарить по стене в поисках выключателя, но ничего подобного. Не успела она потянуться к настольной лампе на тумбочке, как он всей тяжестью навалился на нее.

Он не произнес ни слова. Даже не назвал ее по имени. Горячий, тяжелый, разбухший от желания (не обязательно ее, любой женщины), он пыхтел, сопел, стащил с нее вискозную ночную рубашку, а Элси, застигнутая врасплох, не думала ни обороняться, ни даже (ведь она, в конце концов, приходится ему женой) устроиться на продавленной кровати так, чтобы ему было удобнее.

Они не занимались любовью – сколько же? – уже несколько месяцев. Хотя сама Элси не говорила «Займемся любовью». Она говорила «Давай того-этого», поскольку оба они стеснялись говорить о близости, хотя по молодости Уоррен был в постели ненасытен, требователен и отзывчив. Сама же Элси была немногословна, разве что неловко шутила и поддразнивала мужа. Но сказать слово «любовь», произнести «я люблю тебя» ей было непросто. Странно, думала она, какие-то вещи человек делает каждый день – ну, ходит, к примеру, в туалет, ковыряет в носу, почесывается. Прикасается к себе и другим людям (если, конечно, есть в твоей жизни люди, к которым ты можешь прикасаться и которые могут прикоснуться к тебе). И однако же, об этих вещах как-то не принято говорить, и трудно подыскать для них подходящие слова.

Например, то, что он сейчас с ней проделывал, было насилие, изнасилование – но как можно произнести такое слово, хоть вслух, хоть даже про себя, ведь она жена этого человека, а потому все в пределах нормы. К тому же днем она здорово его разозлила, и теперь он в своих правах, разве нет? Перед тем как залезть в постель, Уоррен расстегнул молнию и ремень на брюках, сбросил их на пол, но вонючей майки снимать не стал. Элси чуть не задыхалась в его густой шерсти, ее чуть не раздавила эта громадная туша. Никогда прежде муж не казался ей таким тяжелым, никогда вес его не был столь беспощадным. Сперва его толстый пенис слепо елозил по ее животу. Потом Уоррен грубо раздвинул коленями ее дряблые бедра, схватил пенис в руку и вонзил в нее. Примерно так он обращался с разбитой в аварии машиной, разбирая ее на части, – Элси не раз это видела, – хватал ломик и яростно вонзал в металл, с удовольствием преодолевая сопротивление.

Элси пыталась было утихомирить мужа:

– О господи, Уоррен… о, да погоди же ты!

Но тут он навалился предплечьем ей на лицо и шею, и она отчаянно старалась вывернуться – ей казалось, что в пьяном угаре Уоррен вот-вот задушит ее, раздавит дыхательное горло или свернет шею. Уоррен схватил ее за запястья, вздернул слабеющие руки вверх, развел в стороны, пригвоздил к постели, словно распял, и продолжал размеренно, яростно входить в нее, и в темноте Элси видела перекошенное и потное его лицо, видела, как он скалит зубы в гримасе (она часто замечала эту гримасу на лице мужа, когда тот спал и стонал во сне; видно, ему снились боксерские бои, снилось, как его избивают или как он сам избивает противника). Я причинил немало боли. Может, это своего рода счастье, мужское счастье – знать, что ты причинил немало боли, говорить об этом не хвастливо, а сухо и буднично?

Элси пыталась устроиться так, чтобы смягчить натиск Уоррена, но тот был слишком силен и проворен. Да он убьет меня, если сможет. Затрахает до смерти. Меня, а не Норму Джин. Она терпела, не вскрикнула и даже не всхлипнула, только ловила ртом воздух, а по лицу, тоже перекошенному, текли слезы вперемешку со слюной. Между ногами, похоже, что-то порвалось, пошла кровь. Никогда еще пенис Уоррена не казался ей таким огромным, набухшим, демоническим. Бам! Бам! Бам! Горемычная голова Элси билась о спинку кровати, на которой они всю жизнь спали как муж и жена, а спинка кровати, в свою очередь, билась о стену, и стена дома вибрировала и содрогалась, как бывает при землетрясении.

Элси с ужасом думала, что муж свернет ей шею, но этого не случилось.

– Ну, что я говорила тебе, милая? Нам сегодня здорово повезло!

Понимая с горькой радостью, что это их последний поход в кино, в четверг вечером Элси отвезла Норму Джин в кинотеатр на бульваре Сепульведа, где показывали «Солдатский клуб» и «Попавшего под призыв», а еще трейлеры нового фильма с Хеди Ламарр. После сеанса был розыгрыш призов, и как же завопила Элси Пириг, когда назвали номер второго приза, и номер этот оказался на билете Нормы Джин.