— Почему ты его боишься?

— Сэнсэй — не простой человек… Понимаешь, он находится на очень высокой ступени общества. Он очень-очень большой человек. Мы, японцы, всегда про это помним, и от этого нам с такими людьми общаться тяжело и страшно. Ты вот совсем его не боишься, и меня это всегда ужасно удивляет.

— Так я ж с НИМ общаюсь, а не с его положением в обществе! Ты тоже, это… С человеком общайся. Люди, они все люди. Бывают люди, которые нравятся, а бывают люди неприятные или никакие. Если человек не нравится, с ним и разговаривать неохота. А если уж нравится — тогда какое мне дело до его должности!

— Я попробую, — вздыхает Косида. — Только я все равно его боюсь!

— А я вот по телефону боюсь звонить. Даже тебе — боюсь.

— Это еще почему?

— А кто его знает, у каждого свой бзик!

Мы хохочем. За окнами ночная дорога, округлый хребет холма Икома и за ним — море огоньков Осаки. Туман. Мы вернулись. Домой.

Весть о фукусимских землетрясении и цунами свалилась неожиданно. Как, впрочем, и положено всяким гадким новостям. Никто из них, конечно же, заранее не предупреждает о своем визите вежливой телеграммой…

В первый момент я, как и многие, не оценила истинных масштабов бедствия. В конце концов, как сказал мне один японский приятель, «тут трясло, трясет и трясти будет…», так что все к этому давно привыкли. Частенько бывает так, что новости растрезвонят на весь мир о землетрясении в Японии, а мы тут и не знаем ничего: родители из дому звонят, волнуются, что там у вас? А у нас ничего, тишь-гладь. А трясло, оказывается, где-то в диких горах, да и то — без особых последствий…

Однако так основательно тут не трясло уже давно. Точнее, не трясло с такими разрушительными последствиями. Последний раз жертвы такого масштаба случились от землетрясения в Токио в начале XX века, если не ошибаюсь. В этот раз, впрочем, основные неприятности произошли от цунами, которое, как говорят специалисты, в три раза превысило расчетную для этих мест максимальную высоту.

Надо сказать, что крупного землетрясения в Токио ждали давно: там геологические проблемы: японские острова давят на разлом материковых плит, и раз в пару сотен лет одна плита из-под другой высвобождается. Так что можно сказать, что частые землетрясения для Японии — это в своем роде плата за существование. И вот пора этой очередной плановой встряски как раз подошла. Только у природы свой отсчет времени — завтра наступит час икс или через десять лет — поди разбери. Как бы то ни было, в Токио уже давно проводятся по этому поводу разные тренинги. Например, каждый токиец обязан знать, как ему, в случае остановки транспорта, дойти от работы до дому пешком А что, знаете, Токио какой огромный! Многие и понятия не имели раньше, как эти все хитросплетения железнодорожных линий увязать с реальной географией города. Вы представляете себе, если что, эти огромные толпы клерков, не знающих, куда идти из центра домой?

Но, как водится, ждали беды с одной стороны, а ударило с другой. Того хуже, специалисты считают, что эта тряска была еще не той, что последнее время ждут в Токио…

Я, правда, обитаю весьма и весьма далеко от места событий. Срочно перезвонив некоторым своим особо непоседливым друзьям, я довольно быстро убедилась, что никто из них, слава богу, не пострадал. Как выяснилось позже, не пострадали также ни родственники, ни знакомые моих друзей, что, конечно, огромное везение.

Второй моей мыслью были храмы. Мгновенно прокрутив в голове карту, я обнаружила, что в зоне поражения находится только один из крупных архитектурных памятников — средневековый дзенский храм Дзуйгандзи из городка Мацусима возле Сендая. Я тут же в подробностях вспомнила этот милый городок и бухту с раскиданной в ней тысячей мелких островов — то самое место, которое Мацуо Басьо назвал «одним из трех наилучших морских видов Японии». Увидела как наяву крытую мохнатым соломенным козырьком ограду прибрежного храма… Ветки персиков и ажурного дракона, вырезанных на фронтоне. Темные лесные пещеры со статуями будд и букетами полевых цветов в бамбуковых вазах. Маленькое дальнее святилище на островке у берега. Горбатый мостик над морскими волнами и засохшее дерево рядом…

Как странно помнить то, чего вдруг не стало… Впрочем, траур был преждевременным: как вскоре сообщил мне Сакураи — храм Дзуйгандзи практически не пострадал. От землетрясения у него местами обвалилась ограда, только и всего. Да уж, умели строить японские мастера, ничего не скажешь: храмы тут похожи в некотором смысле на… Помните, были такие детские игрушки: деревянные котики на пьедестале. Нажмешь кнопочку сбоку — котик отклоняется в сторону, отпустишь — становится назад. Так и японские храмы — пошатаются немного и возвращаются назад. Их гениальная шарнирная конструкция выработалась за века жизни на вулкане, в буквальном смысле этого слова, заметьте.

А вот соседний большой город Сендай разрушило основательно. И никогда, наверное, не быть ему прежним. Я вспомнила этот легкий, веселый, какой-то демократичный город. Современный и незамысловатый, с веселыми девушками-полицейскими и дешевыми бизнес-гостиницами вокруг вокзала. Сендай не мог похвастаться обилием старинных зданий, зато был удобнейшей перевалочной базой для путешествий по спрятанным в окрестных горах архитектурным чудесам…

Мой друг, санитарный врач из Киото, поехал туда через пару недель после землетрясения — наводить санитарный порядок. И сказал, что вокруг Сендая есть прибрежные городки, где практически стопроцентно все жители погибли…

Да, японцы живут со смертью, спящей за плечами. Так было всегда. Потому что эта земля — прибежище катаклизмов. И никто тут никогда не знает, что будет завтра. Во многом японская культура такая, как она есть, именно поэтому. Когда живешь каждый день, как последний, ценишь красоту неповторимого мига. Думаешь о ней так, как это делали древние японцы, имевшие в запасе три разных слова: для обозначения красоты раскрывающегося бутона, полного цветения и опадающего цветка. Эта, последняя, красота увядания — самая главная ценность.

Но основной секрет в том, что за увяданием приходит новая весна и новые бутоны просыпаются к жизни. Иногда мне кажется, что на месте прошлогодних соцветий, на ветках сакуры раскрываются те же самые цветы, начавшие, словно феникс, новый жизненный цикл. И разбитые цунами, покалеченные земли заполняет цветение сакур. И японцы вновь ходят на них смотреть. Что поражает больше всего, так это любующиеся сакурой люди среди развалин.

Однажды в Нагасаки я повстречала камфорное дерево. Оно священное — растет в святилище синто и, как говорят, временами служит домом божества. Некогда это дерево очутилось в эпицентре атомного взрыва. Рядом на стенде были выставлены страшные послевоенные фото: обугленный остов древесного исполина возвышается среди равнины черных развалин. Ученые прогнозировали, что на месте взрыва не заведется ничего живого по крайней мере лет сто. Но новые деревья выросли здесь на удивление быстро. И что наиболее удивительно: зазеленело и это, казалось бы, безнадежно мертвое.

Мне кажется, есть в этом что-то родственное недавним событиям. И вечная печаль, и новая надежда. Ведь пока на этой земле возрождаются деревья, пока зацветает сакура и люди не забывают на нее смотреть — жизнь продолжается.