Вот, оказывается, как все просто — стоило элегантному кавалеру швырнуть в канаву бедные цветочки, и переворот в мировоззрении свершился. Ведь тогда не гиацинты полетели в придорожную канаву — полетела она, Кристина, выброшенная за борт великолепного стремительного корабля под названием «красивая жизнь». В тот вечер окончательно определилось в ее сознании, что хорошо и что плохо, на что наплевать и забыть, а к чему стремиться изо всех сил, придушив робость, гордость, скрутив комплексы, называемые «моралью» и «хорошим воспитанием».

Права была Надька — с нищенским чистоплюйством теперь далеко не уедешь. Не поняла урок Тинка! И не разобралась, что не так уж они просты — расфуфыренные куколки с уставшими глазами. Вырвали кусок праздничного пирога у таких вот хиленьких цветочниц, которым ничего не остается, как зеленеть от зависти да подбирать из придорожной канавы свои копеечные букеты…

Ах, как трогательно, как победно благоухали в ту ночь гиацинты!

Оказалось, что наплевать на «морально-нравст-венную чушь», которой накачивали тебя с детства люди, погрязшие по уши в своем мизерном, «порядочном» существовании, совсем несложно. Если хорошо знать, что хочешь. Тогда и караулить Надьку у многоэтажной белой башни, где когда-то находилась квартира ее родителей, не зазорно. Пусть блочные пятиэтажки, в которых жила Кристина с матерью, сбились серой стайкой у подножия бывшего ведомственного кооператива «Чайка» — это захоронения тех, кто не сумел проявить инициативу, выдержку, бойцовую хватку. Для Кристины убогий мирок «хрущоб» — лишь стартовая площадка, с которой можно взлететь в головокружительную высоту. Если, конечно, рвануть напролом.

Она накачивала себя дерзкими мечтами, просиживая вечера на детской площадке у чужого подъезда и вспоминая поучительную дружбу с Надюшей Старицкой.

«Номенклатурная семейка», — презрительно отзывалась о Старицких Алла Владимировна Ларина — интеллигентная женщина с несложившейся деловой и личной жизнью. Муж бросил ее, когда Кристине было всего пять, не посчитавшись с уже идущим полным ходом оформлением на выезд семьи за рубеж. Видать, сильно закрутила его полногрудая стерва-любовница. Квартиру Алла Владимировна посчитала справедливым оставить себе (пусть идет к своей шлюхе жить!), а работу гида-переводчика, полученную по протекции мужа, бросила (и сама не лыком шита!). Только не очень-то преуспела. Устроилась учительницей во французскую спецшколу, всячески опекая поступившую туда дочь. В школе завязалась дружба одноклассниц — Старицкой и Лариной, поощряемая родителями с обеих сторон. Номенклатурные родители Надежды зазывали в гости дочку преподавательницы профилирующего предмета, а Ларина-старшая хоть и фыркала презрительно за спиной разряженной в импортные шмотки мадам Старицкой, при встрече ярко улыбалась и мило болтала, хваля успехи ее необыкновенной дочки.

Надька и вправду с пеленок знала что к чему, и если про математику и физику не вспоминала с тоской, языком занялась серьезно: брала дополнительные уроки итальянского у Аллы Владимировны и попутно учила Кристину уму-разуму.

— Ты что, совсем тупая, не видишь, куда жизнь разворачивается? Перестройка! В Москве половина иностранцев браки заключает — никто глазом не моргнет и папашу из КПСС не выпрет. Наши, кто пошустрее, все за кордон смотались… Без иностранного языка теперь только в огороде копаться, как твоей бабке, и деревянненькие на чешскую мебель копить. — Надька оглядела выпуклыми, презрительными глазами «хату» Лариных. — Твоя маман хоть и внешности неплохой, хоть и с языками, а жизнь себе не сделала… Правильная очень… Таких мужики боятся.

— Забываешь, Надь, время другое было. Она за капроновые чулки в девятом классе чуть из комсомола не вылетела.

— Тебя-то никто за внешний вид не преследует, а ходишь, как лимита. — Надя вскользь глянула на совсем новенькие китайские кроссовки Кристины, и та спрятала ноги под стол, не решившись возразить, что деньги они с матерью и на эти еле-еле наскребли.

— Только не говори мне, что «бабок» мало. С такими-то ногами! «Estera c' denaro!» [Внешность — это деньги ( ит.).], как говорят итальянцы. — Надежда загадочно улыбнулась, небрежно поправив свой суперклевый костюм из белой кожи. — Chi ha tempo non aspetti tempo, что значит, как я понимаю — не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.

Тогда, в девятом классе, Тина намека не поняла…

…И вот они снова вместе. Надин, оказывается, провела две недели в круизе на супертеплоходе в «чрезвычайно представительной компании». Нехотя пригласив «случайно» встреченную у подъезда подругу к себе домой (предки вкалывали по контракту где-то в западных странах), она демонстрировала переутомление отдыхом, пресыщенность удовольствиями, а главное — тщетность попытки описать шикарную жизнь девушке в дешевых джинсах и черной футболке с вылинявшей вышивкой «Chanell» на груди.

— Посиди, сейчас раскидаю барахло и кофейком напою. — Надин начала распаковывать чемоданы, вываливая вещи на ковер и раскладывая в разные кучки: стирать, продавать, носить. — Кстати, прикинь это, кажется, твой размер, — бросила на колени Кристине шикарную кружевную блузку. — Мне надо от старого барахла избавиться. Шкафы и так ломятся, а в комки сейчас плохо берут… Витасик меня задарил — камушки, часики — чтобы все тип-топ, по высшему классу. У него мания — таскать меня по кабакам словно витрину: «Надин — выставка достижений Виктора Нового». Это он себе такой псевдоним придумал, так и на визитках сказано — коммерческий директор банка В. Новый. С намеком, мол, я — новый русский…

Глянь, — Надя подтолкнула к ногам Кристины кучу тряпок. — Может, своим подружкам покажешь. Дешево отдам.

Кристина вздохнула, глядя на подругу. В одной крошечной кружевной комбинации Надин крутилась среди зеркальных шкафов, развешивая вещи. Ноги не так уж хороши, рост явно не для фотомодели, и волосики на затылке совсем жиденькие. В школе Надька считалась первой красоткой, а все из-за шмоток и новенькой «волги» отца, заезжавшего за ней после дискотек. К тому же детство, проведенное в Югославии, шлейф взрослых поклонников… А так — ничего особенного, если приглядеться, особенно когда она без косметики, — решила Кристина и отложила в сторону кружевную блузку.

— Надь, мне туалеты пока не нужны, сама знаешь… Хотела после того новогоднего «праздничка», когда ты мне стольник за уборку сунула, никогда с тобой не здороваться, «презреньем наказать»… А вот теперь каюсь, дурой была, многого не понимала. Хочу исправиться. Дай мне шанс еще раз попробовать.

— Ты это про что толкуешь? — Надин присела и закурила, щелкнув позолоченной зажигалкой. — Мне на твое презренье…

— Слушай, ты про свое «бюро» рассказывала, ну, где девушки работают.

Надя недоуменно подняла тоненькие бровки, тараща и без того выпуклые глаза:

— Какое такое? Ты что бормочешь, девушка?

— Брось, Надин-Белоснежка. Я закладывать тебя не собираюсь, хочешь, подписку дам?

— Мне бояться трепливых языков нечего… Здесь одна возле меня крутилась-вертелась, сю-сю, мусю… А потом узнаю, что язык у нее длинный, сказки рассказывать любит… Так знаешь, какие-то ребята подстерегли ее вечером и обрили наголо… Такая вот история… А у тебя коса — настоящий раритет, хорошо, что маман остричь не дала.

— Ладно. Ты предупредила — я поняла. — Кристина встала и стащила через голову майку. Затем сбросила джинсы и, переступив через них, вышла в центр комнаты. Руки, взметнувшись над головой, вытащили из волос заколку, и русые пряди рассыпались по спине до талии. — Я хочу работать с тобой. В «бюро». Язык у меня, сама знаешь, в порядке — французский и итальянский. Вести себя умею. Не пью, не треплюсь, и тебя никогда не подведу. Рост 173, вес 60 кг, 92-60-92. Ну как?

Надин, развалившись на огромной кровати, придирчиво осматривала подругу. Роль эксперта и патронессы ей нравилась.

— Все на месте, подружка. Товар хороший, хотя и малость залежалый… Трудно с нуля начинать в такие годы… Другие с четырнадцати лет опыту набираются. Одевайся. И забирай эту блузку, не могу смотреть на твою «шанель» — за версту барахолкой прет.