Кристине вся эта продажа ни к чему. Просто нравится смотреть, как проносится мимо чужая «красивая жизнь» — поток иномарок с оранжево-красными полосами габаритных огней и настроением наглой нетерпимости к отечественным развалюхам. Еще бы! Хозяева жизни торопятся в свои коттеджные городки, охраняемые заборами и матерой спецобслугой. Уж Кристина-то знала, что скрывается под черепичными крышами новеньких затейливых домов типа иностранных «шале» или русских «теремков». Там, в обстановке сумасшедшей роскоши, сказочного комфорта и барской вседозволенности, протекает та самая жизнь, о которой без конца талдычит реклама и с завистливым шипением сплетничают журналисты. Среди офигенных ванн-джакузи с золотым напылением, мраморных каминов и колонн в зимних садах с пальмами и фантастическими орхидеями, под звуки высококлассного музыкального центра сонно бродят, накинув на обнаженные плечи соболиный мех, длинноногие девочки. Они томно возлежат на гигантских кроватях от Карло Фортини, заказывая по радиотелефону номер в пятизвездочном отеле Парижа или Монте-Карло, нехотя проглатывают изысканные деликатесы, ублажая время от времени своих богатеньких и чрезвычайно щедрых патронов. Тех, которых катят сейчас мимо нее умопомрачительные автомобили.

Волнующе-греховная и великолепно-беззаботная жизнь — сладкая, благоухающая, шальная — пролетает мимо, обдавая бревенчатые домики клубами пыли и выхлопных газов.

— Тина, неси в дом, что осталось, уже темно, — крикнула с крыльца бабушка, упорно называвшая внучку этим противным, но, по ее убеждению, старорусским именем. Уж чересчур изысканно-иностранно звучало для «училкиной дочки» имя Кристина. Все-таки не чета Пугачевой Алла Владимировна Ларина, хоть и тезка и кончала иняз, а во французскую школу пошла преподавать только, чтобы дочь под присмотром держать. Да и Кристина Ларина своей тезке Орбакайте не ровня: та уже с пеленок звезда, а Тинка все дурью мается, никак за ум не возьмется.

И приклеилось это гадкое «Тина» — и в школе, и в институте, куда Кристина, знавшая два языка чуть не с пеленок вполне прилично, поступила не без протекции. Помогли старые инязовские связи матери, вот только учиться совсем не хотелось. Хоть и вечерний факультет, хоть и отбарабанила уже четыре года, а все мечтала Кристина улизнуть от надоевшей формальности получения высшего образования и необходимости доставать справки о работе. Периодически она, конечно, куда-то под напором близких устраивалась — то в библиотеку, то в ЖЭК, то даже на фирму какую-то ковролин пылесосить. Смех, да и только! Чтобы потом детям рассказывать, какие трудные были у их необыкновенной маман «университеты».

Кристина не сомневалась, что создана для иной — изысканной, шикарной жизни, для удовольствия и радостей, которые дают богатство и власть. Вот только уже двадцать два стукнуло, а даром что «ноги от ушей», глазищи с блюдце, два европейских языка, манеры и бездна вкуса — томится все это богатство невостребованным. На мелочи Кристина размениваться не хотела, все ждала, что подадут к ее подъезду запряженную шестеркой карету, шестисотый «мерседес». Так говорила ее школьная подружка Надя, избравшая в отличие от пустых мечтаний Тины путь активной борьбы за красивую жизнь, за свое женское счастье.

— Ты, Тинка, к тому же чопорная, как старая дева. Только на словах — оторва, а на деле — жертва морального кодекса строителя коммунизма и домостроевских нравов бабуси… Вот и торчи на ее огороде как пугало в своем китайском «адидасе» и пускай слюнки на тех, кто катит мимо в сплошном «Версачи».

Права была Надька — разошлись после школы их пути-дорожки. Только прошлой зимой столкнулись во дворе — Надька в лохматой шубе до пят из автомобиля выскакивает, а Тина в своем линялом пуховике после уборки офиса гребет. Пожалела подругу Надин и однажды прихватила с собой «в гости» на дачу, перед самым Новым годом. Только гостей Кристина так и не увидела — прошлась с пылесосом по трем этажам «шале», да еще на кухне поварихе помогала провизию разбирать. Часов в восемь вечера сунула ей Надька зеленую стодолларовую бумажку и как-то невзначай заметила — шофер в Москву возвращается, обещал тебя до дому подбросить. Тем приключения Кристины и закончились, оставив неизгладимый след в исстрадавшейся по комфорту и роскоши душе. Сумерки вдруг как-то сразу стали лиловыми, опьяняюще сладко, пронзительно запахли гиацинты в трехлитровой банке. Запахли именно так, как должно благоухать что-то очень дорогое, изысканное, сулящее радость.

— Я еще немного, бабушка. Сейчас самый поток пошел, — отклинулась Тина и встала у своего «прилавка», будто позируя для рекламы колготок. Ножки-то совсем неплохие, и загар уже кой-какой взялся. Хоть и не средиземноморский, а так и отливает в сумерках бронзой — не зря же она в огороде с апреля в одних шортах возилась.

Авторека неслась мимо, и где-то в ее волнах затерялась Надька Старицкая, успевшая тогда шепнуть Кристине, что вовсе она не секретарь-переводчик в СП, а «Надин-Белоснежка» — «девушка по вызову». Сколько страшноватой и манящей загадочности в этих словах. Что за жизнь скрывают они — аж голова кружится! Ужины в ночных клубах и невероятно шикарных ресторанах, гулянки в отелях и на роскошных дачах, поездки на Канары или Мальдивы, а шмотки! А магазины! И всего-то делов — «ублажить мальчиков», как сказала Надька, доставив ее тогда на подмосковную дачу. Кристина вытаращила глаза на подругу и оторопело разинула рот:

— Ты что?! Это же… — Не успела она сформулировать свое отношение к профессии путаны, как получила в руки пылесос, а после — пинка под зад: не в свои сани не садись! Вот дура-то старозаветная!

Кристина отшатнулась от затормозившего прямо у ее ног автомобиля. Белый «мерседес», сияющий новеньким шиком, даже не погасил фар, схватив в кольцо ослепительного света табуретку с банками и застывшую рядом девушку. Вышедший из машины молодой мужчина был сногсшибательно красив: рекламный образец светского денди, сошедший с экрана телевизора, показывающего фильм о Голливуде. Гибкий, высокий, поджарый. Легкий белый костюм небрежно измят, кремовая шелковая рубашка расстегнута на груди как знак высшей элегантности — вырезной хомутик черного крепа — небрежно болтающиеся концы развязанной бабочки.

Сердце Тины замерло, а глаза сразу ухватили все — смуглую шею в распахнутом воротничке, твердый подбородок, пересеченный ямочкой, решительное лицо и копну кудрявых, взлохмаченных ветром волос. Темные глаза быстро окинули «прилавок». Не говоря ни слова, он выхватил из банки с водой букет лиловых, почти чернильных гиацинтов и бросил на табуретку стотысячную купюру.

«Пол бабкиной пенсии!» — успела подумать Кристина. А незнакомец уже нырнул в свой сияющий автомобиль, где, откинувшись на высокую спинку сиденья, ждала его дама.

Взвизгнув шинами, «мерседес» рванулся с места, метнув к ногам остолбеневшей девушки придорожный гравий и замигав яркими, желто-красными огнями. Но не успела Кристина перевести дух, как из окна удаляющегося автомобиля вылетели в пыльный бурьян ее нежные, чудесные цветы.

Отметив капризную позу рыжеволосой спутницы великолепного брюнета, ее руку с тонкой сигаретой и равнодушно-презрительный профиль, Кристина сразу представила разыгравшуюся в салоне «мерседеса» сцену. Даму обидели — не преподнесли при встрече цветов. Она молчала и дулась всю дорогу, а когда заикнулась о своей обиде, кавалер мигом ринулся исправлять ошибку. Да что он, издевается, что ли? Притащил букетик огородной бабки в измятом целлофане?! Цветы вылетели в окно, парочка умчалась выяснять свои запутавшиеся отношения, обдав опешившую девушку шрапнелью мелкого гравия.

Кристина хотела подобрать гиацинты, ведь знала, сколько колдовала над ними бабка и как гордилась своим приработком к пенсии, но вдруг отшвырнула шуршащий кулек ногой в канаву и зло сжала кулаки. Не станет она рыдать от обиды над своим деревенским букетом и жалкой, третьесортной судьбой. А постарается устроить ее сама — своей сообразительной головой и не дешевым, что бы ни говорили святоши и завистницы, телом.