Врач положил себе под руку записи, касающиеся Лекюийе. Он, комфортно устроившись в большом офисном кожаном кресле, слегка покачивается вперед-назад, рассматривая Лекюийе. Потом смотрит на часы. Это его последний клиент, а на семь назначена встреча с полицейским.

— Как продвигались ваши дела с момента нашей последней встречи?

Лекюийе качает головой, потом отвечает тихим голосом:

— Неплохо.

— Отлично, — произносит психиатр. Прежде чем продолжить, он прилаживает на макушку непокорную прядь. — Расскажите поподробнее, мне хотелось бы знать кое-какие детали.

«Ну вот», — тут же проносится в голове у Лекюийе. «Тебе нечего бояться, — напоминают демоны. — Мы здесь». Лекюийе испытывает облегчение, так как считает, что вполне готов ответить на все вопросы психиатра.

А тот пока что надевает и снимает колпачок со своей массивной перьевой ручки. Лекюийе воспринимает это движение как попытку сосредоточиться. Психиатр в галстуке-бабочке тем временем перечитывает карточку, лежащую у него перед глазами. Хотел бы Лекюийе знать, что там написано. А Тревно в очередной раз скользит взглядом по своим записям: «Заслуживает интереса. Предстоит много работы. Очень сложная личность. Пережил травму. Какую? Пожилая дама — связь с матерью? Для начала достать историю семьи, рассказанную в тюрьме, и уточнить эту часть: кажется, есть несоответствия».

— Я хотел бы, что вы рассказали мне о своем детстве, о раннем детстве, — с улыбкой просит «галстук-бабочка».

— С чего же начать? — бормочет Лекюийе.

— Ну, с того, что вам первым приходит в голову, когда вы вспоминаете о детстве.

Лекюийе делает вид, что глубоко задумался, а потом очень медленно начинает рассказывать историю, выученную им наизусть. Он выкладывает целое нагромождение глупостей нерешительным голосом: как будто силится припомнить что-то особенное. Психиатр что-то записывает, иногда хмурит брови, подчеркивает важные слова. Это несколько напрягает Лекюийе. Демоны пытаются его успокоить.

Психиатр, взглянув на часы, показывающие восемнадцать пятьдесят, решительно надевает на ручку колпачок, штампует карточку Лекюийе и препровождает его к выходу. Вернувшись в кабинет, он в задумчивости начинает постукивать по губам указательным пальцем. Потом берет лист бумаги и расчерчивает его вдоль. Слева он пишет: «История, рассказанная в тюрьме». Справа: «История, рассказанная в кабинете». Через пять минут в каждой колонке уже есть несколько строчек. Судя по всему, он недоволен. Он складывает листок пополам, кладет его в досье Лекюийе и все вместе убирает в картотеку, находящуюся у него в шкафу, после чего закрывает дверцу.

А вот Фокусник испытывает истинное облегчение, выходя из кабинета. Но и сев в машину, он чувствует, как у него дрожат ноги. Он понимает, что ввязался в опасное противостояние, и растянется оно еще надолго. Постепенно Лекюийе приходит в себя. Демоны одобряют изложенный им биографический этюд. Все идет как нельзя лучше хотя бы потому, что они уже больше не вспоминают о забавной старухе с улицы Сен-Диаман. Он заводит двигатель, включает «дворники», прежде чем тронуться. Его внимание привлекает человек, идущий по тротуару навстречу ему. Брюнет крупного телосложения, хорошо одетый, с маленьким черным портфельчиком из мягкой кожи. Он замедляет шаг, смотрит на табличку с номером дома, поднимается по лестнице из трех ступенек, отделяющей его от двойной застекленной двери с домофоном. Лекюийе видит, как таинственный незнакомец нажимает на нижнюю левую кнопку — звонок кабинета психиатра. Он называет в домофон свое имя, но Фокусник не слышит его. Дверь с шумом открывается, и мужчина входит в освещенный холл. Лекюийе включает габаритные огни, пристегивается, моргает левым поворотником, плавно трогается и едет домой.

Психиатр усаживается в кресло для посетителей, Мистраль — напротив него.

— Мистраль, — начинает он, — ассоциируется с чем-то поэтическим.

— И еще с ветром. Я из Прованса.

— Зато Людовик — это совсем не по-провансальски.

— Моя мама настояла на том, чтобы меня так назвали. И не объяснила почему. Так что можно гадать сколько угодно.

Мистраля забавляет такое начало разговора.

— Я был бы очень разочарован, если бы не увидел у вас дивана. Знаменитый диван психоаналитика! Должен сказать, у вас роскошный экземпляр.

— Будучи практикующим психиатром, невозможно не иметь дивана: это ведь часть атрибутики. Признаюсь вам: я его использую максимум пять-шесть раз в неделю. Пациенты предпочитают те кресла, в которых мы с вами сидим. А чаще всего на нем валяюсь я сам. Бывает, что после обеда так тянет вздремнуть немного, — и этот диван отлично подходит для этого.

— А кроме вас, кто еще пользуется этим диваном?

Мистраль задает вопрос с явной иронией.

— Я бы сказал, — начинает тот назидательно, — что такое впечатление о психологах и психиатрах складывается из книг, из телевидения и из американских фильмов, где у психоаналитика всегда стоит диван в кабинете. Уверен, что пациенты, посещающие меня, были бы крайне разочарованы, если бы у меня его не было, хоть они и сами им не пользуются.

— Даже так?

— Я сейчас расскажу вам одну историю, а потом вы объясните мне, зачем вам понадобилось меня видеть. У меня есть коллега, два или три раза в неделю консультирующий в диспансере. Мебели в его кабинете — минимум. Стол, два кресла, шкаф, где стоят досье его пациентов, — все это из темно-зеленого металла, в стиле офисов пятидесятых годов. Так вот, почти каждый из его пациентов интересовался, почему у него нет дивана. Он им что-то расплывчато бормотал в качестве объяснения. В конце концов ему надоели их бесконечные вопросы. Тогда он вытащил старую гинекологическую кушетку, стоявшую в углу, постелил сверху что-то вроде красного покрывала и установил ее в своем маленьком кабинете. Замечания прекратились; пациенты теперь вполне довольны, что у их психоаналитика есть диван. Значит, все по-настоящему. Итак, чем я могу быть вам полезен?

— Мне хотелось встретиться с вами, чтобы поговорить, услышать ваше мнение по поводу убийцы детей, известного как Фокусник. Шестеро убитых детей, два неудавшихся покушения. Потом, двенадцать лет назад, он вдруг резко прекратил свою деятельность. И снова появился, так же внезапно, как и исчез, примерно три недели назад; сначала совершил попытку убийства, а затем, несколько дней назад, — убийство.

Психиатр слушает Мистраля очень внимательно.

— Для полиции подобного рода подходы весьма необычны! — восклицает он. — Ко мне впервые приходит полицейский по такому вопросу. Интересно.

— Дело в том, что я несколько месяцев провел в США, в ФБР, а федеральные агенты часто так поступают. Я подумал, что во Франции тоже можно ввести подобную практику — обращаться за консультациями к психологам.

— Я совершенно с вами согласен.

— Прежде всего вопрос такой: отвлекаясь от только что сообщенного мной о Фокуснике, вам что-нибудь говорит это прозвище?

— Да, конечно. Как я вам уже сообщил по телефону, я знаю эту действительно жуткую историю. В свое время мы обсуждали ее с коллегами, в своем ключе: дискутировали о его личности, о мотивах его поступков. А недавно из прессы я узнал, что он снова взялся за свое. Стало быть, речь идет об одном и том же персонаже.

Мистраль знаком показывает своему собеседнику, что тот понял все правильно.

— Если позволите, я коротко изложу вам факты.

Психиатр кивает, придвигая к себе блокнот и перьевую ручку.

— Вот что нам известно о Фокуснике.

Мистраль хотя и досконально знает это дело, но тем не менее достает из портфеля папку с несколькими рукописными листами, в которые время от времени поглядывает по ходу изложения темы. Он подробно рассказывает психиатру обо всех делах, начиная от самых старых и заканчивая убийством на улице Ватт.

Психиатр делает заметки, иной раз ставит рядом с написанным знак вопроса. Мистраль сообщает ему и о клочке куртки с запахом туалетной воды, и о соображениях на этот счет. Еще он делится с ним последними данными из лаборатории, указывающими на наличие следов химических веществ на одежде мальчика с улицы Ватт. Зачитываются и свидетельские показания уцелевших жертв.